Сталин жестко отделил политическую систему от государственно-административной. Первая, партийно-политическая, была построена по территориальному принципу. Территории выдвигали руководителей через партийные организации на местах, и партийные выдвиженцы постепенно пробирались наверх, энергично работая головой и локтями. Вторая, государственно-административная, была отраслевой, формировалась на основе наркоматов или, в последующем, министерств. Высокопрофессиональный аппарат был в основном сосредоточен в системе государства, а не партии.
Обе системы были жестко иерархическими. Все рычаги управления вели в Кремль, где Сталин, как машинист огромного «подъемного крана», манипулировал и отраслевыми, и территориальными рычагами. Сдержки и противовесы «по-сталински» заключались в периодическом стравливании одних групп и отраслевых кланов с другими и в выполнении верховной властью роли арбитра в их споре.
Третьей властью в этой системе была система политического сыска, предоставлявшая компромат на членов обеих систем и позволявшая правителю разить потенциальных недругов еще до того, как они начинали представлять опасность.
С организационной точки зрения главным недостатком системы Сталина было отсутствие встроенной «защиты от дураков». Фактически, система была построена для одного человека, и мы знаем этого человека. Никто другой не мог и не смог управлять СССР, то выдвигая, то задвигая те или иные группы партийцев либо отраслевиков, и следить за теми и другими, сохраняя личный контроль над «органами». Смерь Сталина не могла не вызвать перекос в неустойчивом балансе партийных и отраслевых интересов.
Схватка партийцев, возглавляемых Хрущевым, и отраслевиков, сгруппировавшихся вокруг Берия, была решена политическим вмешательством руководства армии. Ключевая поддержка Жукова решила исход противостояния в пользу территориалов-партийцев. Выдвиженцы победили профессионалов. Хрущев постарался закрепить победу идейным развенчанием предшественника и его системы, установлением партийного контроля над органами безопасности, разгромом министерств и подчинением их управлений территориальным Советам народного хозяйства (совнархозам).
Как часто бывает, слишком полная победа оказалась пирровой. Развал отраслевого управления привел к угрозе экономического кризиса и стоил Хрущеву должности. Отмена контроля КГБ над высшими деятелями партии способствовала нарастанию фронды и республиканского сепаратизма.
Правление Леонида Брежнева стало золотым веком советского коммунизма. Он постарался восстановить баланс территорий и отраслей, но уже под монопольным контролем партии. Экономика вновь начала было развиваться, но уже спланированные экономические реформы были задвинуты в дальний ящик из-за событий в Чехословакии. Напуганное ростом популярности демократических идей в Восточной Европе, советское руководство выступило с оружием в руках против своего самого близкого союзника в коммунистическом лагере и похоронило экономическую реформу, предопределив тем самым судьбу советской системы и самого СССР.
Доминирование партии при Брежневе поставило территории над союзными отраслями. На основе республиканских парторганизаций сформировались этнически обособленные центры силы. Когда в годы позднего Брежнева и наследовавших ему Андропова и Черненко стали всплывать территориальные коррупционные дела, это было простой констатацией сложившегося положения — советской власти в советских республиках уже не было. Руководители республиканских компартий превратились в реальных лидеров возглавляемых ими республик. Идея сепаратизма жила не на улицах, а в кабинетах республиканских партийных боссов.
Советская элита при Хрущеве и Брежневе постаралась избавиться от пережитого ею при Сталине кошмара с ожесточенной внутренней конкуренцией, периодическими чистками и тотальной слежкой. Межведомственная конкуренция постепенно выродилась в тотальный монополизм. Чистка и аппаратная грызня заместились благостной реализацией принципа «ты мне, я тебе». Аппарат сам решал, что из директив он будет выполнять, а что «спустит на тормозах». Количество постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР росло и множилось, но общий управляющий импульс постепенно сходил на нет. Стальная машина проржавела и угрожала вот-вот начать разваливаться на куски.
