В то утро мы выпили с медиком ректификата, и я заснул на кушетке прямо у него в кабинете. Я благоразумно не стал рассказывать ему о том, как мы ехали в больницу и я молил судьбу, чтобы Мишка остался жив. Однако… Однако я начал думать уже тогда (и считаю так до сих пор, пусть меня хоть режут), что в тот вечер именно мне удалось отогнать от своего друга смерть. Отогнать – сам не знаю как. Раньше я никому о том не рассказывал. Софья, – он кивнул в сторону девушки, – стала первой. А теперь вот и вы…
– Расскажи, что дальше стало с твоим другом, – негромко попросила девушка.
– Эпилог этой истории не трагичен, но печален, – промолвил Аркадий. – Деньги в тот вечер наши пограничники, разумеется, доставили до места назначения. Местное ОГПУ по факту нападения на нас начало следствие. Они совершенно справедливо предположили, что засада оказалась на нашем пути не случайно. Бандиты знали, что в тот день повезут деньги, и знали, куда и каким маршрутом. Гэпэушники стали трясти тех, кто был в курсе: работников дорожного управления, служащих горбанка… Но в конце концов подозрение пало – как вы думаете, на кого? – на невесту моего Мишки. Она была из местных, черкешенка. Он, опьяненный любовью, в тот день сболтнул ей, что мы приехали в город за деньгами. Она успела передать ценную информацию своему брату. А тот, в свою очередь, был связан с душманами и успел поднять в ружье банду. После такого предательства отношения Михаила с восточной красоткой, подставившей нас под пули, разумеется, прекратились. В маленьких городах, да еще на Кавказе, где все друг другу родственники, о ходе следствия разве что на базаре не талдычили… Поэтому семья черкешенки увезла ее в горы и стала прятать там от ареста. Не знаю, нашли ли ее в итоге гэпэушники или нет, скорее нашли. А Мишка, чтобы и его не примотали к делу, от греха подальше упросил доктора выписать его раньше положенного и немедленно завербовался на Колыму, строить дорогу. Насколько я знаю, он и сейчас там. С тех пор мы с ним больше не виделись. Мне он не пишет.
Аркадий смолк. Стало отчетливо слышно, как в костре постреливают дрова. Наконец к рассказчику обратился Дмитрий. Голос его звучал саркастически:
– А ты с тех пор заделался бабкой-колдуньей и стал лечить заговорами и наложением рук.
Аркадий отвечал со спокойным достоинством:
– Нет, никаким врачевателем-шаманом я себя не считаю. Однако и потом случалось, что я спасал людей.
– Расскажи, – попросила Софья.
– Таких случаев, кроме истории с Мишкой, было еще два. И каждый раз – я вывел это для себя – получалось вылечить тех людей, которых я очень сильно любил.
При словах о любви, прозвучавших в устах Аркадия, глаза девушки застыли. Тот этого не заметил и продолжал:
– Однажды я был здорово влюблен, и моя пассия заболела крупозным воспалением легких. Врачи заявили, что вряд ли смогут помочь ей, и практически отказались от нее. Я забрал девушку из больницы, сидел у ее постели, не отходя ни на шаг, два дня и две ночи. Я поил ее куриным бульоном, вытирал со лба пот влажным полотенцем… А главное – держал ее за руку и уговаривал не умирать, не уходить, не бросать меня. Я отгонял смерть, молил Провидение оставить мою любовь со мной. Утром третьего дня ей стало лучше, а потом она очень скоро пошла на поправку… Интересно, что, когда она выздоровела, мы довольно быстро разошлись с ней. У девушки оказался вздорный характер, и я с трудом представлял себе, как я мог когда-то мечтать, чтобы она провела со мной всю мою жизнь…
– Ты, наверно, пожалел, что ее воскресил, – с иронией заметила Софья.
– О настоящей любви никогда не жалеют, – мгновенно откликнулся Аркадий, – даже если она окончилась ничем или принесла горе.
– А еще? Расскажи про утопленницу, – попросила девушка.
– Да, утопленница!.. Я, наверно, тоже влюбился в нее, хотя видел первый раз в жизни. Но она была очень красивая… Ее нашли на пляже в Гаграх. Девушка провела под водой час, не меньше. Она не дышала, и даже врач из санатория сказал, что медицина здесь бессильна. Но мне так стало жалко, что она умрет, что я бросился к ней. Зеваки смотрели на меня, как на сумасшедшего. Я изображал, что делаю ей искусственное дыхание, а в действительности заклинал, чтобы она не умирала. Уговаривал ее остаться. И в какой-то момент она вдруг дернулась, исторгла из себя воду и открыла глаза… Её забрали долечивать в больницу, а мне пришлось уматывать из санатория раньше срока, потому что я стал местной достопримечательностью. Прохода не давали, – с улыбкой докончил Аркадий, – просили исцелить, кто – экзему, кто – заячью губу. Апофеозом стал грузинский князь, который обещал меня озолотить, если я вылечу его дочь-горбунью… Той же ночью я сел на поезд до Москвы… Впрочем, – прервал сам себя Аркадий, – мы все вручили вам, – он коротко поклонился старику, – свои, что называется, верительные грамоты. Не пора ли вам рассказать, кто вы? И зачем мы с вами встретились?
