Если кинуться в воду, которая сомкнет над ним мягкий солнечный всплеск, то можно скрыться от этих шумных, многословных людей, ускользнуть от их глаз и объятий, вырваться из хитроумной ловушки, в которую его заманили. Превратиться в рыбу, в креветку, в кита, плавающих в студеном течении. Пропадет человеческий разум с его трехмерным безумием, скрывающим истину жизни. В рыбьей костяной голове, в разноцветных круглых глазах откроется истинный мир, без времени и пространства. Создатель, сотворивший Вселенную, среди звезд и океанских течений, примет его в свое бессмертное, безымянное лоно.
Он оттолкнулся от камня, кинулся в воду. Задохнулся от ледяного ожога, словно голубоватое прозрачное вещество, в которое он нырнул, было жидким азотом. Его внутренности отвердели, глаза остановились в орбитах, легкие перестали дышать. Он погружался на дно, где, неживой, хрупко-стеклянный, будет лежать среди изморози, в синих испарениях льда.
Страх исчезнуть, утратить человеческую сущность был столь велик, что он беззвучно возопил под водой, выталкивая гулкие пузыри. Вырвался на поверхность, выбираясь на камни. Стоял, отекая блеском, обретая способность видеть, дышать. Солнце умягчало его отвердевшую жестяную кожу, сжигало хрупкую ледяную коросту. Она стекала с живота и колен блестящей водой. Разум, на мгновение погасший, вернулся в трехмерное бытие. Жадно созерцал окрестные скалы, синее над красными песчаниками небо, таинственных рыб, мерцавших в рябой глубине. Вдали, на белесой воде, словно серый сгусток тумана, появился корабль.
Трапеза на каменном столе продолжалась, но ее участники уже видели далекий корабль. Из морского тумана, серо-голубой поволоки, из соленых брызг и лучистой энергии солнца возникало видение. Медленно приближалось, росло, словно увеличивало, наращивало свою массу из рассеянного вокруг вещества. Превращало воду и свет, колебания волн и мерцание солнца в стальные конструкции корпуса.
– Что за корабль? – Аурелио всматривался, прикладывая к бровям ладонь, и не было видно, какие у него глаза, тревожные или радостные. – Кто-нибудь знает, откуда появился корабль?
– Может, это бразильское исследовательское судно, которое плывет в Антарктиду? – предположил Кадашкин, нацеливая круглые глаза в океан, где, невесомый, не касаясь бирюзы, парил корабль. – Я слушал радио. Бразилия посылает в Антарктиду экспедицию.
– Скорее всего это американский крейсер. – Маквиллен отсек ножом розовый лепесток сала, держал его на весу. Казалось, он подманивает корабль, показывает ему издалека приманку, и корабль поворачивает свой нос на этот ароматный, прозрачный на солнце ломоть. – Перед отъездом из Претории я читал в газетах, что планируется дружеский заход американского корабля в Кейптаун.
– Выпьем за мужественных американских моряков, совершающих в Южную Африку визит дружбы! – Кадашкин воздел стакан.
– И за бразильских ученых, направляющихся покорять Антарктиду! – Сумрачное лицо Аурелио на мгновение озарилось улыбкой.
– Присоединяюсь! – Маквиллен плеснул себе водку. Белосельцев заметил легкую тревогу, пробежавшую по его лицу. Он не мог понять, что веселило кубинца и русского. Почему их радовало появление корабля. Почему Кадашкин то и дело смотрит на свои офицерские часы, превращая их в слепящее зеркальце.
Белосельцев смотрел на корабль, который, подобно планете, возникавшей из витка космической пыли, увеличивал массу, притягивал своей гравитацией рассеянные частицы, выстраивал из них острые кромки палубы, уступы рубки, штыри и чаши антенн. Корабль сбрасывал с себя туманную оболочку, появлялся из дымки, словно из кокона, прорезая его своим отточенным телом. Явление корабля было началом задуманной операции, ради которой он выманивал Маквиллена в Лубанго. Бежал с ним вместе за сиреневой бабочкой. Сбитый с ног, валялся у автомобильного колеса. Рисковал оказаться в плену, в земляной тюрьме, в пыточной камере.
– Я слышал, батальон «Буффало» движется к Порту-Алешандри. – Аурелио еще морщился после выпитой водки, заталкивал себе в рот ломтик черного хлеба. – Здесь проходят пути снабжения партизан Сэма Нуйомы. Ваши ребята весьма отважны. – Он обращался к Маквиллену, допивавшему водку маленькими глотками, смаковавшему горький русский напиток. – Не слишком ли далеко они забираются на территорию Анголы? Они рискуют попасть в окружение ангольских бригад.
– Я мало разбираюсь в военных делах, – ответил Маквиллен. – Я всего лишь коммерсант, торгую сантехникой. По мне, пусть уж лучше черная ангольская задница сидит на голубом унитазе, а не накрывается пушками батальона «Буффало». Я пацифист, миротворец.
