— Пиши, — произнес Сагиб-Гирей. Хан проследил за тем, как хаджи сел на стул, разгладил бумагу и взялся за перо. — «О мудрейший из мудрых, светлейший из светлейших, самая яркая звезда на небосводе, теплота сердца моего, радость моей души, повелитель всех стран и народов, избранник самого Аллаха и достойнейший из самых достойных учеников Мухаммеда, султан Сулейман Великолепный. Посмел нарушить твой покой раб из Крымского улуса, хан Сагиб-Гирей. Сообщаю тебе, солнцу всей моей жизни, что на третью луну, в месяц Рамазан прибыл гонец из Казанского ханства и сообщил, что престол казанский свободен. Бывший хан Казани, Сафа-Гирей, раб твой, уже находится в райских кущах и слушает пение божественных птиц. Казанцы же просят, о величайший из всех смертных, чтобы ты соизволил отпустить к ним на ханство моего племянника Девлет-Гирея. К просьбе казанцев я присоединяюсь и рад был бы видеть на Казанском ханстве раба твоего Девлет-Гирея. А на том целую драгоценные твои туфли и припадаю к священным стопам. Вечный раб твой крымский хан Сагиб-Гирей».
Хаджи макнул заточенную палочку в чернила и вывел на нежном пергаменте последнее слово. Стал ждать, что же еще скажет Сагиб-Гирей.
Но хан молчал. Он уже забыл о хаджи, присел на мягкие подушки и надолго задумался.
«Нужно обязательно выманить этого негодника Девлет-Гирея. Султан его пригрел, обласкал. Он находится в большой чести у Сулеймана. Вхож даже в султанский дворец. Сулейман Кануни балует его непомерно. Он дарит ему рубины и своих наложниц. Мне же от султана перепадают только жалкие подачки. Визири давно предупреждали меня, что Девлет-Гирей хочет занять мое место. Ему не терпится стать крымским ханом. И он даже не думает скрывать это. Этот шакал ждет, когда я сложу голову где-нибудь в горах у черкесов. Все время приходится остерегаться, что он подошлет ко мне убийц. А сам с почетом въедет в Бахчэ-Сарай. Мне следует опередить его. Я убью Девлет-Гирея, как только он переступит границу моего ханства! Главное выманить его из Оттоманской империи».
— Это письмо вместе с изумрудами и золотом сегодня же должно отправиться в Стамбул!
Хаджи Якуб поклонился и, перевязав письмо атласной бечевой, вышел.
На Казань!
У Благовещенского собора, в небольшой деревянной избе, где помещался Челобитный приказ, уже с раннего утра было многолюдно. В прихожей, сняв шапки, тесно толпился черный люд, кто с жалобой на бесчинства «лучших людей», как называла себя московская знать, а кто с просьбой. Несколько монахов ябедничали на протоиерея,[38] здесь же, поснимав дружно шапки, стояли и боярские дети.[39] Прибыли дворяне из-под самого Новгорода просить службы и жалованья у царя Ивана Васильевича. А в дальней комнатке было по-деловому тихо, только иногда доходил окрик рассерженного стрельца, охранявшего приказ:
— Ну куды прешь! Зараза! Не приспело еще твое время!
В комнате находились Алексей Адашев и поп Сильвестр. Последний появился во дворце недавно, но государь уже проникся к нему доверием и по просьбе митрополита зачислил его в приказ.
— Вот и я об том же толкую, — гудел священник. — Мы от страха должны огнем прикрыться. Огнем-то мы и спасемся от басурман, и знамя Христово уцелеет. А потому не надо бы поход на Казань откладывать, весной бы и пойти! Митрополит, блаженнейший наш, того же мнения.
Алексей Адашев согласно кивнул, крикнул дьяка. Скоро явился и тот — маленький мужичонка в длинном не по росту кафтане.
— Пиши государево слово, — наказал Алексей Адашев. — Я, самодержец всея Руси Иван Четвертый Васильевич Второй, послал гонцов во все дальние и близкие земли: Новгород, Псков, Владимир, Коломну, Суздаль… Пусть воеводы собирают дружины и идут к стольному городу Москве. Весной сего года мы идем походом на Казань, воевать их земли, — уверенно диктовал Алексей Адашев от имени государя. — Кажись, все?
— Сделано, — перекрестил лоб отец Сильвестр, — накажем магометан, чтоб наперед им было неповадно своеволить.
— Отправишь гонцов во все концы, — продолжал окольничий, обращаясь к дьяку. — А с Лобного места пусть зачитают воззвание государя, что собирается дружина. Каждый холоп, поступивший на службу и ставший воинником, будет иметь жалованье,[40] дворяне получат оклад,[41] вор же, вошедший в дружину, будет прощен. А теперь ступай! Эй, кто там! — крикнул он стрельцу, стоявшему у порога. — Зови!
И в сенях раздался зычный молодой голос:
— Бердыш-то убери! Живот пропорешь! Не слышишь разве, что окольничий зовет.
Сборы были недолгие, и уже ближе к весне, по рыхлому снегу, Иван Васильевич повел рать на Казань. А снегу в ту зиму выпало особенно много; рать продвигалась медленно, шаг за шагом.
