Но мистер Джонс не показался и на следующей неделе. Во время перемены во дворе не слышалось всегдашнего оглушительного гомона, больше было смеха и меньше расквашенных носов. Один раз Брайн пришел в школу раньше обычного — была его очередь вносить показания термометра и барометра в диаграмму на стене. В классе уже сидело несколько учеников, они негромко разговаривали между собой, но, как видно, что-то случилось, потому что двое из них, казалось, вот-вот заплачут, а у одного и в самом деле текли беспомощные слезы, будто ему пустили в глаза папиросный дым. Это был староста, и остальные тоже все любимчики мистера Джонса, ни разу не испытавшие на себе его ярости. Они, впрочем, терпели общество Брайна — на экзаменах его отметки часто бывали не ниже их собственных.
— Что там такое, Джонсон? — спросил Брайн, трудясь у диаграммы.
— Мистер Джонс умер, — ответил Джонсон.
При мысли о такой возможности Брайн просиял: ему сразу представилась длинная вереница легких уроков.
— Брось меня дурачить!
— Я не дурачу. Он правда умер.
— Да, это верно, — сказал кто-то еще. — Умер прошлой ночью от воспаления легких.
Покончив с диаграммой, Брайн кинулся из класса и встретил Джима Скелтона, когда тот входил во двор. Брайн принялся тискать Джима, обнимать, пустился в пляс.
— Что такое? — прашивал Джим.—Что стряслось?
— Джонс окочурился, — сказал Брайн. — Сдох, честное-пречестное слово, провалиться мне, если вру.
Рыжие волосы Джима развевались от ветра.
— Ах ты, брехун несчастный! Заткнись, все равно не поверю.
Брайн рассмеялся.
— Вот и я им в классе так же сказал, но это правда, правда. Схватил воспаление легких и окочурился. Мне только что сказал Джонсон. Не веришь, так зайди в класс, увидишь и его и всех его дружков, как они там все хнычут.
Джим наконец поверил. Оба были готовы плакать от радости, точно так как те в классе плакали, горюя.
— Ну, Брайн, давно ему пора, верно? — Он вытащил из кармана пакетик с шариками.— Давай поделим их и сыгранем, а?
Были прочитаны молитвы, устроили сбор пожертвований на подобающий венок; Брайн опустил в кружку полупенсовик. Затем объявили, что каждого школьника, желающего присутствовать на похоронах мистера Джонса, освободят от половины уроков. Брайн мысленно все взвесил и решил, что не стоит. На похороны ушли трое учителей, и в школе чувствовалось сдержанное ликование.
11
Похожая на пушечное жерло пасть бетономешалки заглотнула воду, гравий, цемент и песок. Когда эти составные части были тщательно перемешаны и превращены а серую массу, пасть, не переставая вращаться, поднялась кверху и некоторое время оставалась там, словно машина раздумывала: не выплюнуть ли все это в безоблачное небо? Затем, будто вспомнив о своей скромной и твердо закрепленной обязанности, досадливо дрогнула, обратилась пастью в сторону, противоположную той, где был Брайн, и послушно вывернула свое цементное нутро в громадный чан.
Брайн продолжал шагать, сгибаясь под тяжестью четырех синих бидончиков с обжигающе горячим чаем. Дверные и оконные косяки из новых, только что выструганных досок пахли скипидаром и смолой, источали свежесть, которую плоть, оживающая весной, вбирала в себя с особой жадностью. Рабочий, поливавший из шланга кирпичи, сложенные штабелем, крикнул:
— Эй, мальчуган! Мне чай принес?
Брайн остановился.
— А как твоя фамилия, приятель?
— Мэтьюз. Вон мой бидон, вот этот.
Поначалу Брайну было нелегко удержать в памяти, кому какой бидончик принадлежит. Собирая порожние посудины, он запоминал три-четыре лица их владельцев, но, когда снова приходил на участок, стоял, мучительно пытался разобраться в синих бидончиках, делая вид, будто остановился только на минутку взглянуть, как продвигается работа. Тут кто-нибудь окликал его, требовал свой чай, и он отдавал бидон: ошибки быть не могло. Но к тому времени, когда Брайн постиг удобство такой системы, он уже почти всех рабочих знал в лицо.
Мэтьюз стянул с руки Брайна свой бидончик.
— Скажи бабке, что уплачу в ту пятницу.
— Ладно. Только, если она не согласится ждать, я вернусь за деньгами.
Он огляделся.
— Вот как! А ты, я вижу, малый не промах, свое не упустишь.
— Приходится, что поделаешь.
— Это верно, с некоторыми, скажу я тебе, иначе нельзя. А сколько сам ты получаешь с этого, а?
— Бабушка каждую субботу дает мне шиллинг.
