«Ведь знает, что мы ждем перемены, чтобы идти пить молоко, — говорил себе Брайн, — но нарочно, со злости держит нас, хитрый гад».
— Понимает ли кто-либо из вас по-настоящему, что такое страдание, боль? Наверно, воображаете, что это когда мои кулаки молотят по вашим пустым головам, чтобы вы были внимательнее. Так вот, позвольте вам сказать, это ничто по сравнению с теми страданиями, какие бывают на войне. Ну да, конечно, вы беснуетесь от радости, потому что вам дадут противогазы и скоро война. А вам надо бы молить бога, чтобы он сотворил чудо и войны не было, потому что она несет с собой только страдания. Кое-кому удавалось избежать их, но пусть это вас не утешает — во время этой войны весь земной шар будет корчиться в муках, и никого она не пощадит, доберется и до вас и до меня. Поэтому не будем приходить в восторг при мыслях о войне.
Он резко оборвал свою речь и вышел из комнаты, и они слышали, как все вдруг стихло в соседнем классе, куда он вошел.
«Брехня, — думал Брайн. — А если даже и правда, все равно брехня». Но он высмеял и свою фантазию о баррикадах на булыжной мостовой, о пирамидах из трупов. Ни в чем он теперь не был уверен, кроме того, что вот сейчас, на перемене, держит бутылку молока, вскрыл ее, сунул в горлышко соломинку и втягивает в пересохший рот прохладную жидкость; но она отдавала чем-то похожим на медленную, щемящую боль, о которой трепался старый Джонс.
В четыре часа он побежал домой, крепко держа картонную коробку, и ворвался в комнату, где сидел отец и пил чай. В классе, пока им раздавали противогазы, прошел слух, что за противогаз надо выплачивать столько-то в неделю, и Брайн был приятно удивлен, когда ему передали коробку прямо в руки, ни слова не сказав об оплате. Из этого он заключил, что приобрел ценное снаряжение совершенно даром.
— Смотрите, что мне дали! — крикнул он, вертя коробку на развязавшейся веревке.
Но никто не проявил интереса, и он увидел в углу еще три противогаза; коробки их были уже согнуты и помяты, из одной торчал ремешок, и Артур изо всех сил старался разломать вторую. Мать читала «Ивнинг пост».
— В наше время мира не будет, — сказала она с горечью и отложила газету, чтобы налить Брайну чашку чаю.
— Да, — ответил Ситон ворчливо и изрек блестящее пророчество:— Ни в наше, ни в какое другое, черт бы их всех подрал!
10
Мистер Джонс вошел сразу, без предварительной разведки— быстрый, ловкий, челюсть, как у куклы чревовещателя. Держа в руке листок бумаги, он вызвал не слишком громко:
— Робертсон, выйди вперед.
Брайн услышал позади себя шорох — длинный одиннадцатилетний мальчуган вылез из-за парты и встал перед классом. Мистер Джонс стоял у карты, закрывая Цейлон головой, такой же яростно угрожающей, как у кобры, обитательницы этого острова.
— Так это ты Робертсон?
Тот признался, что да, он, хотя и неохотно. Не зная, куда девать руки, он пытался засунуть их в карманы штанов и был озадачен, когда карманные отверстия как будто закрылись перед ним.
— Держи руки по швам, когда разговариваешь со мной! — гаркнул мистер Джонс, ударив его по уху. Он совал грозный листок бумаги прямо ему под нос, щекоча словно муха, и Робертсон получил затрещину по второму уху за то, что пытался отмахнуться от листка. — На тебя жалоба от одной особы, живущей неподалеку. Она утверждает, что ты разбил ей стекло футбольным мячом, а когда она вышла, осыпал ее грязной бранью.
Робертсон смотрел в сторону и молчал.
— Нн-у? — Мистер Джонс заорал так, что всей школе стало известно: старый Джонс опять разбушевался. Жилки на его лице тянулись крохотными лиловыми полосками, будто речки на тонко вычерченной карте, губы были совершенно бескровны.— Тебе нечего сказать, оболтус?
— Я не ругался, когда она говорила, сэр, — еле выдавил он из себя шепотом.
Бац!
— А это тебе за ложь. Я отучу тебя от грязной брани и лжи. — Он повернулся к учителю, неподвижно сидевшему за кафедрой на своем высоком стуле. — Дайте мне вашу указку, мистер Бейтс.
Виновному было приказано вытянуть вперед руку, но тот не шелохнулся.
— Ты оглох? — взвизгнул мистер Джонс.
«Он псих, — повторял себе Брайн. — Если б нам всем сразу на него наброситься, мы бы его в порошок стерли».
Робертсон слегка повернулся к классу, но никто не мог ему помочь, все сидели за своими партами среди мертвой тишины.
— Если не вытянешь руку сам, я тебя заставлю.
Он взмахнул указкой, изо всей силы обрушил ее на плечо Робертсона, но тот увернулся, бросился прочь, с неожиданной ловкостью открыл дверь и захлопнул ее за собой. Слышно было, как он стучит ботинками по улице — бежит под защиту своего безработного отца. Мистер Джонс швырнул указку и крупными шагами вышел из класса.