Рост мировой торговли и послевоенная унификация Рынков вызвали колоссальное усиление Соединенных Штатов. Навязав доллар в качестве мировой резервной валюты, американцы приобрели неповторимую возможность финансировать свои государственные программы, включая военные, за счет всего мира. Советское руководство слишком долго не осознавало значения происходящих перемен, дало себя втянуть в бесплодную и разорительную гонку ядерных вооружений. Претендуя на роль глобальной сверхдержавы, СССР по существу остался сугубо континентальной страной, так и не сформулировавшей какой-либо логичной и когерентной глобальной политики.
Поняв, наконец, силу противника и неизбежность проигрыша в холодной войне, представители российской верхушки, как и их предки много раз до них, мимикрировала под противника и стала лихорадочно импортировать все, что им казалось ценным на Западе. Однако вскоре выяснилось, что холодная война велась Америкой всерьез и новой западной суперимперии Россия нужна только в качестве младшего партнера. На протяжении последних лет это было многократно и внятно объяснено на всех уровнях. Наконец, в России задумались, а нужен ли Запад России в качестве старшего партнера, и стали восстанавливать частично поломанную в период катастройки государственную систему.
Путинская «реставрация» вызвала большой переполох на Западе и среди прозападной прослойки российского истеблишмента. Ведь победа над «азиатчиной» и «красно-коричневыми» казалась так близка. Однако импортные идеи либерального капитализма, как и идеи социал-демократии до того, не выдержали в России столкновения с реальностью.
Относительная экономическая и социальная отсталость России от Запада — это не результат «засилья государства» и не результат «коммунизма», а наоборот, «коммунизм» и «засилье государства» явились следствием, результатом попыток российского государства в его сменяющих друг друга формах преодолеть объективно существующую отсталость экономики.
Например, стараясь идейно сокрушить колхозную систему, многие советские экономисты преподносили сравнения производительности сельского хозяйства в СССР и, скажем, в Голландии. Говорили при этом, что в СССР урожайность почти на порядок ниже, и это результат колхозной системы. Однако низкая урожайность в России — это не столько результат системы, сколько результат достаточно известного в географии факта, а именно покрытия вечной мерзлотой почти половины территории страны. Сравнивать Россию и Голландию так же «научно», как сравнивать урожайность в Гренландии и в Калифорнии. Наоборот, колхозная система была в целом успешной попыткой повысить производительность архаичного средневекового сельского хозяйства путем внедрения полуиндустриальной организации производства. Попытка из идеологических соображений внедрить в 1990-х годах мелкотоварное фермерское хозяйство окончилась провалом. Только выжившие совхозы и колхозы плюс новые крупные предприятия, организованные продовольственными или экспортными концернами, оказались способны надежно обеспечивать Россию и экспортные потребности.
Государство в своем вечном стремлении собрать ресурсы для защиты тысячеверстных границ, строительства дорог и городов представляло собой высшую по отношению к первобытным деревням силу. А жители деревень не отождествляли себя с государством, они рассматривали государство именно как силу — внешнюю и чуждую. В свою очередь, государство считало именно себя единственным представителем и сущностью нации, будь то самодержавие или коммунистический строй. Ассоциируя нацию с системой, российское государство способствовало отчуждению населения от государства, замедляло процесс формирования полноценной нации из разрозненных микросоциумов. Поэтому крах самодержавия как системы вызвал стремительный распад России на новые государственные образования. Коммунисты временно восстановили Российскую империю в ее прежних границах, купив власть за принцип «права наций на самоопределение». Построив за несколько лет яростную, драчливую и насквозь запиаренную демократию и оголтелый пиратский рынок, Россия осуществила важное капиталовложение. Новый период формирования российской нации происходит именно сейчас.
Сломаны барьеры, мешавшие движению, возникли новые активные классы. Мимикрия переходного периода уже начала облетать, и миру предстает новая Россия, для которой свободный рынок и демократия становятся такими же привычными, как и навязанные Петром табак и европейское платье. При этом важно не впадать ни в товарный, ни в идейный фетишизм и не отождествлять с национальным развитием ни свободный рынок, ни демократию, ни европейское платье и даже не табак.
