Гасиенда Пращурова, и правда, впечатляла. Псарня, конюшня, свой экипаж-конка, борейтор, здоровый лоб практически без лба, цветник кактусов, садовник-робот из Ферганы, умеющий стричь даже дыни, коровник с буренкой и боевой козой, куры на заднем дворе, меченые в национальные цвета, разросшийся и плодоносящий шипами малинник и глухая заросль крапивы у покосившегося сральника возле глухого забора.
– Заходи, – широкой рукой позвал хозяин. – Твое окно рядом, – и, когда я, очумевший, устроился, Пращуров опустил окошечко, отделяющее два посадочных места и сурово крякнул:
– Вот что, Павелпетр. Ты парень не промах, я вижу, если что, и государстенное лицо пихануть можешь. Я тебя носкрось вижу и доверяю, как любимой псе. Кругом меня подлые, шавки-блошавки, гадючие мальчики со змеиными языками, олигафрень блатная, выблевыши и бастарды. Отсучья значит. Ты слухай. Продадут за стакан, и с удовольствия. Нам это поперек. Нам нужна демос и всенародность любви. Запад не споможет. У меня везде друзья. И ты друг. А эти… вокруг все ботва, норовят Пращурова с Сената двинуть. А голос-то у меня. Скажу тебе, Павел, честно – захочу, отдам кому голос заради демократии, первому попамшему… кто попал достойно… и все… кирдык. Ты как? – спросил он меня вдруг.
– Я нормально, – без выражения сообщил я, опираясь задом о дыру в целомудренную яму.
– Молодцом! Ну тужься, – подбодрил меня мужик. – Я голос кому хошь отдам, а вот возьму, и тебе отдам…
– Мне не надо, – четко проблеял я.
– Дурак! – хохотнул Пращуров. – Тут же изберешь меня НАШЛИДом, и все. Кирдык. Все дела. У тебя курей тогда будет, не сочтешь за ночь. Да что курей, – взревел он. – У тебя баб будет, как тараканов давить. Жратва, бублики, свежей воды артезиан упейся. Вино бургундия-астурия, у меня друг там. Сыр в дырах, качество, голову в дыру просунешь, и коммунизм видать. Все. Чего сбредишь. Но пока нет. Любим НАШЛИДа. Ничего вечного под луной. Ты как?
– Я нормально, – бекнул я, испустив дух.
– Молодцом, – воодушевился Пращуров. – А пока… пока, Петрпавел, на вшивость отвезешь диппочту специально секретно Северным и Южным, с послами передать не могу, не верю. Тебе верю, а послам – послам! – нет. Все куплены, уже в новых домах нежатся. Отвезешь и на словах привезешь, коли язык не отрежут, ответ – ДА или НЕТ. Все. Найдем тебя скоро, и зашьешь микрофильму подкожно. Ты как?
– Устойчиво, – сказал я. – А маршрут, как переться?
– Вот это разговор! – восхитился Избиратель. – Вот это по-нашенски. Карл аравийский, Кишлинг и Мать Хари. В одном стакане. Маршрут думаем. Спецпоездом тебя не пошлешь, на первом кордоне удавят. Вертопланом ты обосрешься, не туда залетишь, птица лешая.
– Есть мыслишка, – скороговоркой вставил я. – Говорят, дрезина ходит.
– Какая такая? – делано прищурился Пращуров. – Кто сказал?
– Нюрка-дурка с подругой Шуркой и с собачкой Муркой.
Мужик набычился и вдруг захохотал, сотрясая толчок. Отсмеялся, протер ресницы рукой и спросил:
– Где ходит?
– В метре.
– Ну, ходит. И чего тебе?
– Отправляйте метрой, – принял я понятные падежи. – До Северов-Югов.
– Ишь он какой! – восхищенно ткнул в меня пальцем сосед по отхожему месту. – Может все это и не сгодится, может быстрее тут все дело пойдет… – задумался вслух. – А ты не подсадной, сука? Со мной играть не доиграться.