Корабль приближался, словно его подносили на огромном лазурном блюде. Они сидели на крутом уступе, на вырезанных красных ступенях. Уступ снижался, переходил в плоское длинное побережье, усыпанное осколками песчаника, словно здесь находился когда-то древний приморский город, разрушенный ударами волн. И если уйти под воду, то увидишь в стеклянной толще остатки храмов и стен, над которыми в туманных лучах качаются медузы и рыбы.
Белосельцев смотрел на корабль, за которым был различим след растревоженной светлой воды. Думал, поймет ли Маквиллен этот знак в океане. Превратит ли его в агентурное донесение. Найдет ли средство передать информацию в штаб батальона «Буффало». Хватит ли времени у штабистов, чтобы получить информацию, проверить ее достоверность, развернуть батальон. Направить его к границе с Намибией, в ловушку, подготовленную кубинской разведкой.
– По-моему, наша русская трапеза вполне удалась. – Кадашкин любовно смахивал со скатерки ржаные крошки. – И водка, и сало, и хлеб. Но чего-то еще не хватает. Какой-то малости. Чувствую, она здесь, рядом. А где, понять не могу… Прапорщик! – командирским рыком, по-русски, он крикнул сидящей поодаль охране. – Принеси из джипа бинокль!
И пока длинноногий расторопный малый бегал к джипу, Кадашкин плеснул из бутылки в стаканы.
– Поглядим, кого Бог послал. – Прежде чем поднести к глазам тяжелый полевой бинокль, Кадашкин долго протирал окуляры чистым платком, устраняя с выпуклых линз пыль пустыни. Медленно поднял бинокль, еще больше округляя глаза, погружая их в стеклянную голубизну бинокля. – Ну и ну! – Он опустил окуляры, и его круглые птичьи глаза, посветлевшие от созерцания океана, смеялись. – Я же говорил, чего-то нам не хватает. И вот оно явилось, пожалуйста! Советский десантный корабль, везет нам закуску.
Он передал бинокль Аурелио, и тот жадно водил им по океану, отыскивая корабль. Нашел, завращал колесико регулятора, стараясь выделить корабль из дымки, поместить его в фокус, рассмотреть флаг на мачте.
– Глазам не верю! – Его смуглое, вечно сумрачное лицо посветлело, запекшиеся до черноты, негроидные губы раскрылись в молодой белозубой улыбке. – Быть не может!
Белосельцев принял от него тяжелый, в шершавом кожухе со стертыми медными кромками бинокль. Среди хрустальных призм и голубых выпуклых стекол заструился, засверкал океан. На блестящей фольге и жидкой ртути, дрожащий, трепетный, окруженный сиянием, в крохотных драгоценных радугах, возник корабль. Он был запаян в огромный светлый кристалл мира. Переливался в нем, окруженный спектральными линиями. Были видны сомкнутые носовые створы, перед которыми мерцал едва различимый бурун. Серая невысокая рубка с дрожащим слюдяным воздухом над горячей трубой. Тонкое носовое орудие. Глубинные бомбометы. Черные воздетые стрелки зенитно-ракетных комплексов. Над рубкой, среди хрупких штырей и сеток, на заостренной мачте волновался, пропадал, опять возникал узнаваемый военно-морской флаг, от вида которого радостно дрогнуло сердце. На мгновение Белосельцев потерял из вида корабль. Испугался, что это мираж, созданный из лучей и туманов. Вновь отыскал его на серебряном волнистом просторе. Счастливо созерцал совершенные формы. Переносил образ корабля из океанского разлива в хрустальную глубину бинокля, в дрожащие зрачки, в глубину своего дышащего счастливого сердца.
– Посмотри, Ричард. – Он передал бинокль Мак-виллену, наблюдая за тем, как чуткие пальцы вращают ребристое колесико. По загорелому лицу Маквиллена пробежала неуловимая судорога, словно в это лицо бесшумно ударил налетевший образ корабля. Отпечатался на нем рубкой, бомбометами, стальными створами, за которыми притаился десант.
– Предлагаю тост за советско-ангольскую дружбу! – Кадашкин поднял стакан, направляя его в океан, навстречу кораблю, возвращая обратно к африканскому берегу, к низкому отлогому побережью, к которому медленно, неуклонно приближался корабль. – За дружбу советского и ангольского народов!
– И кубинского! – добавил Аурелио, подымая целлулоидный стаканчик.
Он хотел еще что-то сказать, но, заглушая его грохотом, свистом, раздирая воздух пустыни, прянули от солнца две тени. Глаза успели поймать среди пыльного бесцветного неба два уносящихся треугольника. Самолеты, уменьшаясь, прошли над побережьем и взмыли, оставив две белые кудрявые дуги. Было тихо, и только таяли два голых стебля, с которых сорвались и умчались самолеты.
