— На полках осталось еще столько книг, которых ты не читал!
— Я еще вернусь и прочту их.
— У меня много мыслей, которые я так тебе и не поведал, мальчик.
— Когда я заслужу восхищение людей, я вернусь, и вы мне их расскажете.
— Ты клянешься?
— А? Да, клянусь.
— И много ли времени тебе понадобится. Генри, чтобы достичь этой цели?
— Откуда мне знать? Год… или десять лет… или двадцать. Я должен прославить свое имя! — Генри уже поднимался по веревочному трапу на корабль.
— Мне будет так пусто по вечерам без тебя, сын мой.
— Мне тоже, сэр! Смотрите, мы отчаливаем! Прощайте, сэр. Вы не забудете про Полетту?
— Полетту?.. Полетту? А, да — да… не забуду.
VII
Генри Морган приехал в английский город Порт-Ройал и, оставив багаж на берегу, отправился на поиски своего дяди.
— Вы не скажете, где мне найти вице — губернатора? — спрашивал он прохожих на улицах.
— Вон его дворец, молодой человек. И, быть может, вы там его и найдете.
Его дворец… Совсем в духе английского джентльмена, ставшего за морем крупным чиновником. Совсем в духе человека, которого описал Роберт Морган. На его письмах значилось: «Дано во дворце вице
—губернатора». Генри в конце концов отыскал этот дворец — приземистый невзрачный дом с глиняными выбеленными стенами и крышей из красной скверно обожженной черепицы. У дверей стоял алебардщик в пышном костюме. Неподвижной рукой он упирал свое неуклюжее оружие древком в землю и мученически сохранял величавое достоинство, как ни допекали его полчища назойливых мух.
При приближении Генри он опустил перед ним алебарду.
— Я хотел бы видеть сэра Эдварда Моргана.
— Какое у тебя дело к его превосходительству?
— Видите ли, сэр, он мой дядя, и я хотел бы поговорить с ним.
Солдат подозрительно насупился и покрепче сжал алебарду. Но тут Генри вспомнил уроки, почерпнутые на плантации. Быть может, и этот человек, хоть на нем красный мундир, в душе все — таки раб.
— А ну с дороги, проклятый пес! — крикнул он. С дороги, не то будешь повешен!
Солдат съежился и чуть было не уронил алебарду.
— Слушаю, сэр. Сейчас доложу о вас, сэр. — Он серебристо свистнул и, когда в дверях появился слуга в ливрее с зеленым галуном, сказал: — Молодой господин к его превосходительству!
Генри проводили в тесную комнату, которую толстые серые занавесы с тусклой золотой каймой погружали к вечный полумрак. На стенах в черных рамах располагались три еле различимых портрета: два кавалера в шляпах с плюмажем и шпагами, задравшимися вверх под тяжестью ладоней, прижатых к эфесам, так, что больше всего они походили на тонкие вытянутые хвосты, и миловидная дама с напудренными волосами, в шелковом платье с вырезом, открывающим плечи и половину груди.
Из-за портьеры в глубине комнаты доносилось жиденькое позвякивание арфы под чьей-то медлительной рукой. Слуга взял у Генри письмо и оставил его в полном одиночестве.
И он почувствовал себя очень одиноким. В этом доме были холодно расставлены .все точки над «и». Даже в нарисованных лицах, которые смотрели со стен, сквозило вежливое презрение. На двух половинах портьер был вышит английский герб: на одной лев держал свою часть щита, а на другой держал свою единорог. Когда портьера была задернута, изображение слагалось в единое целое. В этой комнате Генри испытал страх перед своим дядей.
Но подобные мысли вылетели у него из головы, едва вошел сэр Эдвард: перед ним был его отец, такой, каким он его помнил, и в то же время совсем не его отец. Старый Роберт никогда бы не стал носить усики, смахивающие на две тонкие брови, и ничто не понудило бы его сжимать губы в не менее тонкую линию. Пусть они родились похожими, как две горошины, но свой рот каждый создал сам.
Роберт сказал правду: этот человек был чванной карикатурой на него. Однако сэр Эдвард был подобен актеру, который, получив нелепую роль, играет ее так, что только она кажется верно написанной, а все остальные — дурацкими. Его лиловый кафтан с кружевами у горла и на манжетах, длинная шпага, тоненькая, как карандаш, в ножнах, обтянутых серым шелком, серые шелковые чулки и мягкие серые башмаки с бантами показались Генри верхом элегантности. Его собственный нарядный костюм выглядел в сравнении жалким.
Дядя пристально смотрел на него, ожидая, чтобы он заговорил первым.
— Я Генри Морган, сэр, сын Роберта, — сказал он просто.
— Это я вижу. Ты на него похож — немножко. Так что же я могу для тебя сделать?
— Ну… я… я не знаю. Я просто пришел навестить вас, сообщить о своем существовании.
— Весьма любезно с твоей стороны. Э… весьма.
Как протаранить словами эту стену почти издевательской учтивости? Генри спросил:
— Вы не получали каких — нибудь вестей о моих родителях за долгие пять лет моей с ними разлуки?
— Пять лет! Чем же ты занимался, скажи на милость?
— Я был кабальным, сэр. Но как мои родители?
— Твоя мать скончалась.
— Моя мать скончалась, — повторил Генри шепотом. (Как долго она прожила после его ухода? Особого горя он не ощутил, и все же в этих словах было что — то необъятное, что — то бесповоротно окончательное. Было — и больше не будет никогда.) — Моя мать скончалась, — пробормотал он. — А мой отец?
— До меня дошли вести, что твой отец предается странным чудачествам в розовом саду. Мне об этом написал сквайр Рис. Он срывает полностью распустившиеся цветки и подбрасывает их в воздух, словно в изумлении. Лепестки усыпают землю, а соседи останавливаются поглазеть и смеются над ним. Роберт всегда был чудаком, а вернее, всегда был помешанным, не то при Иакове Первом он мог бы пойти далеко. Сам я всегда полагал, что он покроет себя позором. Так или эдак. Он не почитал ничего, что достойно почитания. Зачем ему понадобилось подкидывать розы у всех на глазах и позволять, чтобы над ним смеялись? Это ставит в глупое положение его… э… родственников.
— И вы полагаете, дядя, что он и правда сумасшедший?
— Не знаю, — сказал сэр Эдвард и добавил с легким раздражением: — Я просто говорил о том, что мне написал сквайр Рис. Моя должность не оставляет времени для праздных домыслов. Как и для пустых разговоров, — добавил он подчеркнуто.
Мерное позвякивание арфы давно оборвалось, и теперь из — за портьеры вышла тоненькая девушка. Разглядеть ее в вечном сумраке оказалось нелегко, но, во всяком случае, она была не столько красива, сколько гордо миловидна. Платье ее отличалось мягкостью красок, лицо выглядело бледным. Даже волосы ее были бледно — золотыми и легкими. Она выглядела, как усталая бесцветная тень сэра Эдварда.
При виде Генри девушка вздрогнула от неожиданности, а он почувствовал, что она внушает ему робость, сродную с растущим страхом перед сэром Эдвардом. Она поглядела на Генри так, словно он был нелюбимым кушаньем, оттолкнуть которое ей мешала благовоспитанность.
