Недовольная, она предстала перед своей госпожой и кардиналом. Екатерина не обращала на нее внимания. Только когда она закончила свой разговор, а актеры поднялись на сцену, она повернула голову и бросила небрежно:
— Мой новый спаниель, милая. Донна де Салинас оставила его спящим на своей постели. Он может проснуться в незнакомом месте и испугаться. Прошу вас, пойдите и составьте ему компанию.
Пойти и составить этой избалованной собачке компанию! Когда только что своим красивым голосом она услаждала самого короля! Ей прислуживать собачонке, когда это мог бы сделать любой паж! Ладно бы просто прислуживать, а то ведь ей придется пропустить все самое интересное, все тут будут веселиться, а она сидеть одна с этой королевской игрушкой. Она, дочь королевского посла, которая когда-то отвергла поцелуи теперешнего французского короля!
Гордость Анны была уязвлена. Попробуй кто другой приказать ей такое, она бы в гневе вылетела из комнаты. Но под взглядом этих выпученных глаз она не посмела ослушаться. Больше петь ее уже не пригласят. Мэри Тюдор будет обижена, а Анна пропустит танцы.
Дрожа от гнева и почти ничего не видя из-за застилающих глаза слез разочарования, Анна брела по лабиринту незнакомых коридоров. Дважды она чуть совсем не заблудилась, но когда, наконец, поднялась по задней лестнице наверх, то не нашла никого, кто бы мог показать ей покои королевы. Не было даже кому зажечь свечи. Лестницы и галереи были пусты. Даже слуги все спустились вниз, чтобы посмотреть представление.
Наконец она нашла комнату испанки де Салинас. Сквозь решетчатые окна взошедшая луна озаряла все кругом серебряным светом. Королевский спаниель, свернувшись клубочком, крепко спал на постели. Анна посмотрела на него с неприязнью, прошла через узкую комнату к окну и приложилась горячим лбом к прохладной оконной раме.
— Ненавижу ее! Как я ненавижу ее! — бормотала она, комкая в руках влажный носовой платок.
В коридоре послышались шаги. Должно быть, кто-то из пажей. Войдя в комнату, Анна не закрыла за собой дверь, и та оставалась распахнутой настежь. Анна вся подобралась, чтобы никто не смог заметить на ее лице следов гнева или слез. Но, к ее радости, в дверях стоял не кто иной, как Гарри Перси. Как только его глаза привыкли к темноте и он убедился, что Анна одна, он смело вошел в комнату и заключил ее в свои объятия.
— Я шел за вами, — зашептал он, заглядывая в ее мокрое от слез лицо. — Почему эта старая ведьма услала вас?
Анна прильнула к нему, и он нежно обнял ее, давая возможность выплакаться в его новый дорогой камзол. В перерывах между всхлипываниями она пыталась объяснить ему.
— Она не хотела, чтобы я снова пела. Очевидно, король слишком пристально смотрел на меня… Или она думает, что в его жизни уже достаточно Болейнов. Она всегда относится ко мне вдвое строже, чем к остальным.
— Бедная моя девочка!
— До сих пор я еще ни разу не допустила, чтобы кто-нибудь, кроме моей мачехи, видел меня в слезах. Даже тогда, когда они говорили всякие гадости о моей руке.
— Но я — не кто-нибудь.
Анна утерла нос.
— Это было глупо, я понимаю, но я надеялась, что они попросят меня спеть еще раз, да и мне так хотелось, чтобы вы увидели, как я танцую, — призналась она откровенно, чего с ней раньше не бывало.
— Это была милая глупость, и за нее я люблю вас еще больше.
Он отыскал свой носовой платок и вытер ее лицо.
— Ну, поскольку эта гадкая собачонка спит, и мы не можем пойти танцевать… — вздохнула она, высвобождаясь из его успокоительных объятий, с тем, чтобы выйти из комнаты.
— А зачем нам ждать на сквозняке в коридоре? — здраво заметил он.
Анна колебалась, боясь поддаться искушению.
— Я буду навсегда опозорена, если они застанут вас здесь.
— Но дверь открыта, и мы всегда услышим шаги на лестнице. Да и они еще долго будут развлекаться.
Почти сдавшись, Анна прошла ближе к окну.
— Но вам-то нет нужды пропускать весь праздник, — заметила она в сердцах.
— Неужели вы можете подумать, что я не хочу остаться с вами? — прошептал он.
В его голосе было столько чувства, что Анна, сама испытывавшая то же волнение, испугалась. Она распахнула маленькое квадратное оконце, и перед ними открылся вид на стремительно бегущую реку и спящие сады, утопающие в лунном свете.
— Как хорошо! — прошептала она. — Джордж говорит, что кардинал Уолси получил этот замок от монашеского ордена рыцарей-госпитальеров и расширил его. Я бы предпочла его всем замкам на свете.
Но Перси в этот момент интересовала красота только ее милого профиля.
— Вы еще не видели Врессела, — заметил он.
Она взглянула на него и улыбнулась. Перси уже много рассказывал ей о замке своего отца.
— Он очень мрачный? — спросила она.
— Для вас, наверное, да. Особенно после Парижа и этих непригодных к обороне особняков южан.
— Но для вас это то же, что Хевер для меня?
— Мой отец живет там почти как король; и однажды замок станет моим. Странно, но до сих пор этого казалось мне вполне достаточно.
— А теперь? — спросила Анна, играя кинжалом, висевшим у его пояса.
В этой узкой комнате они были так близко друг от друга, что она чувствовала себя несколько неловко.
— Сейчас я вижу, что там недостает женщины.
— Какой женщины?
— Такой, у которой волосы как ночь, лицо в форме моего сердца и красивые руки…
Анна осторожно убрала кинжал в ножны и протянула к нему свои руки.
— Только одна из них красивая, Гарри, — печально сказала она, сожалея, что не так совершенна, как ему казалось.
Он нежно повернул ее левую руку таким образом, что уродливый палец был не виден, и поцеловал ладонь.
— Этот ваш недостаток мне особенно дорог. Вы ведь не стали смеяться над моей неотесанностью, — ответил он.
В нем как будто жили два человека: один — тщеславный и агрессивный — для всех окружающих, другой — сама нежность — для нее. Анна смотрела на него с обожанием.
— Il faut toujours lutter pour les choses que l'on tient les plus précieuses[9], — мягко сказала она.
Им не надо было слов. Они уже все сказали глазами, прежде чем бросились друг другу в объятия. Стоило ему только протянуть руки, и она прильнула к нему. И на этот раз не для утешения. К своей радости он обнаружил, что ее изящное тело отвечает на его страсть, Он почувствовал, как ее руки пылко обняли его шею. А когда его молодые жадные губы нашли ее уста, она только прижалась к нему еще крепче. И когда он, наконец, отпустил ее, она высвободилась с неохотой из его объятий и вздохнула с явным удовлетворением.
— Мне надо было сказать вам раньше. Я должна выйти замуж за Джеймса Батлера, моего ирландского кузена, потому что он наследник родового титула, — сказала она, зная, что ничто уже теперь не сможет разъединить их.
