Неужели ничего хорошего не отложилось из детства? Нет. Ничего не вспомнить. Все похвалы, добрые слова воспринимаются как должное и забываются.
— Здравствуйте, меня зовут Сережа. Мне нужна вот эта машина.
В своем самосвале Глеб волок песок и дождевую воду девочкам для куличей. Пришлось отстранить настырного и слишком уверенного в себе Сережу.
— Отход! Куриный пароход!
— Ну, ты!
— Жопой нюхаешь цветы!
Внезапно обнаружилось неудобство — левое ухо перестало слышать и опухло. Пока Глеб очухивался, сидя на земле, Сережа вывалил песок и наложил в самосвал камней.
Записанные травмы, потери, наказания, разочарования, детские переживания — все, что было так неприятно, тошно, больно, — сейчас уже не связывались с эмоциями. Эмоции спят до той поры, пока не придет время ненависти и любви. Для кого? Для тех, кто окажется рядом, подвернется под руку, с оказией выбьет их из детских архивов, случайно соберет с их поверхности сонную пленку. Две пластинки не могут играть одновременно на одном патефоне. Две кассеты с записью прошлых обид и родительских скандалов, два диска, переполненных отрывками из старого кино прожитой жизни. Филапоней о пай мэ дарес.[12]
Глеб дернул мышью, не присаживаясь на стул, монитор дрогнул. Надо успеть посмотреть кое-что, ответить ночным респондентам, пишущим в никуда. Банальность утра — простой сигнал о том, что все на самом деле еще в относительном порядке, еще скрипит хитрый механизм, еще стучит, ритмично обрастая сутками, как старое дерево кольцами, внутренний двигатель жизненного сгорания.
В будние дни в голове одна мысль — завести злосчастный будильник именно в выходной, проснуться, понять, что никуда не надо бежать, выключить телефон и ощутить счастливый миг свободы, насладиться им об забор обыденности, как пишут китайцы в сочинениях, и упасть обратно, обняв подушку. Или нет. Вовсе выбросить ее на пол и уснуть с тройным наслаждением, в трехмерном модуле одеяла тем самым утренним сном, горячим, крепким и сладким, как вкусный чай.
Без чая что за жизнь…
Перед самым выходом он присел в коридоре завязать шнурки, опустился на одно колено и, оставаясь в этом положении, застыл, — так хорошо вдруг стало, так покойно. Оперся спиной о стену, съехал вниз, выпростал вперед обе обутые ноги, подумав, что ничего не решат секунды. Так рукой из потока достается время. Ничего не решить за этот внезапно выхваченный ножницами из полотна времени жалкий клочок. Фиговый листок. Полотно прошивается случайными мыслями, мелькающими то в прошлом, то в будущем, которые не состоятся. За такое короткое время можно лишь успеть оглядеться внутренним взором.
В «здесь и сейчас», в общей реальности, пребывает пугающе мало народу. Остальные только физический контент, биомасса. Вы можете расстроить меня, но играть на мне нельзя. Шекспир. Осознание чувств и переживаний — один из способов оказаться в реальности. Не замечать чувств удобно, так живут дети, решающие задачу комфортного выживания.
Сейчас я слышу, как в бачке журчит вода, ветер бьется в стекло, за окном гудят машины, в комнате поет Дима Билан, мне слышно, как в парадной работает лифт, отец листает пультом ТВ-каналы, я слышу собственные удары сердца. Я вижу стену зелено-коричневых обоев, рыжие мокасины сорок второго размера, маленькую, едва заметную дырку на носке, волосы на моих пальцах, комод, шкаф со старыми книгами, полмиллиона мелких вещей, мешающих вытирать пыль. Я обоняю тяжелый запах табака и жареной картошки, лезущий из отдушины. Осязаю холодный неровный пол, стену, тепло, идущее от одной моей ноги, положенной поверх другой, перистальтику и движение диафрагмы…
Давно неновый дом пуст. Окна настежь, ветер треплет обрывки обоев на стенах со стершейся золоченой краской, с перекошенными рамками семейных портретов. Вот треснутая черно-белая фотография, улыбается мальчик с красной звездочкой на лацкане пиджака. Скрипит старый приемник, перепевая ветер в дымоходе, и пугает термитов. Пригласительный билет на ретровечеринку еще никому не отправлен. «Луч солнца золотого тьмы скрыла пелена, и между нами снова вдруг выросла стена. Ла-ла-ла, ла-ла-ла-а-а». И никто не знает, кто именно сюда заберется, если вовремя не принять меры. Сюда, в старую заброшенную сказку, зашел человек. И сразу пахнуло его русским духом.
Еще мгновение, и хлынут в голову новые мысли и унесут человека, как щепку уносит на реке водоворот. Опять сомкнется привычная круговерть, и еще не скоро вновь удастся выбраться в этот трип, где существуешь с открытыми глазами, где можно только говорить о томлении духа, но давно не чувствовать его утомления. Животное внутри устает гораздо раньше, в разы быстрее, спасается, цепляясь за социально-нравственное, падает и поднимается в своих тщетных попытках обрести свободу. Человеческое же в человеке завороженно рассматривает животного, задними ногами отталкивающегося от стенок духовного. Внутренний механизм физики вот-вот щелкнет сигналом подъема, мозг отдаст команду подняться. Тело продолжит свое раздробленное на физику и мистику неосязаемых энергий и связей движение.
Только кажется, что есть аналитика, есть осознание происходящего. Марионетка, опять марионетка в руках провидения. Кен, Соня права. Слепая, с мигающими глазами, безвинная, гнущаяся, мягкотелая кукла, бойфренд для сумасшедшей Барби, мастерицы фигур, любительницы трогательных драматических поделок из глины, королевы дымковской игрушки, раскладывающей мужчин в нелепых позах в своей мастерской, с разбросанными гипсовыми головами, руками, ногами, торсами. Такая же, как прочие, кто так и не предпринял попыток научиться управлять собой, предпринял, но быстро остыл напрягаться и забросил навыки управления, возобновил, но опять отвлекся, доделал, но плохо, переделал, но в процессе спекся и наконец сдался. Для кого ответы на простые вопросы слишком очевидны, чтобы понимать, что это и есть единственно верное решение. И даже если подмывает действовать, то слишком много внутри неспелого, потому и румянится снаружи неэффективно, и изнутри не печется без лихорадки и высокой температуры. Если двое — суть одно, если они нужны для того, чтобы стать одним целым, то почему так некрепко все то, что их связывает?
Разные, как небо и земля, Уран и Гея, существующие вместе, порождают гигантов, циклопов и монстров. Из сброшенных в Тартар Ураном только Кронос согласился убить отца, спрятавшись в складках Геи. Он отрубил отцу причинное место, и из его крови появились Эриннии, а из семени и крови, взбитой в пену, вышла Афродита, позволившая расплакаться, как мальчику.
