Когда, отойдя, он оглянулся, около волчицы уже был волк. Егор махнул им рукой, а когда еще раз оглянулся, не увидел за деревьями никого…
Часть третья
СМЕРТЬ
1Летние ночи подступали незаметно. В лунном свете растворялись сумерки, и синяя темнота, постепенно густея, соединяла небо и землю. Не за горами был сенокос, и, набираясь сил, ложились спать пораньше. Все затихало в деревне, лишь сторож ударял время от времени в рельс, и протяжный звон катился за околицу, в теплую тишину лугов и полей.
Готовился к сенокосу и Егор. Косовица — дело общее, мирское, и на это время всех, кого только можно, отряжали косить. Людей снимали отовсюду, и даже в кузнице оставался один Гошка.
В один из дней Егор лег пораньше и заснул, по своему обыкновению, быстро, однако ночью внезапно проснулся, словно его подняли какие-то тайные, неслышные другим созвучия. Стараясь не потревожить жену, Егор потихоньку откинул одеяло и спустил ноги на пол. Прислушался, пытаясь понять, что разбудило его. В избе было темно, лишь лунная дорожка тянулась наискосок от окна к печке. В форточку Дул прохладный ночной ветерок, занавеска колыхалась, и у Егора вдруг перехватило дух: ему показалось, что он расслышал тоненькое позвякивание оконного стекла, как будто кто-то надавил на него снаружи.
В один миг Егор оказался у окна. Боясь дышать, потянул в сторону занавеску. Еще секунда — и на него в упор глянут зеленоватые волчьи глаза.
Но за окном никого.
Егор вытер вспотевший от напряжения лоб и присел на лавку. Фу, черт, совсем спятил! Ведь так и думал, что волчица пришла!
Справа, в простенке, оглушительно — словно они висели не в избе, а над всем миром и отмеряли его время — тикали ходики, и, слушая это все заглушающее тиканье, Егор понял, что идет самый глухой час ноче. Он нашарил на столе коробок и зажег спичку. Было начало третьего, спать бы да спать, но сон пропал, как будто его и не было. Ощущение, что он проснулся не сам, а что-то разбудило его, не покидало Егора, перерастая в смутное беспокойство, которое тяготило, как предчувствие близкой беды. Словно кто-то, кто был связан с Егором странным и непонятным образом, подавал ему знак, предупреждал о чем-то, и это предупреждение дошло и подняло среди ночи.
За перегородкой, в другой комнате, зашевелилась во сне дочка, и Егор прошел туда, постоял возле кровати, дожидаясь, пока дочка успокоится, поправил ей одеяло и снова вернулся к окну, не зная, что делать дальше. Ложиться? Все равно не уснешь, будешь только ворочаться с боку на бок. Но и сидеть в темноте и таращиться на окно тоже не хотелось, и Егор, набросив на плечи полушубок и прихватив махорку, вышел на крыльцо.
Короткая летняя ночь шла на убыль, небо над верхушками деревьев посерело, а в кустах уже попискивали ранние птахи. От реки тянуло сыростью, которую перебивали запахи августовских созревших трав. Со сна да на ночном свежачке Егору было зябко, и он плотнее запахнул полушубок и закурил.
Обычно, когда что-то тревожило или раздражало и злило, табак быстро успокаивал Егора — две-три затяжки, и как валерьянки глотнул. Но сейчас беспокойство не проходило. Ему было какое-то объяснение, но сколько Егор ни думал, ничего путного придумать не мог. Решил, что, наверное, заспался, лежал неловко, вот кровь и прилила. А то сразу — волчица! Так она тебе и придет, прямо разбежится!
Егор бросил окурок в кадку с дождевой водой и хотел уже идти в дом, но тут же подумал: а ведь была волчица-то, была! Ведь своими ушами слышал, как стекло зазвенело. Просто спугнул он ее, пока с занавеской возился, и сейчас она дожидается где-нибудь на огороде. Конечно, там, и думать нечего!
Егор торопливо сбежал с крыльца и завернул за угол, уверенный, что вот-вот навстречу ему выскочит из картофельной ботвы волчица. Эх, глупая! И чего испугалась? Домой же пришла!
Так, бормоча под нос разные слова и ругая волчицу за излишнюю осторожность, Егор дошел до калитки. Волчицы нигде не было, но это не обескураживало Егора. Теперь он был уверен, что она ждет его у бани.
За калиткой, где деревья подступали к самому дому, было темнев, чем на огороде, тропинка терялась среди густой тени, но Егор знал каждый ее извив и шел не сбавляя шага, охваченный нетерпеливой радостью, слоено спешил на тайную и сладостную встречу.
