Короче, я предпочитал, чтобы обманывали меня, а не я. Я соглашался оставаться жертвой мошенника при условии, что мне самому не придется переквалифицироваться в мошенника. Я соглашался верить лжи, но не лгать самому. Я понимал, что это броня, которой я хочу отгородиться от мира. Я полагал, что мир не сможет причинить мне вреда, если я не буду чувствовать за собой никакой вины. Если я о себе хорошего мнения, какая разница, что думают обо мне другие? Разумеется, не все получалось, как мне того хотелось. В броне обнаруживались трещины. И я сам иной раз давал слабину.
И при этом… при этом… я чувствовал, упиваясь своими самодовольными мыслями, что все мои аргументы — та же хитрость. Что мои высоконравственные принципы базируются на холодном расчете. И все дело в том, что в моей жизни я ничего не возжелал до такой степени, чтобы ради утоления этого желания пойти на преступление. А хотел только одного — написать великий роман. И не ради славы, денег или власти. Так я, во всяком случае, думал. Хотел просто послужить человечеству. И все. В юности, сокрушаемый чувством вины и ощущением собственной никчемности, осознавая свое бессилие что-либо изменить в этом мире, я наткнулся на роман Достоевского «Братья Карамазовы». Эта книга изменила мою жизнь. Придала мне сил. Заставила увидеть внутреннюю, такую ранимую красоту, присущую всем людям, независимо от их внешности. Я навсегда запомнил день, когда мне пришлось расстаться с этой книгой, вернуть ее в библиотеку приюта, запомнил ощущения, которые испытывал, шагая под осенним солнцем. На меня словно снизошла благодать.
И с того самого дня я хотел написать книгу, которая вызывала бы у людей такие же чувства. В этом я видел смысл жизни. И когда опубликовали мой первый роман, на который я положил пять лет жизни, из-за которого не шел ни на какие уступки издателям, в первой же рецензии, которую я прочитал, книгу назвали грязной и убогой, которую не следовало писать, а написанную не следовало публиковать.
Роман не принес мне денег. Но я получил несколько лестных рецензий настоящих профессионалов. Они соглашались в том, что я создал произведение искусства, и это льстило моему самолюбию. Я получал письма, которые сам мог бы написать Достоевскому. Но утешение, которое я находил в этих письмах, не компенсировало горечи от осознания того, что коммерческого успеха моя книга не имеет.
У меня созрел замысел истинно великого романа, моего «Преступления и наказания». Но мой издатель отказался дать мне аванс. Как и другие издатели. Я перестал писать. Накапливались долги. Моя семья жила в бедности. Моя жена не могла позволить себе воспользоваться материальными благами, которые предлагала ей человеческая цивилизация. Я уезжал в Вегас. Я не мог писать. Постепенно туман рассеивался. Чтобы стать творцом и хорошим человеком, к чему я стремился, я должен какое-то время брать взятки. Себя можно уговорить делать что угодно.
Однако Фрэнку Элкоре понадобилось шесть месяцев, чтобы дожать меня, да и то ему помог случай. Страсть Фрэнка к азартным играм зачаровывала меня. В подарок жене он покупал лишь то, что мог заложить в ломбарде, если вдруг возникала потребность в наличных. И мне очень нравился его способ использования чековой книжки.
По субботам Фрэнк отправлялся за покупками. Все владельцы расположенных по соседству магазинов прекрасно его знали и брали его чеки. У мясника он покупал лучшие вырезку и отбивные на добрые сорок долларов, но чек выписывал на сто, получая на сдачу шестьдесят. То же самое происходило в овощном и бакалейном магазинах. К полудню у него в кармане лежали две сотни наличными, которые он мог поставить на бейсбольные матчи. При этом на банковском счету у Фрэнка не было ни цента. Если он проигрывал в субботу, то брал кредит у букмекера, чтобы сделать ставки на воскресные игры. Если выигрывал, в понедельник утром мчался в банк, чтобы обеспечить выписанные им чеки. Если проигрывал, банк отказывался оплатить чеки. За неделю набирались взятки от тех, кто рвался на шестимесячную службу, Фрэнк вносил деньги на свой счет, и владельцы магазинов наконец-то получали то, что им причиталось.
Фрэнк водил меня на вечерние игры и платил за все, включая хот-доги. Он был щедрым парнем, а когда я тянулся к бумажнику, отводил мою руку со словами: «Честный человек не может позволить себе ходить на спортивные зрелища». Мне нравилась его компания даже на работе. После ленча мы иной раз играли в джин, и я обычно выигрывал у него несколько долларов. Не потому, что у меня были лучшие карты, просто он все время думал о тех матчах, на которые ставил деньги.
У каждого находится предлог для того, чтобы поступиться своей добродетелью. И ломают тебя, только когда ты сам готов сломаться.
