— Ну, вам-то нечего бояться. Грешат душой те, в ком нет терпимости и сострадания. Ваше здоровье! А еще выпьем за наши души — нынешние и будущие, за мою мимозу и вашу… в какое растение вы бы хотели перейти?
— В бугенвиллею, — смеясь, отозвалась Тоска. — Мне нравятся ее цветы, и, потом, среди моих корней кошки могли бы заниматься любовью!
Когда Джиджи вернулся с рыбалки, Тони передала ему весь разговор с Тоской и поделилась возникшими у нее подозрениями.
— Наверно, ничто так не угнетает человека, как одиночество, — сказала она, обнимая его. — Будь у меня такая жизнь, тоже, наверное, запила бы, надо же чем-то заполнять пустоту… Это, должно быть, очень трудно — не потерять рассудок, когда все уже безразлично и не с кем слово сказать…
— Так уж и не с кем! — возразил Джиджи. — А кошки? Собеседник всегда найдется. Хотя он нужен лишь для того, чтоб доказать самому себе, что не лжешь.
Тони вопросительно посмотрела на него, и он пояснил:
— Настоящий наш собеседник сидит внутри. Только он имеет для нас значение, когда мы рассказываем о себе. Ну-ну, не хмурься, к нам с тобой это не относится. Те, кто любят, видят себя в глазах друг друга.
— Но ведь Тоска тоже видела себя в глазах Миммо. Хотя я понимаю, что она играет и делает это здорово. Смело, искренне, яростно. Знает, что притворяется, и все равно продолжает обманывать себя. Она придумала, что ее правда — это кошки, и потому наделяет их собственными мыслями и страстями. Подчас этого ей достаточно. А иной раз такой спектакль, наверно, становится для нее невыносим.
— Значит, по-твоему, все рассказы Тоски — это правдивый вымысел или вымышленная правда? Нет, я так не думаю. Просто она не хочет заглядывать в будущее и прошлое, интуитивно понимая, что ее спасение в настоящем, в этих животных с их хитрыми и милыми повадками. Она сама как бы становится природой и тем самым защищает себя от мучительных мыслей. И только когда разум логически неумолимо доказывает ей, что все это выдумки, она пытается забыться в вине. Впрочем, нет, не только: еще она пьет при столкновении с человеческим равнодушием или низостью. Будь она… не знаю, образованнее, что ли, да нет, просто сильнее или религиознее, то достигла бы абсолютной независимости в своем одиночестве. Да, тут надо быть святым или гением, а Тоска всего-навсего женщина с несложившейся судьбой.
Тони промолчала, с грустью думая о том, что огромный заряд любви в этом спектакле растрачивается в общем-то впустую. Кошек вполне можно было лишь слегка обозначить на заднем плане, как это умеет делать тонкий и ироничный декоратор Луццати. Для монолога великой актрисы не нужна толпа, вполне достаточно фона.
8
На следующий вечер они пригласили Тоску поужинать. Джиджи хотелось угостить ее безалкогольным напитком собственного приготовления: из-за гипертонии он решил воздерживаться от спиртного и придумал такой заменитель. Уверял, что терпкий вкус черной смородины, с одной стороны, утоляет жажду, а с другой — создает ощущение, будто ты пьешь вино. Все закуски тоже были свежие и легкие: «Уж коль скоро связался с кулинарией, надо же извлекать из этого хоть какое-то удовольствие, вот я и проверяю на себе, можно ли верить всем тем глупостям, о которых пишу». За шутками он пытался скрыть то, что применение своих литературных способностей в таком жанре, как кулинария, глубоко его унижает в отличие от многих, не менее талантливых коллег, подходящих к этому делу строго научно и творчески. Культурная революция в еде началась с Леви-Строса, и в ней задействованы самые авторитетные умы, проповедующие о глубоких корнях данного искусства. Теперь стало модно ужинать в манере Луи-Филиппа или Беатриче Д’Эсте, точно так же, как художники пишут в манере Модильяни или Сезанна. Ирония Джиджи отдавала горечью, ведь он до сих пор не забыл снисходительные улыбочки, какими восприняли в журналистской среде его переход из кино в гастрономию. После светской жизни и секса он достиг тихой пристани чревоугодия, куда и направляет ныне все свое красноречие. Иными словами, плита — его орудие производства.
Этот ужин он и Тони устроили не без тайного умысла: помочь Тоске преодолеть ее слабость. Та оценила заботу и долго расхваливала безобидный напиток Джиджи и стряпню Тони. Весь вечер они болтали и слушали классическую музыку. Когда Тоска уже собиралась уходить, нагрянули дети Джиджи с друзьями и еще одна молодая пара из квартиры под ними. Тоска хорошо помнила родителей девушки и удивилась, почему они уже несколько лет не приезжают отдыхать.
