Я хочу оглянуться и увидеть его улыбающееся лицо и сверкающие глаза.
Когда я думаю о нем, мой взгляд перемещается к дальнему концу озера, и там я наблюдаю, как темная фигура замирает в воде в углу озера. Когда я отворачиваюсь, чтобы отвести взгляд, меня охватывает тревожное чувство. Я поворачиваюсь, и темная фигура внезапно оказывается прямо передо мной, тянется и душит меня своей кромешной чернотой.
Я просыпаюсь в поту, хватая ртом воздух, и мне требуется несколько секунд, чтобы оглядеться и понять, что я в своей постели и я в безопасности.
Я глубоко вдыхаю и позволяю своему пульсу успокоиться.
«Это был не более чем дурной сон — кошмар, — говорю я себе. — Все в порядке, Ева».
Хоть я рассказываю себе об этом, напряжение от воспоминаний о тени в озере и о том, что я была почти уверена, что она наблюдает за мной, не ослабевают.
Наблюдает и ожидает.
* * *
Вытащить себя из постели — непростая задача.
Хотя я и проспала остаток ночи, мое тело не замечает, что вообще спало, несмотря на прохладную, расслабляющую мягкость моего одеяла.
Взгляд в зеркало подтверждает, что я выгляжу так же плохо, как и чувствую себя: темные круги под глазами, а небольшой румянец, который у меня обычно бывает, исчез с моих щек.
К тому времени, когда я одеваюсь, я чувствую себя немного лучше, но усталость все еще сидит в моих костях. Я могу только надеяться, что кофе будет лекарством. Но я почти уверена, что так не будет. Я просто чувствую себя на грани — будто я постоянно жду, когда Каллен покажет себя — выпрыгнет из следующей тени или из — за следующего угла. Так нельзя жить.
Спускаясь, я чувствую запах завтрака и, поворачивая за угол, вижу, что Мара уже деловито суетится на кухне. Стопка намазанных маслом тостов, достаточно большая, чтобы накормить целую армию, ждет на барной стойке на синей фарфоровой тарелке, яичница жарится на сковороде, а поджаренный бекон сложен рядом с ней у плиты.
— Ты была занята, — смеюсь я, и часть моей энергии возвращается, когда я вижу, что пачку с клюквенным соком на столе. Я беру стакан и почти доверху наливаю темно — красную жидкость. Сок — одна из многих восхитительных роскошей, которые я обнаружила на суше, уступающая Сойеру.
И, кхм, Майеру. Но это мысль, которой я не буду касаться.
Независимо от того, что мое тело чувствует по отношению к обоим мужчинам, я приняла решение. С того момента, как я переехала в Шелл — Харбор и впервые встретила Сойера, он был тем, о ком я мечтала, единственным мужчиной, которого хотела. И правда в том, что я хочу Сойера так, как никогда не хотела ни одного мужчину, даже Майера (хотя он на втором месте).
«Отныне, — говорю я себе. — Ты обуздаешь свои чувства к Майеру и сосредоточишься на человеке, который ощущается правильно в твоем сердце».
И этот человек — Сойер.
— Я хотела попробовать, — говорит Мара, выключая горелку.
— Ты действительно увлеклась готовкой.
Она пожимает плечами, не встречаясь со мной взглядом. Я не ожидаю, что она это сделает, после того количества ссор, которые у нас были в последнее время, но это все еще задевает.
— Я обнаружила, что это единственное, что мне действительно нравится на суше, — рассеянно говорит она, намазывая маслом еще один кусок хлеба, и мне интересно, кто, по ее мнению, собирается съесть всю эту еду. Когда я проверяла в последний раз, нас здесь жило всего трое. — Еда и животные. Прошлой ночью я видела милейшего щенка в окне соседского дома.
Я останавливаю стакан на полпути к губам.
— Вчера вечером? Я думала, ты вернулась днем?
Мара едва заметно замирает, а затем чересчур агрессивно атакует яичницу — болтунью резиновой лопаточкой.
— Ночь, день, без разницы. У нас даже нет дней под водой, так что вся концепция сбивает меня с толку. Здесь везде так ярко.
Точно. У нас есть биолюминесцентные водоросли и различные морские существа, которые обеспечивают света в мор, но это все. Море обычно темное, совсем не похожее на жгучие лампы, флуоресцентные лампы и уличные фонари человеческого мира, из — за которых кажется, что здесь вечный день. Тем не менее, Мара не дура. Она знает разницу между днем и ночью.
Я отмахиваюсь от своего беспокойства и полагаю, что только что обнаружила причину, по которой входная дверь была не заперта прошлой ночью.
— Тебе нужно быть осторожнее, закрывать все окна и двери. Я встала рано утром, входная дверь была приоткрыта. Кто угодно мог просто войти.
Мара кивает.
— Прости. Эта дверь плохо держится — иногда мне кажется, что я ее закрыла, но на самом деле это не так.
— Только будь осторожнее, ладно?
Она кивает, и я вытягиваю руки над головой, сон все еще затуманивает мой мозг. Затем я наклоняюсь, чтобы взять кусок бекона с тарелки.
— Подожди, пока все не будет готово! — рявкает Мара, шлепая лопаткой по моей руке. — Я еще не сделала все!
— Тогда готовь быстрее, — отвечаю я с дразнящей ноткой в голосе. Этот миг почти похож на старые времена. Мара и я имели обыкновение дразнить и огрызаться друг на друга, веселя Эварда. Но в последнее время уколы словами не были фальшивыми. Я делаю глубокий вдох и на мгновение представляю, что мы снова на Корсике, подшучиваем над утренними тарелками сардин.
Фантазия рушится, когда Майер заходит на кухню. Он широко зевает, вытягивая руки над головой. И он снова полураздет — в одних трусах — боксерах. В свете утреннего солнца я понимаю, что он еще прекраснее, чем прошлой ночью.
«Но тебе все равно, потому что ты любишь Сойера», — говорю я себе.
— Доброе утро, — говорит Майер.
Выражение лица Мары мгновенно мрачнеет, но она не отворачивается от яичницы, бесцеремонно перекладывает ее на ближайшую тарелку.
— Угощайся, — бодро говорит она мне, затем с раздражением поворачивается к Майеру. — Не ешь снова весь бекон.
— И тебе тоже доброе утро, — говорит Майер.
Она хмурится, а затем поворачивается ко мне лицом.
— И в следующий раз, когда увидишься со своим парнем, можешь пойти к нему домой?
Я чувствую, как у меня открывается рот, а она вылетает из комнаты, даже ничего не съев, брошенная лопатка забрызгивает стойку маслом.
Майер и я смотрим ей вслед.
— Это только я, или она кажется еще более раздраженной, чем обычно? — спрашиваю я, когда за ней захлопывается дверь.
— Парень? — спрашивает он, многозначительно глядя на меня.
— О, она…