Как-то утром я пришел на работу и увидел, что холл перед моим кабинетом забит людьми, желающими записаться на шестимесячную программу. Более того, молодые люди толпились на всех восьми этажах, где велась запись. А ведь места в здании старого арсенала всегда хватало с лихвой.
Первым в мой кабинет вошел невысокий старичок. Он привел с собой молодого человека. Тому исполнился двадцать один год, и старичок хотел, чтобы мальчик служил по линии Армейского резерва. Я нашел его фамилию чуть ли не в конце списка.
— Извините, — ответил я, — но его очередь подойдет как минимум через шесть месяцев.
Яркие синие глаза старичка светились уверенностью.
— А вы проконсультируйтесь с вашим начальством.
В тот самый момент я увидел, как мой босс, армейский майор, машет мне за стеклянной перегородкой. Я прошел к нему в кабинет. Майор воевал в Корее, участвовал во Второй мировой войне, и его грудь украшали орденские ленточки. Но он потел и нервничал.
— Послушай, этот старикан сказал, что я должен с тобой поговорить. Он хочет пропихнуть этого парня мимо всех. Я ответил, что не могу этого сделать.
— Помоги ему, — сердито бросил майор. — Этот старикан — конгрессмен.
— А как же список?
— К черту список.
Я вернулся в кабинет, где сидели конгрессмен и его протеже. Теперь я узнал фамилию парня. Со временем ему предстояло унаследовать состояние в сотни миллионов долларов. Его семья реализовала «американскую мечту». И он сидел в моем кабинете, чтобы записаться в программу, позволяющую служить шесть месяцев вместо двух лет.
Конгрессмен вел себя идеально. Не показывал себя хозяином, не подчеркивал, что именно его могущество заставило меня прогнуться. Говорил тихим голосом, дружелюбно, где-то даже участливо. Я не мог им не восхититься. Он обставлял все так, будто я оказывал ему услугу, и упомянул, что всегда готов вернуть должок, для этого мне достаточно позвонить в его офис. Парень молчал в тряпочку, открывал рот, лишь когда я задавал ему вопросы, заполняя многочисленные бланки.
Но я злился. Не знаю почему. Принцип «сила солому ломит» не вызывал у меня противления. Возможно, мне не нравилось, что меня размазывали по стенке, а я ничего не мог с этим поделать. А может, я считал, что этот парень мог и отдать родине должок. Все-таки именно Америка позволила его семье сказочно разбогатеть.
Поэтому я подложил им маленькую свинью. Я дал ему «горячую» ВУС, то есть военно-учетную специальность, по которой армия могла использовать его с наибольшей пользой. Я рекомендовал его в специалисты по электронному оборудованию. То есть позаботился о том, чтобы в случае чрезвычайных обстоятельств в регулярную армию он попал одним из первых. Конечно, вероятность такого развития событий была невелика, но мне хотелось хоть в чем-то насолить этой парочке.
Вошел майор, привел молодого человека к присяге, заставил повторить, что он не принадлежит ни к коммунистической партии, ни к одному из движений, которые служили коммунистам ширмой. Потом все пожали друг другу руки. Молодой человек сдерживался, пока он и конгрессмен не двинулись к двери. Вот тут молодой человек улыбнулся конгрессмену.
Такая улыбка обычно освещает лицо ребенка, когда тому удается обвести вокруг пальца кого-то из взрослых, включая и своих родителей. Я понимал, что, хотя из-за этой улыбки и нельзя причислить его к плохишам, она избавила меня от чувства вины, которое мучило меня за то, что я определил ему «горячую» ВУС.
Фрэнк Элкоре наблюдал за всем этим из-за своего стола. И не стал терять времени.
— Сколько еще ты будешь идиотничать? — набросился он на меня. — Этот конгрессмен вытащил из твоего кармана сотню баксов. Одному богу известно, сколько он в действительности получил. Тысячи. Если бы парень пришел к нам, я бы снял с него не меньше пятисот! — Его распирало искреннее негодование. Я рассмеялся. — Ничего смешного тут нет, — буркнул Фрэнк. — Ты мог бы прилично зарабатывать и решить многие из своих проблем, если бы послушал меня.
— Мне это не подходит.
— Ладно, ладно, — покивал Фрэнк. — Но я прошу тебя оказать мне услугу. Мне очень нужна одна вакансия. Видишь рыжеволосого парня за моим столом? Он готов выложить пять сотен, потому что ждет повестки со дня на день. Как только он получит повестку, мы не сможем записать его на шестимесячную программу. Таковы инструкции. Так что я должен записать его сегодня. А у меня нет ни одного свободного места. Я хочу, чтобы ты записал его, а деньги мы поделим пополам. Только один раз.
