— Хорошо, Мангазай недалеко, вас, как мы все с фаянсом решим, известят.
— Забыл еще сказать: все же печи выстроить нужно будет, я знаю какие. И топлива будет потребно изрядно. При возможности газовый завод бы еще выстроить, но поначалу и на угле работать можно будет. Правда здесь уголь… плохой, нужно будет древесный жечь.
— Вот об этом вам точно беспокоиться не придется: угля, причем хорошего, будет достаточно…
Копать новую шахту начали еще в декабре. То есть в декабре Николай Павлович послал произвести «разведку» в месте, о котором ему рассказывал старик Лодондагба. Именно рассказывал: тогда Николай Павлович до этого места не добрался — но рассказ старика запомнил. Еще бы не запомнить: Лодондагба говорил, что здесь всего-то на глубине от десяти саженей угля столько, что на сотни лет всему Забайкалью хватит! И про качество угля рассказывал…
Десять саженей — это вовсе не глубоко, однако кое в чем старик все же ошибся. В пробитом шурфе уголь обнаружился через двенадцать саженей, и уголь действительно весьма хороший. А пласт угля оказался, как Лодондагба и предупреждал, толщиной чуть менее сажени — и поэтому Николай Павлович распорядился заложить шахту, а шурф бить и дальше: по словам старика пласты угля там лежали до глубины более чем в сотню саженей, и чем глубже, тем пласты должны быть толщен, а сам уголь — лучше.
Шахту (именно шахту уже, а не шурф) тоже выстроили быстро: на два десятка саженей она в глубину ушла уже к началу марта, причем открыв целых пять пластов. И в шахте даже уголь начали понемногу добывать. Понемногу, так как машины для шахты на Петровском заводе для нее еще делались. И потому, что Николай Павлович решил последовать еще одному совету удивительного старика, для чего с Черновского рудника сюда был перевезен экскаватор: все равно возле Читы он простаивал. Простаивал по вполне веской причине: это чудо американской техники выпуска седьмого года вообще на ладан дышало, да и обслуживать его было особо некому. То есть раньше некому, а теперь люди нашлись. Второй экскаватор Николай Павлович заказал у американцев и те пообещали уже к концу апреля его доставить…
С иркутским большевиками договариваться было легко: во-первых потому, что они получили из Москвы четкий приказ «с Забайкальем по мелочам не пререкаться», а во-вторых, все еще командующий пятой армией товарищ Матиясевич без забайкальцев армию свою прокормить бы толком не смог. Большевик Кузнецов, хотя и был большевиком, в душе все же оставался простым русским мужиком — и с возмущением спросил у первого секретаря:
— А на кой черт мы всю эту ораву бесплатно кормим? У нас что, еду девать некуда?
— Иван Алексеевич, это ты от себя спрашиваешь или кто-то тебя такие вопросы задавать надоумил?
— Да от всей парторганизации!
— Я же сказал: пока гимназию все вы не закончите, работайте молча, глупых вопросов не задавая. Ты сейчас за какой класс обучаешься?
— За пятый…
— Осталось, как я понимаю, еще за полтора года курс пройти. Но ты, как большевик, его к осени выучишь, и, надеюсь, на самом деле выучишь. Но пока не выучил… ладно, только из уважения к твоим заслугам: мы никого бесплатно не кормим. Разве что подкармливаем немного. А Пятая армия нам за прокорм работу работает: защищает нас от тупых большевиков и помогает выискивать среди них умных, но предателей. А заодно и промышленность нашу строить помогает прилично.
— Это как промышленность? Ты же их сюда не пускаешь, разве что в Дальневосточную республику солдат литерными эшелонами возишь.
— Не я вожу, я тут, в Верхнеудинске в основном сижу. А помогают они нам… вот смотри: возле Слюдянки мы начали известь рыть, американцы нам печи цементные строят — а глину правильную для цемента и гипс по Иркутском Красная армия и добудет, и в вагоны погрузит. Для этого они там у себя карьеры роют, рабочих нанимают, жилье им поднимают — то есть работают на благо трудового народа. И на наше благо.
— А не кажется тебе, подполковник, — Иван Алексеевич решил все же подкузьмить партийного начальника — что ты, как последний буржуй, заставляешь их просто работать за прокорм?
