Шеба изложила мне громоздкую версию своих отношений с Конноли. Сказала, что подружилась с мальчиком, что, интересуясь искусством, он часто заходил к ней в студию после уроков, показывал свои рисунки, а она учила его обжигу. Однако в последнее время заметила, что он к ней неравнодушен, и теперь теряется в догадках, как же быть. На мой вопрос, откуда она знает о влюбленности, Шеба после секундного замешательства все же призналась, что на прошлой неделе, когда она выходила из школы, Конноли поджидал ее на улице и попытался поцеловать.
При всех недомолвках рассказ занял немало времени. Шеба дотошно посвятила меня во множество деталей своей «дружбы» с Конноли. Слушая ее, я отметила, что она старается подобрать как можно более верные слова. Несколько раз она даже прерывалась, чтобы исправить себя или уточнить какой-нибудь нюанс о времени очередной встречи или приветствии, которым она встретила Конноли в тот или иной день. Создавалось впечатление, что она отчитывается перед полицией.
— Когда, вы говорите, он на вас напал? — спросила я, дождавшись конца рассказа.
— Не напал, нет…
— Неважно. Когда это произошло?
— М-м… В прошлый четверг.
— Вы виделись или говорили с ним после этого случая?
— Пару раз он заходил в студию, но я его прогоняла.
Я немного подумала.
— Если ситуация действительно такова, какой вы ее описали, Шеба, ваши дальнейшие действия очевидны. Мальчишка вас преследует. Его необходимо остановить. Вы обязаны немедленно сообщить директору и призвать ученика к порядку.
Шеба пришла в ужас.
— Нет! — выдохнула она. — Нет-нет, ни в коем слу…
— Но он ведь пытался вас поцеловать. Это очень серьезно.
— Нет, Барбара, нет, — повторила Шеба. — Видимо, я все неправильно рассказала. Конноли совершенно безобиден. Поймите, под поцелуем я имею в виду милый, романтический порыв. Никакой агрессии! Мне достаточно было сказать «нет», как он остановился. Мальчик влюблен. Ничего хорошего не выйдет, если его накажут.
Мы помолчали.
— Шеба, — наконец сказала я, — заранее прошу прощения, но вопрос напрашивается сам собой. Вы питаете какие-то чувства к этому ребенку?
Шеба вспыхнула.
— М-м… да. То есть… О чем вы? Не влюблена ли?.. Боже, нет! Разумеется, нет. Мне приятно с ним общаться, он очень милый. Я просто… хотела узнать, как мне себя вести, чтобы его не обидеть.
— Понятно. А теперь послушайте. То, что я сейчас скажу, вам не понравится. Вы новичок в нашем деле и к тому же полны достойных, но абсолютно нереальных представлений о роли учителя. А все очень просто: заводить дружбу с учениками — не ваша забота. Нарушая пункты договора между учеником и учителем, пытаясь быть с подопечными «своей в доску», вы лишь наносите им вред. Не стану утверждать, что в точности поняла проблемы этого парня, но одно ясно: он привязался к вам сильнее, чем допустимо. Настоятельно советую донести ситуацию до сведения руководства или по крайней мере дать понять ученику, что вы намерены это сделать. Вы обязаны, Шеба… обязаны твердо заявить этому Конноли, что любые контакты между вами исключены.
На протяжении моей речи Шеба кивала как заводная, а под конец заявила, с жаром и решимостью:
— Вы правы, Барбара. Совершенно правы. Я понимаю. Я так и сделаю. Как все это глупо с моей стороны — ужас. Но уж теперь я поблажки не дам, обещаю.
Она вынула из шкафа несколько старых газет и начала заворачивать чашу. Приняв этот жест за сигнал к окончанию беседы, я тоже поднялась со стула.
— Спасибо, — сказала Шеба, протягивая мне сверток. — Это просто здорово, что мы поговорили. Я ведь целую неделю только об этом и думала. Глупо, правда?
Покачав головой, я осмелилась по-дружески потрепать Шебу по плечу.
— Вовсе нет, вовсе нет. Неопытному учителю всегда трудно. Я рада, что вы со мной поделились.
У подножия лестницы я обернулась к Шебе:
— Не сочтите за любопытство, но вы еще кому-нибудь об этом рассказывали?
— Нет. Больше никому.
— Даже Сью?
— Нет. А что?
— Мне пришло в голову, что лучше ничего не говорить Сью. Человек она неплохой, но… — Я хмыкнула. — Немного простовата, верно?
— Пожалуй, — согласилась Шеба. — Я вообще больше никому не скажу.