Вот и Васильсурск — рубеж государства русского. И тут начала роптать посошная рать.[42]
— Не пойдем далее! В Москву! Назад!
К лапотникам присоединились и другие полки.
Ближние люди государя — Алексей Адашев да Выродков — советовали:
— Вышел бы ты к народу, Иван Васильевич. Поговорил бы, попросил… Только тебя они и послушают. Воеводы уже и не орут. Все глотки охрипли.
Вместе со всеми мерз и великий князь. Он грел над ярко-красным пламенем костра руки. Тихо потрескивали брошенные в огонь сучья. Государь помнил недавний бунт и позорное бегство в Александровскую слободу. Но там были митрополит, бояре, толстые стены монастыря. А здесь только стрелецкий полк отделял его от черных людей, которые могут взорваться, подобно пороху.
Иван Васильевич, одетый по-походному, в броню, вышел к бунтующему люду.
— Православные, во спасение веры образумьтесь! Это я вам говорю, ваш царь! Разве мы не по великому делу идем?! Разве не мы спрашивали на то благословения у митрополита Московского? Так потерпите же малость самую! До Казани недолго! Стоит ли возвращаться обратно, когда пройдено столько верст?
Дружина встретила слова государя молчанием, но, как и прежде, пошла вперед, ведомая «лучшими людьми».
Вся надежда на Сулеймана
Кулшериф проводил долгие часы, беседуя с Аллахом, — просил смилостивиться над судьбой ханства, а на престол дать Булюк-Гирея. Пока безуспешно — из Крыма уже долго не было вестей, и это являлось плохим знаком.
Но наконец-то прибыл гонец. Кулшериф сжимал в руках письмо и уже предчувствовал недоброе. Он терпеливо развязал послание и стал читать. Хаджи Якуб, давний приятель Кулшерифа, сообщал, что Булюк-Гирей заточен в Инкерманскую крепость. Сам же Сагиб-Гирей отправил письмо Сулейману Великолепному, чтобы вызвать из Стамбула своего родича Девлет-Гирея. «Он боится за крымский престол и, скорее всего, хочет расправиться с племянником», — заключал хаджи Якуб.
«Значит, все-таки Сююн-Бике! — не сумел сдержать стон Кулшериф. — Аллах не захотел услышать мои молитвы. А Сагиб-Гирей хитер! Решил сразу избавиться от двух племянников. На кого же он хочет оставить потом ханство? Уж не на своих ли многочисленных дочерей? Ведь ни одна из жен так и не смогла родить ему сына!»
Сеид достал бумагу, заточил палочку для письма и стал сочинять послание Сулейману Великолепному. «О великий султан, законодатель и правитель больших и малых народов! Пишет тебе, наследнику пророка Мухаммеда, казанский сеид. От верных людей своих и истинных правоверных я узнал, что Сагиб-Гирей умыслил против тебя зло, недостойными словами называет величайшего из величайших. А твоего любимца Девлет-Гирея, которого ты держишь вместо сына, умыслил убить. Накажи Сагиб-Гирея своей властью. Ибо нет на земле господина более великого, чем ты, а над тобой есть только Аллах. Сам же ты — деяние и слава Всевышнего».
Затем сеид вызвал во дворец своего друга Мухаммеда Ризу и, вручив ему письмо, наказал:
— Обязательно доставь его к султану. В твоих руках судьба всего ханства. — Потом, обняв посланца за плечи, попросил Всевышнего: — Аллах, сделай так, чтобы мы в мире этом встретились не в последний раз.
Не спали в ту ночь в ханском дворце. В покоях Сююн-Бике до самого рассвета горели свечи. Ханум было известно, что Булюк-Гирей посажен в крепость. Неужели сбывается воля Сафа-Гирея? Но как же Кулшериф? Наверняка он тоже не бездействует. Сеид сделает все, чтобы казанский престол достался Булюку. «Надо просить помощи у султана Сулеймана!» Эта мысль пришла к ней неожиданно. Поначалу она даже испугалась своей дерзости. «Разве великий султан может прислушаться к словам женщины?» Но что-то подсказывало бике, что поступить она должна именно так.
Сююн-Бике зажгла лучину. В комнате стало почти светло. Достала бумагу, разгладила загнувшиеся углы, после чего осмелилась написать первую фразу: «О мой повелитель Сулейман Великолепный! Пишет тебе из твоего далекого северного улуса, Казанского ханства, вдова твоего слуги, хана Сафа-Гирея. Повелитель, я смею просить тебя о самом малом: сделай меня и моего сына Утямыш-Гирея счастливыми. Восстанови справедливость на этой земле. Ибо ты нам не только повелитель, но и мудрейший судья. По завещанию моего покойного мужа Сафа-Гирея господином на Казанском ханстве должен быть мой сын Утямыш-Гирей. Но Кулшериф на ханство приглашает Булюк-Гирея. Знаю, что Сагиб-Гирей советует послать на Казань Девлет-Гирея. Повелитель, прошу тебя именем Аллаха, не делай этого! Раба твоя, Сююн-Бике».
