— Чему удивляться, господин Баклавский? Так часто с товаром бывает: то вещь стоит, годами никому не нужная, то вдруг на нее словно кит посмотрит и прямо из рук ее рвут. Если антиквар сейчас в городе, то куда ему подъехать?
— Время утреннее, мне удобнее будет встретить его в порту, у головной конторы…
С языка чуть не сорвалось «Буду признателен», но это было бы явно лишним.
Шульц, не прощаясь, повесил трубку. Ну, Лек-Фом, отступать теперь некуда? Баклавский перевел дух.
Перед ним на столе так и лежало вечное перо Савиша, напоминая еще об одном незаконченном деле. Баклавский выдернул из-под пресс-папье лист «пневмы» и застыл над ним с занесенным пером.
Прямо день воспоминаний! Не хватает только Мейера. После Механического из нас один Казимир пошел проторенной дорогой. Получил образование и применил его в деле — в собственном деле, под чутким руководством всесильного отца. Мейер подался в сыскари, меня занесло в Досмотр, а Остенвольфа потянуло на военную романтику. И никогда не узнать, что и в какой момент в нем надломилось… Врут газеты, врут министерские, врут придворные. Умник-Октавио, патриот и просто честный человек, гонит железных тварей и вылезшее из сельвы зверье на собственных пехотинцев…
И поэтому я не знаю, что написать тебе, Остенвольф. Не видя твоей цели, не могу угадать помыслов. А ты никогда не позволял себе действовать нелогично. Ты же Умник.
«Октавио», — вывел Баклавский, и тут же случайная чернильная капля испортила лист. А под промокашкой расплылась корявой каракатицей.
«Октавио, — написал Баклавский на новом листке. — Каждого из нас ведет собственный долг. Не оскорбляй нашу дружбу. Ежи».
Звякнул колокольчиком. Попросил Чанга позвать Савиша. Свернул «пневму», убрал в чистый картонный патрон с красной полоской срочности, аккуратно надписал крышку и, опустив цилиндр в приемник, с силой дернул рычаг отправки. Короткое послание отправилось в путь до ближайшего узла связи. Там оператор выудит его из груды ординарных сообщений, перекинет на другой узел, за реку, и еще один оператор вне очереди вложит патрон в отправной затвор, выставит на медных верньерах шестизначный код адресата, и цилиндр снова заскользит по душному нутру труб, опутавших Кетополис. На далекой окраине города, скорее всего, письмо не выпадет в ящик ничего не подозревающего обывателя, а исчезнет по пути. У аккуратного распила в трубе пневмопровода кто-то неприметный и терпеливый вздохнет с облегчением и, сунув цилиндр за пазуху, отправится в путь…
А может быть, все пойдет не так, и уже через четверть часа письмо ляжет на стол Канцлеру. Баклавского это почти не волновало.
Савиш, как обычно, казался озабоченным происходящим куда более своего шефа.
— Ну как? — спросил он с тревогой в голосе.
Баклавский пожал плечами.
— Это был Любек, да?
— Казимир. Старший сын.
— И?
— А какое может быть «и»? Объяснил ему, что на двор Его Величества особого влияния не имею.
— М-м… — Савиш совсем занервничал. — То есть держим груз до последнего?
— Угу! — Баклавский вытянул из хрустальной вазочки ванильный сухарь и смачно отгрыз край. — А еще я все думаю, как бы в эти китовы ящики заглянуть…
— Ежи! — Брови Савиша встали домиком. — Мы же давние друзья, послушай меня хоть раз! Ну нету же никакого смысла цепляться за этот хлам! Ты поругаешься и с Любеками, и с таможней, и с канцелярией — зачем, ради всего святого?! Можешь быть уверен, я поддержу тебя во всем, но к чему нам навлекать на свои головы неприятности? Все равно за две недели не переделать мир, а что будет дальше? Как жить? Объясни мне!
Баклавский сжал губы. Он не любил высокопарных заверений в преданности, необдуманных клятв, пустопорожних обещаний. Тани Па очень хорошо научила его жить одним-единственным днем — нити судьбы так легко выскальзывают из рук…
Савиш с видом соболезнующего родственника примостился в гостевом кресле. Вдруг хлопнул себя по лбу.
— Со всей этой кутерьмой, Ежи, я забыл самое главное.
Выудил из нагрудного кармана маленький желтоватый конверт и положил его перед Баклавским.
— Что это?
— Я же еще и из-за этого приехал. Утром мимо прошла черная лодка. Морячок принес, сказал, тебе в руки. Я думаю, ответ от нее.
Баклавский почувствовал, как сердце забилось сильнее. Другой так взволновался бы, открывая любовное послание. Но господина старшего инспектора в этот момент интересовали совсем другие вещи.
Который год ему не удавалось найти контакт, заключить подобие договора с плетельщицами. Добрая треть Стаббовых пристаней, вся северная сторона залива, находилась под контролем этого загадочного клана. Плетельщицы обладали серьезным влиянием в том числе и в криминальном мире. И Гибкий Шульц, и Дядюшка Кноб Хун не могли игнорировать интересы Белой Хильды, слепой старухи, главы клана. Очень немногие могли похвастаться тем, что видели ее воочию, да и половине из этих немногих веры не было никакой.
Баклавский надорвал конверт и взял из бювара костяной газетный нож. Аккуратно разрезал плотную дорогую бумагу и извлек на свет… театральный билет. Савиш с любопытством нагнулся над столом:
— «Коральдиньо» в «Ла Гвардиа». Второй ярус, западная ложа, первый ряд. Неплохо, неплохо! Когда последний раз изволили посещать спектакли, господин инспектор?
Баклавский поцокал языком, внимательно читая.
— Это же сегодня! Смотри, сегодня в час! Что за время такое?
Савиш тоже посмотрел в билет.
— Это не спектакль, Ежи. Прогон. Генеральная репетиция. Мероприятие для тонких ценителей. Неужели вы с Хильдой будете шушукаться под монологи Тушинского?
Баклавский перевернул билет.
«Займите место, когда уже погасят свет. Не вздумайте прийти в мундире. Постарайтесь не привлекать излишнего внимания — оно неприятно обеим сторонам. Жду Вас. Энни».
Неровный, расползающийся почерк, кривые строчки. Будто тот, кто писал, не потрудился открыть глаз.
— Что еще за Энни? — удивился Савиш.
— Ты многих плетельщиц знаешь по имени?
— Никого… То есть одну. Хильду.
— Думаю, что эта Энни — кто-то из приближенных. Понятно, что разговора в театре быть не может. Послать, что ли, тебя? Для симметрии?
Конечно, подобную встречу Баклавский не перепоручил бы никому. Он шутил, но Савиш этого не понял.
— Что ты, Ежи, — испуганно сказал он. — Я плетельщиц с детства боюсь. Будь моя воля, на пушечный выстрел не подошел бы!
— И этому человеку я доверил Мертвый порт, — усмехнулся Баклавский. — Поезжай к себе. Может, заскочу после обеда. Расскажу, каков Тушинский.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