Гораздо позже, когда Шеба наконец сообщила мне всю правду о романе с Конноли, когда я узнала все то, что она скрыла в то первое, странное, фальшивое признание, я страшно разозлилась. У меня в голове не укладывалось, к чему было Шебе делиться такой урезанной правдой. За каких-нибудь два дня до ужина со мной она кувыркалась с Конноли в городском парке. Быть может, этот якобы откровенный разговор со мной доставил ей извращенное удовольствие? Или же она обнародовала невинную версию своих отношений с учеником в качестве защиты от возможных обвинений в чем-то гораздо худшем?
Поначалу я склонялась к объяснению поведения Шебы самыми низкими мотивами, но со временем мелодраматические краски поугасли. Я знаю, что называть прелюбодейку средних лет невинной — чистое безумие, и все же в Шебе есть что-то невинное. Нечего и говорить, она может пойти на любой грех, но интриганкой ее не назовешь. Коварство, необходимое для интриг, ей не присуще, — во всяком случае, намеренное. В ее первом псевдопризнании я сейчас скорее вижу детское желание сбросить с души гнет тайны и при этом не столкнуться с ужасными последствиями полного разоблачения. Там, в подвале, она хотела рассказать все. Ей просто недостало мужества. Пугающая бледность, которую я приняла тогда за признак душевных переживаний, на деле изобличала подавленное желание полного очищения.
Когда мы поднялись из подвала, дети уже исчезли в своих комнатах, а Ричард на кухне готовил кофе. Мы с Шебой прошли в гостиную, где вскоре появился и Ричард с подносом в руках. Он устроил настоящее представление, с песнями, танцами, фанфарами и колпаком для чайника на голове. Судя по этому концерту и витиеватым благодарностям, в которых рассыпалась Шеба, я сделала вывод, что вклад Ричарда в домашнее хозяйство был довольно скуден.
Без малого час мы еще беседовали втроем — в основном о планах на лето. Ричард с Шебой собирались на месяц в Прованс.
— Мы каждый год туда ездим, — сказала Шеба. — У моих родителей там дом… точнее, лачуга. Отец тысячу лет назад купил ее за бесценок. Никаких удобств, но домик миленький. Недалеко от Авиньона, если вам это о чем-нибудь говорит.
Я поделилась мыслями насчет поездки в Мадрид, и Ричард, в юности поживший в Испании, забросал меня советами о том, как мне себя вести и что стоит увидеть.
В половине одиннадцатого я начала прощаться.
На обратном пути я остановилась у ближайшего к дому супермаркета, чтобы купить молока и хлеба на утро. Стоявший передо мной мужчина выкладывал свои покупки на ленту с ужасающей, пугливой аккуратностью: банку растворимого кофе, одну-единственную булочку с заметным пятном грязи на поджаристой корке, консервы из тунца, большую банку майонеза, две упаковки бумажных платков. Мне вспомнился небрежно-экстравагантный ужин у Хартов. Уж они-то, подумала я, никогда не отовариваются в подобных магазинах, где цены зашкаливают, а о гигиене слыхом не слыхивали. О нет, Харты не упускают выгоды от оптовых закупок и наверняка устраивают шумные семейные набеги на флагман филиалов «Сайнсбериз» в Западном Хэмпстеде. Я с легкостью представила, как они разоряют магазинные полки, швыряя в тележки упаковки туалетной бумаги и перекрикиваясь друг с другом: «А как у нас обстоят дела с рисом, дорогая?» Мужчина у кассы провожал каждую свою покупку сосредоточенным взглядом. Дома он соорудит себе тоскливый сандвич с тунцом, размешает в кипятке ту стружку, что заменяет ему кофе, и поужинает перед телевизором, по привычке всех одиноких людей. А потом обратится к щедрому запасу бумажных платков… Зачем они ему? Часто болеет? Плачет втихомолку? Мастурбирует?
Молоденькая кассирша по ошибке приплюсовала мой хлеб с молоком к его чеку.
— Нет-нет, — злобно буркнул мужчина и, послав мне презрительный взгляд, со звоном опустил разделитель покупок на ленту.
Я давно заметила, что одиночки терпеть не могут друг друга. Боятся, что общение с себе подобными умножит их собственную нелепость. Во время совместной поездки в Париж мы с Дженнифер наблюдали одну сцену: служащий аэропорта Хитроу поинтересовался у двоих стоявших рядом толстяков, куда они летят. Толстяки, как оказалось, летели каждый сам по себе, и предположение, что они могут быть вместе, вызвало у обоих панику. Отпрянув друг от друга, они хором выпалили: «Он не со мной!»
Я их очень хорошо понимаю. Даже мы с Дженнифер временами стеснялись впечатления, которое производили на окружающих. По одиночке каждая из нас внимания не привлекала. Женщина после сорока, заурядной внешности, для мира считай что невидима. Другое дело — вместе. Я всегда подозревала, что вдвоем мы становимся предметом для шуток. Еще бы: две вопиюще одинокие дамы, которым больше не с кем провести свободное время. Водевильная демонстрация одиночества.
