И мысли разные приходят: а для чего я все это вот в себя впитывал, слушал, узнавал, делился, дальше пересказывал? Для чего мне весь этот спам? Не был ли я таким же рабом этого спама, как «синяки» – рабами бутылки? То есть я его жрал, жрал и хотел еще, как «синяк» – очередной порции?
Блин, а вроде так и получается! И хуже всего то, что этот спам ни для чего не нужен. Для чего нужен код взлома для игрушки? Только для игрушки. Для чего обычному человеку нужно знать, за кем сейчас замужем эта актриса, что играет в сериале официантку? А незачем. Для чего реклама прокладок и подгузников всей стране? Ни для чего. Нуждающиеся и так найдут, какая фирма лучше памперсы делает. А все это мозги забивает. Вот я сейчас думаю, попав сюда, – а сколько я всякой фигни узнал, а вместо нужного та же фигня пришла и мозги запудрила.
Неужели, чтоб это понять, нужно было телевизора лишиться? А вообще, наверное, да. Вот мне бабушка в детстве про жизнь святых рассказывала. Они ведь многие в городе жили и не все бедняками были, а даже и начальники среди них попадались. Но, поняв, что они живут не так, они уходили за город, строили себе скиты и там одни жили и прославлялись своими подвигами. Честно говоря, я так бабушку и ее книги не до конца понял, для чего было часами стоять на столбе или вовек волосы не стричь. Ну ладно, не допираю я до этого, но ведь были же святые, к которым люди ездили и спрашивали, как им быть, а святые им отвечали, а некоторые и от болезней излечивали. А ведь к ним в городе князья не ходили, чтоб спросить, как им быть в сложной ситуации. Значит, в лесу или на озере, в одиночестве, у них мозги лучше становились. Вроде так получается. Вот я тут, еще и месяца нет, как от телика оторвался, а вот думать начал. Может, и дальше поумнею.
Вот такие мысли меня одолевали под стук капель по брезенту палатки. Девятое августа уходило в никуда. Начиналось десятое августа. Пора уже заснуть, завтра отдыха не будет, а будет опять работа.
Авторский комментарий
Вчера немцы взяли Старую Руссу. А сегодня они продолжают пытаться прорвать Лужскую линию обороны, и у них начинает получаться…
А героя сегодня ждет стрельбище, где он отстреляет три патрона, и все три – мимо. Потом – расчистка сектора обстрела, снова проволочный забор и снова погрузка и разгрузка. Чем его покормят – а пшенкой, вестимо. Культурной программы сегодня тоже не будет, кроме обмена мнениями о девках и бабах, который завели отдельные несознательные личности за обедом, воспользовавшись невниманием Островерхова.
Зато завтра будет чуть лучше – из Кингисеппа привезут кино «Чапаев»… Пшенка тоже будет. С рыбою. Островерхов расскажет про то, как едал в молодости суп из двуглавой воблы, а наивный Митя спросит, где ж такая дивная рыба водится. Его разочаруют, что нигде. Это просто суп из голов воблы. А народ шутил, что голов больно много – наверное, вобла двуглавая была. А Костя Званцев расскажет, что раньше народ боялся есть астраханскую селедку, отчего-то думая, что те, кто ее едят, заболеют бешенством. А потом из Питера приехал академик и при опыте на себе установил, что рыбу есть можно и безопасно. И даже вкусно. Народ тоже попробовал и убедился, что его не дурят. А название «бешенка» до сих пор встречается. Как память. Это было в обед, а вечером было уже не до трепа. Хотелось поскорее на боковую. Больно все умаялись за день.
Утро началось с грохота бомб. Не нам на головы, но слышно было здорово. Аж все повскакивали. Грохот доносился с востока. Наверное, бомбили Кингисепп или железную дорогу за ним. Мне уже рассказали, что, когда батальон ехал сюда из Питера, тоже попали под бомбежку, и кисло было под бомбами лежать. А я этого не испытывал еще. Ребята говорили, что, когда бомба летит, какой-то надрывающий душу свист издает. В кино это было, только я еще не знаю – это так, как в кино, или страшнее.
Вообще был раньше фильм «Порох», я его как-то по телику смотрел. Вот в нем авианалет и бомбежка страшная: воют самолеты, свистят бомбы, пули бьют по земле, и все это не кончается и не кончается… Наверное, оно похоже на правду, потому что в других фильмах бомбежка не так страшна. Скоро я это увижу. Хода назад мне нет, вспоминать, что не годен к службе, стыдно, а то, что гарнизоны дотов стоят до последнего, мне уже объяснили. Была в одном кино песенка: «Кто куда, а мы лишь прямо»[11]… Ладно, разбудил нас немец, а вот сейчас уже и подъем должен быть. Половина народу решила последние двадцать минут поспать, остальные курят, а я пойду умываться. Будет от бомбежки хоть одно полезное дело – толкаться не придется. А вообще, что еще от бомбежки полезного может быть? Наверное, только глушеная рыба, если бомба в реку попадет. Не надо ждать, когда клевать будет.