— А все люди работают за прокорм, просто у разных людей прокорм этот разный. Одни — руками работают, другие — как инженеры наши да ученые — головой, а иные — вроде тебя — языком. Но чтобы работа языком нам на пользу шла, нужно, чтобы голова поперед языка была: затем я вас учиться и заставляю. А то много в твоей голове мусора еще, иной раз такое с языка у тебя срывается… Но это пустяки, главное, что ты усвоить должен, что сытый и довольный мужик работает лучше голодного и злого. А наша работа — сделать мужика сытым и довольным. Загвоздка в том, что мужик неученый просто не знает, как ему проще стать сытым и довольным, а мы…
— А мы знаем!
— Как был дураком, так пока им и остался. Мы не знаем, как сделать его довольным, мы пока догадываемся как сделать его сытым. А про довольство его… мы знаем разве что немного. И вот пока мы это немногое ему предоставить и должны. Заставляя его, мужика необразованного, работать за еду — потому что сам он и этого не сделает!
— Это как же?
— Это так же. Ну сам подумай: откуда мужик узнает, что с трактором он вспашет и засеет не пять-шесть десятин, а сто и даже двести? Он же ведь еще и слова такого не слышал: «трактор»! А вот мы его заставим пахать и сеять, косить и жать с трактором — он тогда об этом узнает, а потом думать будет что всегда об этом знал. Но тут опять задачка непростая: обучили мы полторы тысячи солдат с трактором управляться, тракторов купили тысячу…
— Семь с половиной сотен, что-то твой американец не спешит обязательство исполнить.
— Значит, не может, но семь с половиной сотен тракторов у нас есть. И земля под пахоту есть…
— А что ты не велел тракторами наделы мужиков пахать?
— Ух и дремуч ты. Мужик глуп и жаден, мы его надел вспашем и засеем, а осенью он скажет «моя земелька, значит и урожай мой». Поэтому пахать мы будем казенные земли, и урожай будет казенным. Но большой урожай, а мужик останется с малым. К тому же, если казенного урожая нам для городов хватит, он его и не продаст, как он желает, втридорога. И вот тут твоя работа начнется, языком поработать. Объяснить мужику, что уж лучше часть с земли казенной получить, нежели со своим скудным урожаем зубы на полку класть и в рубище щеголять. Хорошо объяснить, чтобы он сам пришел и сказал: забирайте мою земличку, я лучше на казенной меньше поработаю и получу больше.
— Это почему меньше поработает?
— Ты каким местом слушал? Мужик на тракторе в посевную вспашет и засеет двести десятин. Даже если в урожае мы не выиграем, то всяко соберем силами одного мужика в тридцать раз больше. И даже если ему десять процентов за работу отдадим…
— В тридцать раз! Это какие же закрома строить придется!
— Учись, неуч. Ты должен был спросить сперва «а где столько земли-то взять», а потом, подумав, иной вопрос задать: «а куда ненужных мужиков денем». Так вот, мужиков будет у нас лишку, а рабочих, наоборот, нехватка. И нужно будет ненужных мужиков обучить, чтобы сделать из них нужных нам и стране рабочих. Чтобы трактора в Америке на покупать, а самим выделывать.
— А ежели мужик учиться не пожелает?
— Никто его заставлять не будет. Не хочет жить сыто и счастливо — пусть подыхает с голоду. Но в который раз повторю: подыхать мужик хочет еще меньше. А вот зажить как барин каждый возжелает, если увидит, что не очень-то это и трудно. Ты вот понял, с чего я денег выделил этому профессору на выделку ватеркозетов?
— Ну, оно в тепле…
— Значит так: пока экзамен за гимназию не сдашь, с вопросами дурацкими ко мне не лезь. Профессор этот, хоть и об удобстве задницы своей вроде думал, на самом деле думал о том, как людям жизнь посчастливее сделать. Сам-то он не бросил все, сейчас в Мангазае с полей не вылезает, за урожай болеет. При том, что урожай этот с десятка тысяч десятин ему за жизнь не сожрать, но он понимает, что ходить сытым в толпе голодных — это плохо. И, как может, старается сделать хорошо всей толпе. А теплый сортир — это тоже часть хорошей жизни. И заметь, для себя он мог ватерклозет и у американцев купить, так нет: снова обо всех вокруг решил озаботиться. Не обо всех конечно, но о таких же, как он…
