Меч, – прибавляет он, – есть ключ от неба и ада; все, обнажающие его за веру, получат в награду временные блага. Каждая капля крови, пролитая ими, каждая опасность и каждая невзгода, ими претерпеваемая, сочтется на небе за нечто более достойное награды, чем даже пост и молитва. Если они погибают в борьбе, их грехи тотчас же стираются, и они переносятся в рай, чтобы упиваться там вечными блаженствами в объятиях чернооких гурий».
Предопределение было призвано на помощь этому воинственному учению. Каждое событие, согласно Корану, предопределено от вечности и неизбежно должно совершиться.
Ни один человек не умирает ни раньше, ни позже назначенного ему часа; когда же настает его час, то все равно, где находит его ангел смерти – лежащим на своей постели или на поле сражения.
Таково было учение и откровение, внезапно превратившее ислам из религии смирения и человеколюбия в религию насилия и меча. Эта религия была в особенности пригодна для арабов, так как вполне соответствовала их привычкам и их хищническим наклонностям. Нет поэтому ничего удивительного, что эти настоящие степные разбойники после открытого провозглашения «религии меча» стали толпами стекаться под знамя пророка. Правда, Магомет еще не разрешал насилия против неверующих, но при условии, чтобы они добровольно подчинялись его мирской власти и соглашались платить подать. Здесь мы замечаем первые признаки широкого честолюбия и желания власти, зарождавшихся в его душе. Однако мы увидим ниже, что требуемая дань служила господствующей его страсти и употреблялась главным образом на распространение веры.
В первых воинственных предприятиях Магомета сказывается то затаенное чувство мести, о котором было уже говорено. Предприятия эти направлялись против караванов, отправляемых из Мекки и принадлежащих злейшим врагам его, курайшитам. Первые три, во главе которых стоял Магомет, не имели никаких существенных результатов. Четвертое же было поручено одному мусульманину, по имени Абдаллах ибн Джаш, который был послан с восемью или десятью отважными последователями на дорогу, ведущую к Южной Аравии. Так как в то время был священный месяц раджаб, когда не допускались ни насилия, ни грабежи, то у Абдаллаха была запечатанная инструкция, которую он мог распечатать только на третий день. Смысл инструкции был выражен туманно. Абдаллаху приказано было идти в долину Наклах, между Меккой и Таифом (в которой Магомет получил откровение от джиннов), и там поджидать намеченный караван курайшитов. «Может быть, – тонко замечалось в инструкции, – может быть, тебе удастся доставить нам о нем какие-нибудь вести».
Абдаллах, поняв истинный смысл предписания, стал действовать сообразно ему. Достигнув долины Наклах, он нашел под охраной четырех человек караван, состоявший из многих навьюченных товарами верблюдов. Следуя за ним в некотором отдалении, он послал одного из своих людей, переодетого богомольцем. После разговора с ним курайшиты приняли его за товарища, который отправляется в Мекку на богомолье. К тому же в священный месяц раджаб путешествие по степи было вполне безопасно. Однако лишь только караван дошел до привала, как Абдаллах со своими людьми напал на него. Один из охранников был ими убит, двое взяты в плен, а четвертый бежал; победители же вернулись в Медину с добычей и с пленными.
Вся Медина была возмущена таким нарушением правил священного месяца. Магомет, находя, что преступил границы дозволенного, притворился, что сердится на Абдаллаха, и отказался принять предложенную ему часть добычи. Основываясь на неясности своих предписаний, он настаивал на том, что не приказывал Абдаллаху проливать кровь или совершать какое-либо насилие в течение священного месяца. Но крики негодования все-таки продолжались, и в особенности со стороны курайшитов Мекки, в результате чего появилось следующее место в Коране:
«Они будут спрашивать тебя, можно ли воевать во время священного месяца.
Отвечай: воевать в это время грешно; но отрицать Бога, преграждать к Нему путь народу, изгонять истинно верующих из священного храма и поклоняться идолам – вот грех, еще более тяжкий, чем убийство в священные месяцы».
Провозгласив таким образом, что это дело освящено Самим Богом, Магомет, уже не колеблясь, принял свою долю добычи. Одного из пленников он освободил за выкуп, другой же перешел в ислам.