— Неплохо в твои годы.
Так все летние каникулы Брайн и таскал взад и вперед бидончики, бегал в лавку за чаем и сахаром, а по пятницам собирал со всех деньги. Границы полей исчезали под колеями автомобильных колес и грудами кирпича, за весну дома так поднялись от земли, будто росли вместе с травой. Некоторые, стоявшие возле бульвара, были почти достроены, только чердаки все еще были распахнуты, словно палатки. Казалось, их побуждают расти фабричные трубы в дымном городе позади — высокие шесты-тотемы. Трескучий стук бетономешалок сливался в жарком летнем воздухе с криками горластых петухов в Ноуке, и зелень живых изгородей у калиток была покрыта цементной пылью.
Ноук вдруг засиял электричеством, получил и другое благо — водопровод вместо колодца. Коромысло теперь бесполезно висело на стене прачечной, став лишь напоминанием о прошлом. Поверхность земли в округе менялась, покрываясь, как память, новым слоем, хотя Брайн, шагая по только что вымощенной дорожке, подумал, что земля-то вот она, хоть и скрыта под бетоном, и не так уж трудно добраться до нее.
На заработанные деньги он накупил романов, словарей и карт, перерыв все ящики с трехпенсовым товаром в подвале лавки букиниста. Отец сколотил полку и повесил в спальне, чтобы книги не захламляли кухню. Книги составляли особую часть жизни Брайна, отделенную от действительности щелью, узкой, как острие перочинного ножа: он мог без труда перешагивать через нее туда и обратно. Мир книг было легко защищать, Брайн был в нем один, без соперников, хотя этому миру иногда угрожал возмущенный взгляд отца, если книжки валялись на столе, когда подходило время пить чай или ужинать.
От площадки, где закладывали фундамент, Брайн с последним бидончиком в руке прошел дальше. Наконец он добрался до того места, где стены были уже возведены и стояли в лесах. Он смотрел, как по шаткой лесенке поднимается с лотком кирпичей высокий, худощавый рабочий — ловкий, с отличным чувством равновесия и, по-видимому, бесстрашный. Кто-то с верхней площадки крикнул ему, чтобы он был осторожнее, но тот в ответ только помахал рукой и, пройдя последние несколько ступенек уже не держась, в заключение выкрикнул несколько крепких словечек. Брайн силился вспомнить, где он слышал этот голос, видел эту тощую фигуру. Он стоял и глядел, как рабочий разгружает лоток и дружелюбно, несмотря на то, что минуту назад бранился, переговаривается с каменщиками наверху. Вот он снял кепку, почесал затылок и начал спускаться по лестнице, вертя, словно булавой, пустым лотком. Один из каменщиков крикнул другому:
— Уж очень наш Эгер жаден на работу. Первого такого вижу, чтоб так ловко шагал по лестнице, а ты?
— Пусть все-таки не очень-то храбрится. Говорят, на прошлой неделе на стройке возле Билборо один парень сломал себе обе ноги. Ну уж, конечно, сорвет неплохую компенсацию.
Эгер направился к штабелю дымящихся кирпичей, и Брайн решил подойти поближе, заговорить.
— Здорово, Эгер.
— Здорово, малыш.
Только глянул, и все. Эгер был такой же бодрый и тощий, его изрезанное морщинами лицо носило следы тяжелой работы на открытом воздухе, но внутреннюю его сущность она изменила мало. Впрочем, теперь он держался как-то свободнее, увереннее, чем год назад на свалке Сан-пасти — на поле битвы, более суровом и сулившем меньше побед. Ироническое, а порою загнанное выражение лица почти исчезло, но глаза остались такими же проворными и живыми, как его руки и ноги, когда он взбирался по лестнице.
— Ты уже больше не ходишь на свалку?
У Брайна мелькнула мысль: как бы не получить сейчас затрещину, — ведь Эгер мог подумать, что это он, Брайн, а не Берт утащил у него в тот давно прошедший день лучший его скребок.
— Нет, с тех пор как нашел работу, не хожу. Мне, малыш, не хотелось всю жизнь торчать на помойке. Да и жена у меня умерла. — Он разговаривал с Брайном, как с взрослым. Брайн удивился: какое отношение имеет смерть жены Эгера к тому, что он достал работу? Брайн поглядел на лоток и подсчитал, что на него уложилось двенадцать кирпичей. — Так я уж решил: пора с этим кончать. Теперь выколачиваю шиллингов пятьдесят в неделю, не меньше. — Брайн услышал гордость в его голосе. Отец Брайна теперь тоже не безработный, а раньше сидел без дела — на рабочие руки спросу не было. Почему Эгер не сказал этого? — На свалке рыться — это, малыш, дело нелегкое, а здесь можно наскрести побольше.