Обернувшись к ней, она сказала:
— Я видела вашу маму на собрании жильцов, но потом она тут же уехала.
— А ну их! — отмахнулась Лавиния (так звали девушку). — Отец свернул свою медицинскую практику, переутомился, видите ли. Мать тоже вечно где-то мотается. Оба они у меня с приветом, неприкаянные какие-то.
Ее белокурые прямые волосы красиво рассыпались по худеньким плечам. Глаза, большие, светло-зеленые, почти водянистые, избегали чужого взгляда и останавливались только на предметах. А голос низкий, размеренный, с профессионально поставленной дикцией, казалось, достигал уха, проходя через некий фильтр. Неприятная, подумала Тоска и мысленно зачеркнула ее одним-единственным словом — «фальшивая».
При этом она заметила, что сын Джиджи ни на секунду не упускает девушку из виду, а жениху, или «мужику», как выражается нынешняя молодежь, хоть бы что. Этот «мужик», по имени Энрико, выглядел лет на десять старше сына Джиджи, а Лавинии — на пять, не меньше. Они работали вместе: девушка только что получила диплом, а он уже был ассистентом известного социолога, которого даже Тоска видела несколько раз по телевизору, — так вот, под руководством этого «патрона» они проводили исследование чего-то такого, что она не поняла из-за обилия мудреных слов, но вроде как речь шла о каких-то ритуалах народностей юга. Ну и челюсти, думала Тоска, глядя на Энрико, будто у сторожевого пса, хотя на самом деле просто зануда, которому бы всё книги да книги, а что творится у него под носом — не замечает. С приходом гостей она невольно забилась в самый дальний угол веранды и единственное, на что решилась, — это спросить Лавинию о родителях, а так все больше сидела, покуривала и слушала. Она ведь простая уборщица, девушка в подъезде проходит мимо нее, как мимо неодушевленного предмета. Тоска с первой минуты ощущала неловкость в этой компании и все искала тактичный предлог удалиться.
Джиджи решил прийти ей на помощь, вовлекая в разговор.
— А знаете, Энрико, — сказал он с улыбкой, — по-моему, гораздо интересней изучать ритуалы животных. Вот синьора — большой знаток в этом деле и о кошках могла бы написать роман, у которого наверняка найдется больше читателей, чем у вашего научного трактата.
Лавиния иронично усмехнулась и проворковала:
— Знаем, знаем, Миммо здесь стал уже легендой.
Это могло бы сойти за вежливую попытку поддержать разговор, если б не тон, каким была подана реплика. Тоска покраснела, а Тони нарочито громким голосом спросила, кому чего налить напоследок.
Все заметили, как Лавиния что-то тихонько сказала Энрико, а тот недовольно поморщился и вышел в гостиную, где стал листать какой-то журнал. Сын Джиджи мгновенно занял его место подле Лавинии; его друзья начали хихикать, даже Джиджи, не сдержавшись, отпустил шутку по поводу неотразимого очарования белокурых волос, хотя и знал, что его нескладного верзилу сына смутить крайне легко. Тони в отличие от всей компании чувствовала себя не в своей тарелке (потом она призналась Тоске, что визит детей Джиджи стоит ей невероятного нервного напряжения и за эти несколько дней она измучилась и похудела под стать своей кошке).
Что же касается друзей Маттео, то эти вели себя раскованно и свободно, как дома: шумели, веселились, наслаждались приятным обществом, морем, вином. По тому, с какой готовностью подхватили они шутку Джиджи, было ясно, что Маттео — постоянная мишень их насмешек. Наперебой они стали утверждать, что их друг — известный ловелас и еще ни одной женщине, будь то блондинка или брюнетка, не удавалось от него спастись, придумывали самые невероятные подробности об эротических похождениях «этого прожженного развратника». Маттео пытался защищаться, но явно страдал. Тоске было жаль мальчишку и Тони; чтобы не видеть больше этой сцены, она встала и приготовилась попрощаться, но Лавиния ее опередила; она сидела с непроницаемым лицом — унылая картинка, обрамленная шелковистыми волосами, а тут вдруг резко поднялась; Энрико присоединился к ней. Уже с лестницы Тоска услышала раздраженное: «Молокососы!» — а его ответ потонул в стуке захлопываемой двери. Да, неважно закончился этот замечательный вечер.
Общение с кошками развивает наблюдательность. «Ну как вы умеете их различать и по кличкам, и по повадкам, и по лицу? — удивилась однажды Тони. — Ведь тигровые коты все одинаковы». «Люди просто не дают себе труда их различать, — ответила Тоска. — Это все равно как европейцу сказать, что все японцы и китайцы на одно лицо».