У бани Егор постоял, прислушиваясь и приглядываясь, потом сел на приступки. Рука по привычке потянулась в карман за табаком, ко Егор спохватился и не стал закуривать, боясь отпугнуть волчицу вспышкой и едким махорочным запахом. Лес был рядом, его близкое дыхание волновало, тени деревьев радовали и пугали. Стараясь утихомирить громко бьющееся сердце, Егор всматривался в темноту, готовый в любой момент увидеть среди кустов волчицу или уловить зеленоватый блеск немигающих волчьих глаз. И хотя по-прежнему ничто не выдавало присутствия вблизи волчицы, Егор не торопился. Замерев, не чувствуя голыми ногами холода росы, он ждал, понимая, о чем думает волчица там, в кустах. Боится. Хоть и жила больше года в доме и родила в нем, а побыла на воле и опять одичала. Небось смотрит сейчас, глаз не сводит, а подойти духу не хватает. Ничего, подойдет. Раз пришла, значит, потянуло, не вынесло сердечко.
Но время шло, светлело все быстрее, а волчица так и не показывалась. Егор порядком продрог, а радостное возбуждение сменилось досадой и обидой на волчицу. И чего прячется? Ведь видит же, не чужой сидит, а все кочевряжится. Зло даже берет!
А между тем деревня просыпалась. Тут и там запели петухи, заскрипели ворота и двери. Вереницей потянулись к полям грачи. Как метелки овса, заколосились над пашнями лучи восходящего солнца, и Егор понял, что ждать больше нечего. Ко и возвращаясь в избу, он то и дело оглядывался и все верил, что волчица совладает с робостью и в последнюю минуту догонит его. А когда и этого не случилось, сомнения вновь овладели Егором. Неужели все показалось, и волчица не приходила? Но ведь с чего-то же он проснулся? Всегда спит как убитый, а тут вскочил. А стекло? Слышал ведь, как зазвенело. В аккурат как тогда, позапрошлым летом.
Проходя мимо кадки с водой, Егор остановился, чтобы сполоснуть ноги, и только тут спохватился: вот охламон, и чего телепается, когда и так все можно узнать, — еле гол-то волчица оставила! Тоже дуреха: думает, если сама спряталась, то и все шито-крыто.
Однако никаких следов не оказалось, сколько Егор ни искал их. Ни на земле, ни на завалинке не было ни одного отпечатка, и у Егора спять ум зашел за разум, и вправду, что ли, спятил? Всю ночь бегал как оглашенный, а чего бегал? Не было волчицы, не приходила. Это ты раскудахтался: соскучилась, проведать пришла, а ей наплевать на тебя сто раз. Нашел, за что ухватиться: в доме, мол, жила, привыкла. Да не жила — на цепи сидела! А вырвалась — и катись ты со своей конурой!
Но ни эти рассуждения и ни отсутствие всяких следов не могли убедить Егора в том, что вся ночная колготня была лишь бредом, сонной одурью. Что-то стояло за всем, но не объяснялось никаким житейским опытом, и оттого утихшее было беспокойство вновь ожило и зашевелилось под сердцем, вгрызаясь в него, как червь в яблоко.
Косить собирались не сегодня завтра, и, чтобы не пороть горячку в самый последний момент, Егор на досуге подремонтировал грабли и отбил косы, а жена наварила квасу и собрала запас на неделю. Так уж повелось издавна: сколько косили, столько и жили в пустошах, как цыгане в таборе.
Словом, все было сделано-переделано, и в назначенный день, чуть взошло солнце, вся деревня, как большое войско, снялась с места и ушла в пустоши. Участки для бригад наметили загодя, никаких проволочек поэтому не было, и по росе еще начали. Косили до обеда, а потом, когда самая жара и слепни, поели и разбрелись кто куда отдохнуть — кто в шалаш, поставленный тут же, на скорую руку, кто под телегу, а кто просто под куст.
Под куст лег и Егор, и здоровая усталость сморила за полминуты так, что, пока другие только устраивались, Егор уже сладко посапывал, обдуваемый ветерком и горьковатым запахом срезанных косами молочаев. Сколько спал — про то не знал, сонный, что мертвый, себе не хозяин, а проснулся оттого, что кто-то звал его по имени. Егор открыл глаза и увидел склонившегося над ним председателя. Это Егора удивило. Председатель сегодня не собирался на покос, его держали в деревне другие дела, да, знать, не утерпел.
— Извиняй, Егор, — сказал председатель, — в другой раз не разбудил бы, но дело такое. С Чертова я. Беда у нас, волки на стадо напали, четырнадцать овец положили, сволочи!
Весь сон слетел с Егора. Четырнадцать! Такого еще не бывало. Резали, конечно, и раньше, без потрав разве обойдешься, но чтобы сразу четырнадцать…
— Собирайся, Егор, поедем. Ты человек в этих делах опытный, на месте покумекаем, что да как.
— Да мне чего собираться, Степаныч. Махорку только возьму в шалаше да квасу глотну, а то в горле все пересохло по этой жарище.
