Первые лучи позднего осеннего рассвета уже робко светили в узкую щель между оконными шторами, когда она наконец открыла глаза и заставила себя встать. В голове шумело. Во рту было до такой степени сухо, что язык, казалось, прилипал к нёбу. Она сглотнула и, пошарив ногами по полу, попыталась обнаружить тапочки. «Ну и черт бы с ними!» — отмахнулась она, поежившись: полы на самом деле были холодными. Вика даже не помнила, когда в последний раз чувствовала такую сильную жажду. Поднявшись, она откинула с лица спутанные волосы и отправилась на кухню.
«Что-то хорошее», — привычно подумала Вика, вспоминая вчерашний день. Это была ее старая, оставшаяся с детства, привычка: просыпаясь по утрам, она вспоминала вчерашний день. События восстанавливались в сознании не сразу, но вот общее ощущение рождалось моментально. Едва успевая открыть глаза, Вика уже знала, что произошло вчера — что-то хорошее или что-то плохое. Или вообще ничего — тогда никаких ощущений не возникало.
Но в это утро Вика улыбнулась, еще даже не вспомнив, что же произошло вчера и с чем именно связана ее улыбка. Смутное чувство тревоги, зародившееся где-то в глубине сознания, тут же отступило, отошло на второй план. Переступив порог родительской спальни, она вздрогнула от неожиданности и инстинктивно отступила назад.
Ровный и прямой розовый луч проникал в комнату сквозь щель раздвинутых штор, широкой полосой освещая пространство перед собой. На диване лежали два человека. Всего секунда — и Вика облегченно вздохнула, окончательно проснувшись и вспомнив, что вчера вечером Лера осталась у нее с Кириллом.
Стараясь ступать неслышно, Вика хотела пройти мимо них, но внезапно остановилась. Ей было стыдно — ведь она подглядывала! — но в то же время любопытство оказалось сильнее. Кирилл лежал на спине, на высоко поднятой подушке, повернувшись лицом к Лере, которая заснула, как маленький зверек, у него под мышкой. Его ладонь — большая, жесткая, настоящая мужская ладонь — лежала на ее маленьком плече, даже во сне слегка его сжимая. Спутанные волнистые волосы разметались по подушке в разные стороны, окружая Лерино бледное лицо сияющим в утреннем свете нимбом. Белая кожа была почти прозрачной — так отчетливо Вика вдруг разглядела на Лериной коже мельчайшие сосуды. Она казалась доверчивой и беззащитной, а он — сильным, почти что всемогущим… Вика улыбнулась и вздохнула, искренне и по-доброму позавидовав подруге.
Сделав наконец первый глоток воды, она почувствовала настоящее блаженство. Целый бокал Вика осушила за считанные секунды, на едином вдохе, едва не поперхнувшись. Шумно выдохнув, она поставила бокал на стол и, прищурившись от яркого света лампы, огляделась.
На кухне царила полнейшая разруха. Пепельница, полная окурков, полупустые вазочки и тарелки с нарезанной колбасой и сыром, надкусанный бутерброд — прямо на столе, по соседству с замысловатой дорожкой жареной картошки, совершенно непонятным образом петляющей по всему столу, усыпанному хлебными крошками. Как будто кто-то специально раскладывал эту картошку… Посреди всего этого безобразия — лужица темно-вишневой жидкости и пустая бутылка, гордо возвышающаяся на самом краю.
Вика стояла в полной задумчивости — она еще до конца не проснулась, и выпитое накануне вино все же давало о себя знать. К тому же слишком сильно хотелось спать, а потому на подвиги что-то не тянуло. В то же время Вика себя знала: все равно ей теперь не уснуть. Даже и пытаться не стоило — грязный стол так и будет маячить перед глазами до тех пор, пока она его не уберет. Даже присниться может… Кошмар! Обреченно вздохнув, первым делом Вика вытряхнула пепельницу, а затем решила взбодриться и поставила на плиту чайник — еще ни одно утро в Викиной сознательной жизни не прошло без чашки кофе. Пока он закипал — медленно и робко, как будто не понимая, что, собственно, с ним происходит, почему его так грубо потревожили, — Вика сложила всю посуду в раковину, залила горячей водой. Решительно намочила тряпку, вытерла разлитое вино. Шум закипающего чайника показался ей слишком громким и настойчивым, и она осторожно прикрыла кухонную дверь, чтобы звуки не проникали в комнату.
Медленно отпивая из чашки горькую черную жидкость, Вика смотрела в окно. Волшебное розовое утро медленно таяло, превращаясь в обычный день. Вика очень любила раннее утро, первые лучи рассвета, солнце, на которое можно было смотреть не щурясь — далекое, красное, круглое, четко очерченное, окруженное темным сгустком облаков, оставшихся от ночи. Еще в детстве, совсем девочкой, случайно просыпаясь рано утром, она очень часто не ложилась спать, увидев за окном рассвет. Рождение нового дня всегда притягивало ее, не могло оставить равнодушной — в мятной прохладе утра, в первых солнечных лучах она всегда видела какую-то тайну, которая манила ее, притягивала как магнит, — казалось, стоит только пристальнее всмотреться в пестрое небо, в утренний свет, вдохнуть эту влажную, всегда весеннюю прохладу, и что-то важное, непостижимое для других людей откроется тебе, только тебе одной…
Вика вздохнула и прислонилась лбом к холодному стеклу, сквозь полуопущенные ресницы тут же разглядев мутное облачко пара, образовавшееся на стекле от ее дыхания. Улыбнувшись чему-то, снова, уже нарочно, надышала на стекло — теперь уже не облачко, а целая туча, — поставила чашку на подоконник и принялась медленно выводить указательным пальцем затейливый узор. Получилось что-то авангардное и недолговечное — уже через пару минут капли, уныло стекающие по ободку каждой линии, так тщательно прорисованной, испортили всю картину. Художник из Вики не получился. «А вот окно не мешало бы помыть!» Она предприняла безуспешную попытку разбудить собственную совесть или инстинкт домохозяйки, но вскоре вынуждена была констатировать, что у нее полностью отсутствует и то и другое. Сделанный вывод почему-то оказался подобен бальзаму на душу — Вика снова, уже во второй раз за это утро, улыбнулась сама себе, одним глотком допила остывший кофе и принялась оптимистично разгребать грязную посуду в раковине.
Через полчаса на кухне был полный порядок. Обжигающий свежестью ветер влетел в форточку, обследовал каждый уголок и снова умчался, не захотев оставаться в неволе, а заодно прихватив с собой на свободу и табачный смог, так раздражающий Вику. Вика в последний раз протерла стол и водрузила по самому центру конфетницу. Громко и победоносно тикающие кухонные часы в виде мерзкого розового сердечка (ох уж эта старческая сентиментальность!) — папин подарок маме на двадцатилетие совместной жизни — показывали без пяти восемь. Вика снова покосилась на них недружелюбно. Эти часы ее ужасно раздражали: сердечко было явно не оригинальным — его просто содрали с вкладыша жевательной резинки «Лав из». Мама, собирая дорожные сумки, все порывалась взять эти часы с собой — ее они трогали до глубины души, но отец хоть и умилился подобному проявлению чувств, часы брать с собой запретил. Вика же поклялась снять их со стены в ту же минуту, когда захлопнется дверь… но почему-то до сих пор этого не сделала.