Пока умывался, вспомнил кое-что. У этой песенки дальше было: «Наши боги – две дороги, что ведут в последний бой». Попробовал пропеть это. Островерхов, что подошел умываться, одобрил. Спросил, что за песенка, а я ответил, что точно не помню, слышал ее в кино про комсомольцев в Гражданскую войну.
– Жаль, я не видел этого кино. Вспомнил бы молодость. Комсомол тогда только организовался. Но храбрых ребят было много. Вот, помню, под хутором Михайловым наш полк белые с позиций сбили. Бойцы в полку оказались нестойкие и побегли. И так семь верст до станции. А на ней курсантский отряд выгружался. Молодые ребята, чуть постарше меня. Увидели они, как мы бежим, но не растерялись, а в цепь развернулись и по белым ударили. Теперь самим белым драпать пришлось. Мне тогда, глядя на них, стыдно стало. Развернулся и побежал за ними. Еле догнал. Саш, тебе бритву дать?
– Спасибо.
– Да брейся, брейся. А после боя я свой батальон не нашел. Бежали «быстрей, чем заяц от орла», как в стихе поэта Лермонтова, что я уже много позже прочитал. А мне куда деваться? Пошел к ихнему командиру проситься, чтоб к ним взяли. А он меня не взял. Я ж ведь тогда неграмотный был, а курсанты – они на курсах учились, чтоб командирами стать. А в бой их кинули из-за обстановки.
– А что с вами потом было?
– Пошел на станцию. Ближе к вечеру стали уже потихоньку возвращаться. Собрали из вернувшихся сводную роту, сказали, что при повторении такой трусости в трибунал отправят, и присоединили нас к соседнему полку. Оказалось, весь наш полк так опозорился, а командир полка вообще к белым перебежал… Ладно, давай добривайся, а бритву потом вернешь.
– Товарищ младший сержант, а что еще дальше было?
– Еще с месяц воевал, пока не ранило. А после ранения попал я в дивизию товарища Щорса. Знаешь такого?
– Нет.
– А, ну к вам в Латвию могли не успеть кино про него завезти… Геройский был командир, и дивизия была крепкая – та́к вот, как мы под хутором, не бегала. Воевал я в ней до лета, когда Киев оставили. Мы тогда против петлюровцев больше воевали – под Коростенем, Житомиром…
Под Коростенем Щорс и погиб. В тот же месяц отравили комбрига Боженко. Зараза какая-то ему яд подсунула. Он уже в летах был. Несколько дней со смертью боролся, пока костлявая верх не взяла. А начдива нашего в цепи пуля в голову достала. Хорошие были командиры…
А потом петлюровцы в город ворвались, где Боженко похоронили, и из могилы его выкинули. Потому, когда Щорс погиб, его мы там хоронить не стали. Гроб запаяли и отвезли в Самару. Не хотелось, чтоб петлюровская сволочь над ним после смерти измывалась…
Островерхов ушел, а я добрился. Зеркальце же мне он оставил, так что можно было и одному бриться. Вымыл бритву, вытер ее и зеркальце полотенцем. И пошел к палатке. Как подошел, горнист сыграл сигнал к подъему.
Как раз вовремя. Так что я не спеша свое уложил, а островерховское добро на его вещмешке оставил. Пока народ моется-бреется, я неспешно на себя «предпродажный глянец» наведу.
Сейчас нас построят, перекличку сделают, потом чайку дадут и какую-то работу выполнять направят. Что будет сегодня? Проволока или сектора расчищать? Лучше бы в дот. Хотя сидеть в бетонной коробке немного на нервы давит, но работа там больше нравится. Но еще б лучше с пулеметом работать. Мне понравилось, хоть и сложно.
И мое желание сбылось, хотя и не совсем так. Попал я не в дот, а в БОТ, где мы втроем ящики с патронами вскрывали и диски набивали. Двое из его гарнизона у нас их принимали и в точку укладывали. Ну и, конечно, сначала показали, как это делается. Потому что в точке стояли танковые пулеметы, с диском на шестьдесят три патрона, а не таким, как у обычного «дегтяря». Они меньше по диаметру, но толще.
БОТ оказался старым танком, закопанным в землю. Потому он и называется бронированной огневой точкой. Мотор у него снят, и сзади через моторную часть сделан выход из точки. Над землей торчит только башня, в которой стоят два танковых пулемета. Башня граненая, с грибовидным колпаком сверху. Внутри помещается только один человек, второй сидит в корпусе и ему помогает. Рядом сделан небольшой блиндажик для их проживания, потому что в этой тесной коробке – прямо как в банке с рижскими шпротами. В доте тоже не разгуляешься, но там не настолько тесно.