Брайн не слышал стихов и главы из библии, которые затем читались на уроке. Когда играешь после уроков на улице, почти что у себя дома, до тебя все равно дотянется длинная рука мистера Джонса, — кажется, его ярость способна настичь тебя даже за несколько миль от школы, в спокойных полях за зелеными оградами кустов. На следующее утро появится перед тобой с палкой и листком бумаги, на котором стоит твое имя, и начнет выспрашивать, почему это вчера вечером ты разгуливал в поле, хотя на доске у ограды совершенно ясно сказано, что ходить здесь нельзя и нарушители караются законом, вернее, такими вот гадами, как старый дохлый Джонс.
Ноук был единственным местом, где Брайн чувствовал себя в безопасности. Всю осень в конце каждой недели он отправлялся туда, шагал через новый бульвар и поля. После уборки урожая закололи свинью и засолили к рождеству. На задней обложке старой тетради для записи белья, отправляемого в прачечную, Мэри составила список тех, кто выразил желание купить свинины. Брайн потом таскал нагруженную мясом корзину, ныряя под железнодорожный мост, доставлял покупки и в дома в Рэдфорде.
Мертон назначил день, когда надо закалывать свинью.
— Перси приедет в три, так что я отдыхать наверх не пойду.
Брайн сидел за столом, лущил горох в миске.
— Дедушка, какую свинью будут резать?
— Пойдем со мной и увидишь.
Выходя, он взял свою палку, и, когда шел по двору, Брайн впервые заметил, что плечи у деда слегка сгорблены. Может, ему уже очень много лет, подумал Брайн, вспомнив, что отец за глаза называл Мертона старым стервецом.
Уже в свинарнике Мертон сказал:
— Вот эту, пострел. Видишь ее?
Свиньи, розовые с черными пятнами, сбились в кучу подле корыта, повизгивая в ожидании, когда откроется дверка и внесут ведра с едой.
— Видишь? Жирная стерва, еле двигается. Он отвернулся от них, стал крутить сигарету.
— Ей будет больно дедушка, когда ее станут резать?
— Нет, — ответил Мертон, лицо его было скрыто табачным дымом. — Колоть будет человек, в этом деле понимающий. Сам я не могу, разрешения нет.
Он обернулся и двинул по заду одну из свиней за то, что та слишком настойчиво тыкалась пятачком в загородку, затем снял со стены стальную лопатку и помешал в большой лохани месиво из корок, старого картофеля, муки и отрубей. Брайн отодвинул задвижку, и свиньи, почуяв еду, завизжали и сгрудились возле пустого корыта, так что Мертон не мог до него добраться. Он поставил ведра.
— Дай-ка мне палку. Я отгоню этих тварей.
Месиво выплеснули в корыто, свиньи сбились в плотную кучу и, хрюкая, фыркая и сопя, принялись громко чавкать. Брайн смотрел как завороженный на корыто, пойло в котором убывало на глазах.
Мертон палкой отогнал от корыта ту свинью, которую предполагалось заколоть; она дико озиралась и визжала в углу, а остальные уже прикончили еду и поглядывали, нет ли еще. Казалось, для нее все вдруг померкло. В то время как остальные были вполне счастливы тем, что их не выделили в эту одиночку смертника, намеченная жертва ходила по свинарнику, опустив пятачок в землю, часто и нервно пофыркивая. Ее серо-стальные заплывшие глазки смотрели прямо перед собой, на загородку, о которую оперлись Мертон и Брайн. Затем она опять вернулась к корыту, все еще не веря, что ее обделили, надеясь, что ей только померещилось, будто ее отогнали для какой-то непонятной цели. Она все бродила, то и дело подходя к корыту и не переставая громко визжать от страха.
Приехал мясник, человек лет сорока, приземистый, с коричневым сморщенным лицом и седыми усами. На нем была плоская засаленная кепка. Остановившись у двери в кухню, он закурил сигарету. Через раму его велосипеда был перекинут небольшой мешок, в нем он держал ножи и фартук.
— Особо торопиться некуда, — сказал Мертон. — Сперва чайку попьем.
Брайн пошел за ними в кухню.
— Дедушка, можно я буду смотреть?
— Ну что ж, смотри.
Бабушка это услыхала.
— Не надо, не пускай его, нехорошо это. Вырастешь, достаточно на кровь наглядишься.
— Ничего с ним не станется, — сказал Мертон.
Но Мэри не хотелось, чтобы Брайн видел. Ему потом будут сниться страшные сны, уверяла она, и Мертон согласился: может, что и приснится. Мэри предпочла бы, чтобы свиней закалывали на бойне, а не дома, ее пробирала дрожь, когда она слышала предсмертный поросячий визг. Поэтому она оставалась в гостиной и белела как мел, когда наносили смертельный удар. Она просто не могла не дрожать от жалости.