Однако, какими бы удовлетворительными ни казались правоверным мусульманам только что приведенные слова из Корана, это едва ли может оправдать пророка в глазах неправоверных. Экспедиция Абдаллаха ибн Джаша явилась прискорбным практическим проявлением новой «религии меча». Она является не только делом грабежа и насилия, позволительным в глазах арабов и оправдываемым новым учением, в применении к врагам веры, но и оскорблением священного месяца, с давних времен не оскверняемого кровопролитием и насилием, что чтил и сам Магомет, по крайней мере на словах. Хитрость и скрытность, с которой все это было придумано и приведено в исполнение: запечатанный пакет с инструкцией Абдаллаху, пакет, который он должен был вскрыть только в конце третьего дня, находясь уже на месте преступления, неясность и двусмысленность предписаний, достаточно, однако, понятных для исполнителя, – все это было в прямом противоречии с поведением Магомета в более раннюю пору его деятельности, когда он решался открыто идти по пути долга, «хотя бы солнце вооружилось против него справа, а месяц – слева». Из всего этого видно, что он сознавал низость того дела, которое было им разрешено. Отречение от участия в насилии, совершенном Абдаллахом, призвание на помощь Корана, чтобы получить возможность безнаказанно воспользоваться добычей, кладут еще более темное пятно на все это дело и показывают, как быстро и далеко пошел Магомет по ложному пути, с тех пор как отступил от любвеобильного духа христианства, которому сначала старался следовать. Земные страсти и житейские интересы быстро подчинили себе религиозный энтузиазм, вдохновлявший его. Прекрасно кто-то заметил, что «первая капля крови, пролитая от имени его в священную неделю, обнаружила в нем человека, в котором земная тина загасила пламя пророчества».
Глава семнадцатая
Бедерская битва.
На второй год хиджры Магомет узнал, что злейший враг его, Абу Софиан, с конным отрядом в тридцать человек провожает в Мекку обратный караван, состоящий из тысячи верблюдов, нагруженных сирийскими товарами. Путь их пролегал недалеко от Медины, между цепью гор и морем, и Магомет решил захватить его. В середине месяца рамадана он выступил, имея отряд свыше трехсот человек, из которых восемьдесят три были мухаджирами, или изгнанниками из Мекки, шестьдесят один аусит и сто семьдесят хазрадитов. Каждый отряд имел собственное знамя. У этой маленькой армии было только три лошади[17] и семьдесят легких на ходу верблюдов, на которых воины ехали поочередно, чтобы продвигаться быстро и без большой усталости.
Осман ибн аль-Аффан, зять Магомета, вернулся в это время с женою своею, Рукайей, из Абиссинии, места своего изгнания. Он готов был также присоединиться к экспедиции, если бы болезнь жены, которая была почти при смерти, не принудила его остаться в Медине.
Сначала Магомет шел по главной мекканской дороге, потом повернул вдоль Красного моря и достиг плодоносной равнины, орошаемой ручьем Бедер. Здесь он устроил засаду близ брода, через который обыкновенно переходили караваны. Он отдал приказание своим людям вырыть глубокую канаву и пустить туда воду, чтобы иметь возможность безопасно от неприятеля утолять свою жажду.
Тем временем Абу Софиан, узнав, что Магомет подстерегает его, чтобы сделать вылазку и напасть на него с превосходящими силами, послал на верблюде гонца с просьбой немедленно прислать подкрепление из Мекки. Запыхавшийся гонец приехал к Каабе в страшном виде. Абу Джаль взошел на крышу и забил тревогу. Вся Мекка была в смущении и ужасе. Хенда, жена Абу Софиана, женщина страстная и решительная, обратилась с призывом к отцу своему Оте, к брату ал-Валиду, дяде Шалбе и ко всем воинам, бывшим с ними в родстве, прося их вооружиться и спешить на выручку к ее мужу. Братья курайшита, которого Абдаллах ибн Джаш убил в долине Наклах, также вооружились, чтобы отомстить за его смерть. К жажде мести примешивался также и личный интерес, потому что в караване этом многие тюки принадлежали кураишитам. В скором времени войско на ста лошадях и семистах верблюдах поспешно двигалось по дороге к Сирии. Во главе его был Абу Джаль, семидесятилетний старик, опытный знаток степи, соединявший в себе почти юношеский пыл, необыкновенную силу и подвижность со старческой злопамятностью. Пока Абу Джаль быстро двигался со своими силами в одном направлении, Абу Софиан приближался в другом. Дойдя до того места, где он ожидал встретить опасность, он обогнал свой караван на значительное расстояние и стал тщательно осматривать каждую тропинку, каждый отпечаток ноги. Наконец он напал на след маленькой армии Магомета, отличив ее по величине финиковых косточек (в Медине они очень мелкие), разбросанных отрядом по сторонам дороги во время пути. Такими незначительными признаками пользуются арабы, отыскивая в степях следы своих врагов.