– Нет, – отмел я подлое подозрение. – Мне в твой аркан ползти – глухой случай.
– И то, – удовлетворился мужик. – Дрезина-то может ходют, да мы в ее не ходоки. Ладно, может, и раньше… Ты мне нравишься, Петрпавел. Потому как ты, вроде меня, последняя, может, сволочь. Как сынок ты мне, вроде. Ладно, скоро тебя сам найдем. Вылазь давай.
В зале Главный избиратель долил мне коньяка:
– Ты куда теперь, к девушке своей? Я узнавал, хорошая. Мать только у ней, не ложи в рот… палец. Пойдем до ворот от собак провожу.
* * *
За исполнением ритуалов файф-о-клок я несколько раз чуть не подавился пирожным безе. Коньячный дух Избирателя Пращурова еще так сильно витал в моем нутре, что вид длинного резного дубового стола, украшенного мадам Аделаидой, гордо несущей крупную, накрученную сладкими крендельками голову, вызывал у меня спазм внутренних органов, включая главные – урологические, душу и пищепровод… или как там его.
Крайне взволнованная, на грани нервного срыва, моя девушка Антонина, или как ее почему-то называла мадам – Антонида, расположилась сбоку, судорожно следила за нашим диалогом и кусала салфетку и раритетное блюдце.
– Ну и? – гордо откинувшись, спросила мадам, наряженная для притащенного дочкой дурака в черное японское платье с грызущим крупные груди драконом. – С чем, знаете ли, явились, молодой человек. Кажется, Пьер?
– Петр, – еле слышно выдохнула дочка.
– Именно что Пьер, – гордо заявил я. – Всегда был в душе Пьер. Или Поль. Хлебнул по дороге коньяку, знаете ли, пьян. Да я всегда пьян. Когда вижу Вашу непонятным образом воспитанную богом дочь. Достойнейшую из товарок по келье. Одни жирдяйки кривые дуры. И зазнавайки.
– Зайки, – шепнула начинающая падать в обморок моя девушка, – они добрые зайки.
– Зайки они, кроляйки или давайки, – грубо прервала меня дама, – не ваше дело. Ваше – стать образцовым спутником, появляясь с особой нашего пола и семьи. Знайте же меру, высказывая… выказывая свою отесанность. Мужчина без манер равен мужчине без брюк.
– Мама! – воскликнула дочь. – Хри…
– Молчи, не строй из себя чучело. Да-да, простите за прононс, это нонсенс. Необученный чурбан годен лишь для ристалищ с дикими львицами гладиаторских и салонных встреч. Легкий полупоклон, иностранный клекот, когда – галстук, бабочка махаон, носки менять раз-два в день – вот основа мужского мироздания. Вы скажите, сколько в неделю у вас приходит на ПУК, начисляется, Пьер. Ну, в условных баллах.
– Мама! – ужаснулась дочь материнской львиной хватке.
– Ни черта не имею, – импозантно отчитался я и уронил безе в чашку. – Мне старуха Нюрка тут говорит: Пьер, садовая голова… скоро по миру двинешь.
– Вы садовник??
– В каком-то смысле. Во всяком случае иду по его стезе… стежке.
Антонина безмерно покраснела, и глаза ее с обидой блеснули. Я осадил себя.
– … сегодня ходил, чуть в Училище при Евгении не набил ему харю. Но он ведь старик! Ну и ладно. Пьер-Полям на стариков плевать.
– Ах как грубо! – воскликнула мадам. – Какое, извините, грязное свинство – «садовник, старик… мордобой». Впрочем, я вижу, вы настоящий, как бы… Я, например, мечтаю о яхте, выйти в море, принять постриг зеленых волн, бриз… коралловые бусы островов… боже. Да и тогда, тогда, разве доверила бы я вашей грубости, вашей фактурности отдавать концы? Ну, знаете, матрос бросает канат и вертит его вокруг. Вокруг тумбы. Работа несложная для дебила. А вы дебил? Или… простите, в приличных домах не принято выяснять статус…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