Старик обвел нестерпимо-ярким взором гостей – никто не смог выдержать его взгляд, все опустили глаза. Промолвил:
– У меня нет готовых ответов. Только догадки. И гипотезы.
– Валяйте же, – с очаровательной невежливостью, свойственной молодости и потому извинительной, проговорила девушка. – Мы устали ждать.
– Во-первых, я могу с уверенностью утверждать, что вы не одиноки. Вас – или, если угодно, нас – мало, но мы все же являемся на свет. Я думаю, нас, избранных, рождается один человек на миллион. А может быть, и того меньше. Кто-то из нас умеет проходить сквозь стены. Кто-то понимает язык животных. Кому-то ведомо будущее. Кто-то лечит тяжелейшие болезни словом или наложением рук… Кто мы? Отклонение в эволюции? Тупиковая ветвь в естественном отборе? Я не знаю… А может, наоборот, мы не отступление от нормы, а новая норма? Может, именно через нас совершенствуется человечество? Благодаря нам? А если мы станем держаться вместе, и заключать браки друг с другом, и рожать детей – возможно, таких, как мы, будет все больше? И когда-нибудь все люди научатся читать мысли, исцелять силой слова и левитировать – то есть летать без помощи механизмов…
Речь Алексея Викентьевича завораживала. Гости смотрели на него во все глаза.
– Я думаю, – продолжал он, – что мы, избранные, были всегда. Мы становились жрецами в Древнем Египте. В античном мире – пифиями и оракулами. Как колдунов и ведьм, нас карала святая инквизиция, сжигала на кострах. Кто-то из нас объявлял себя пророком и основывал новые религии. Кто-то выходил в святые угодники: врачевал, наставлял, творил чудеса, предсказывал будущее… А в диких племенах мы становились (и посейчас становимся) шаманами… Где-то нас запирали в дома скорби и заточали в монастыри… И только здесь, в Советском Союзе, и сейчас, в первой половине двадцатого века, мы получили невиданный ранее исторический шанс…
– Шанс? Какой? – тихо, одними губами вопросила Софья, однако старик расслышал ее.
– Наш шанс – объединиться. Держаться вместе. Изучать самих себя и собственную природу.
– А почему этот шанс вдруг возник именно сейчас? – рубанул Дмитрий. – Что такого особенного для вас в текущем историческом моменте?
– Вы, Дима, простите, какого года рождения? – вопросом на вопрос ответил старик.
– Я? Девятьсот одиннадцатого.
– А вы? – обратился он к Софье.
– Вообще-то женщинам подобных вопросов не задают, – кокетливо рассмеялась девушка. – Но я на него могу еще пока отвечать чистейшую правду. Мне девятнадцать лет – стало быть, я ровесница революции, тысяча девятьсот семнадцатого года рождения.
– А я – девятьсот девятого, – не дожидаясь вопроса, промолвил Аркадий. – Но при чем здесь наш возраст?
– Возраст имеет большое значение. Потому что вы первое в цивилизованном мире поколение за последние две тысячи лет, живущее вне религии и без религии. Конечно, когда-то вас, наверное, крестили. И даже приводили за ручку в церковь…
– Меня – нет, – гордо отмежевалась девушка.
– …Но вы атеисты, разве нет? Ваше детство, и отрочество, и юность – они ведь прошли вдали от церкви, не так ли?
Никто не возразил.
– Мы живем в безбожном государстве, – продолжал Алексей Викентьевич, – и для нас это великолепная возможность. Она впервые представилась нам – возможность познать самих себя. Представьте: если бы вы, с вашими талантами, родились сто, двести лет назад? Как бы вы объясняли сами себе свои способности? Божьей благодатью. Господней милостью. Кем бы вы стали в те времена, когда в обществе заправляли попы и монахи? Святыми целителями и предсказателями, вы вершили бы чудеса к вящей славе монастырей. Или, может, вы превратились бы в сектантов, создавали новые религии, и тогда бы вас преследовали и заточали в подземелья. Но теперь мы свободны от мистики и метафизики любого рода. В стране, где церковь отделена от государства, мы можем сами познать себя и служить себе… Как служили самим себе революционеры, основатели нашей большевистской партии…
