Чувствовалось, что он иностранец, хотя его язык проворно выговаривал датские слова, несмотря на одышку.
– Болезнь приключилась с нашими пиявками, – сказал он, – они не желают сосать кровь! А пиявки – это единственное, что помогает, когда у него болят зубы. Во имя Отца и Сына и Святого Духа, есть тут пиявки хоть у кого-нибудь?
Ни у кого из обитателей лачуг пиявок не нашлось, и толстый священник стонал и вид имел беспомощный. Он уже дошел до причала, где стоял корабль Орма, когда заметил колокол и людей вокруг. Он изумленно уставился на них и поспешно подошел поближе.
– Что это? – воскликнул он. – Колокол, святой колокол! Не сон ли это? Сатанинское наваждение или настоящий колокол? Как попал он сюда, в страну мрака и дьявола? Никогда в жизни не видел я такого большого колокола, даже в собственной церкви императора в Вормсе!
– Он зовется Иаков в честь апостола, – сказал Орм, – и мы привезли его из церкви этого апостола в Астурии. Мы слыхали, будто конунг Харальд сделался христианином, и решили, что такой дар доставит ему радость.
– Чудо! Чудо! – истошно завопил священник, простирая руки к небу. – Ангелы божьи снизошли к нашей нужде, когда пиявки заболели. Это средство лучше, чем пиявки. Но торопитесь теперь, торопитесь! Промедление опасно, ибо у него сильные боли!
Рабы уже тащили колокол в усадьбу, и священник умолял людей Орма подгонять их как только возможно. Он болтал без умолку, словно лишившись ума, утирал глаза и, обращая лицо к небу, взывал к нему на языке священников. Орм и другие поняли, что у конунга болят зубы, но не смогли понять, какая ему польза от колокола. Но священник радостно бормотал и называл их посланцами неба и говорил, что теперь все будет хорошо.
– Многих зубов у него уже нет, хвала Вседержителю, – сказал он. – Но те, что есть, причиняют нам столько же хлопот, сколько вся остальная чертовщина во всей этой стране. Ибо несмотря на его годы, они у него все еще болят, кроме тех двух синих; а когда зубы разболятся, он делается опасным и ругается сверх всякой меры. Однажды прошлым летом у него заболел коренной зуб, и он едва не превратил брата Виллибальда в мученика: он ударил тогда брата Виллибальда по голове нашим большим распятием, которое должно было утишить его боль. Брат Виллибальд теперь уже опять здоров, хвала Господу, но тогда ему пришлось слечь с сильной болью и головокружением. Мы посвятили Богу нашу жизнь вместе с братом Виллибальдом, последовав за епископом Поппоном сюда, в край мрака, с евангелием и лекарским искусством, но все же это мерзость – угрожать мученической смертью из-за нескольких гнилых зубов. И ни одного зуба он не дает выдрать и запретил это под страхом смерти; он говорит, что не хочет стать таким, как престарелый конунг свеев, который в старости сосал молоко из рожка. Вот в какой тягости и нужде живем мы у этого конунга во имя Царствия Божия: брат Виллибальд, наилучший врачеватель во всем Бременском архиепископстве, и я, певчий и лекарь, рекомый братом Маттиасом.
Он перевел дух, утер пот с лица, прикрикнул на рабов, чтобы поторопились, и продолжал:
– Что хуже всего в этой стране для нас, лекарей, так это то, что мы лишены тут реликвий, которые бы нам помогали; да хоть бы зубы святого Лазаря, безотказные при зубных болях; их полно во всем христианском мире. Ибо мы, отправляясь к язычникам, не берем с собою реликвий, они могут попасть в руки язычников и оскверниться. Приходится полагаться на собственные молитвы да крест, да мирские снадобья, а иногда этого бывает недостаточно. Поэтому никого среди данов невозможно излечить даже наилучшими снадобьями, покуда в этой стране не появятся реликвии, а с этим пока туго. Хотя, конечно, троих епископов и многих простых проповедников тут уже убили, и тела многих из этих мучеников удалось предать христианскому погребению, так что хотя бы известно, где их искать, но Святая Церковь предписывает, чтобы кости святителей и мучеников не выкапывались и не использовались для врачевания прежде, чем истечет тридцати шести лет со дня их смерти; и для нас, лекарей, это очень плохо.
Он почесал в затылке и что-то забормотал под нос, но потом его понесло опять:
– Но коли Господь допустил свершиться такому чуду, то нам с братом Виллибальдом станет легче. Конечно, я никогда не видывал ни в одном ученом трактате, будто Святой Иаков особенно помогает при зубных болях, но в его собственном колоколе с его собственной гробницы все-таки должна быть большая сила от всего дурного, даже от больных зубов. И оттого ты, хёвдинг, несомненно послан Богом брату Виллибальду, и мне, и всему Христову делу в этой земле.
– Премудрый магистр, – сказал Орм, – как лечишь ты зубную боль колоколом? Я и мои люди побывали в далеких странах и повидали много удивительных вещей, но эта мне кажется самым большим чудом!
– Существуют два различных способа, известных нам, – отвечал брат Маттиас, – и оба хороши. Но я думаю, и брат Виллибальд конечно же со мной в этом согласится, что старинное предписание святого Григория все же лучше. И сейчас ты это увидишь.
Они уже подошли к валу с частоколом, и старый стражник распахнул большие ворота, а другой тотчас же затрубил в рог, сообщая об их появлении. Брат Маттиас шел во главе процессии, распевая громким голосом священный гимн «Vexilla regis prodeunt», за ним следовали Орм и Токе, а замыкали шествие рабы с колоколом, подгоняемые остальными.
За частоколом стояло много домов, принадлежавших домочадцам короля. Ибо конунг Харальд имел больше власти и богатства, чем его отец; он повелел построить большую пиршественную залу короля Горма и сделать ее более роскошной, а для своей дружины и слуг построил длинные дома. Его кухни и пивоварни воспевались скальдами с тех пор, как они были построены, и наблюдательные люди говорили, будто они больше, чем у короля в Упсале. Брат Маттиас направился к дому конунга, где Харальд, постарев, проводил теперь большую часть времени со своими женщинами и сокровищами.
Это был высокий деревянный дом, но теперь в нем было меньше народу, чем бывало прежде. Потому что с тех пор, как епископ Поппон стал частенько пенять конунгу Харальду, что пора бы ему попытаться жить христианской жизнью, король отказался от большей части своих женщин, оставив только нескольких самых молодых; те же, что были старше и родили ему детей, жили теперь в других усадьбах. Но нынешним утром в доме было оживленно, множество людей, мужчин и женщин, сновали туда-сюда в страхе и спешке. Многие останавливались и глядели на прибывших и спрашивали, что бы это могло быть; брат Маттиас оборвал свое песнопение и ринулся, опередив всех, в королевский покой, а Орм с Токе последовали за ним.
– Брат Виллибальд, брат Виллибальд, – закричал он, – есть еще бальзам в Галааде! Государь мой конунг, возвеселись и хвали Господа, ибо ради тебя свершилось чудо, и скоро боли твои пройдут. Я словно Саул, сын Кисов; ибо вышел я искать пиявок, а нашел святыню!
И тут люди Орма с большим трудом втащили в покой колокол, и, брат Маттиас принялся рассказывать, как все произошло.
Орм и его люди приветствовали конунга Харальда с великим почтением и глядели на него с любопытством, ибо слышали о нем все! время, сколько помнили, и странно им было теперь видеть его недужным и жалким.
Его ложе стояло у короткой стены, прямо против дверей. Оно было ладно сбитое, полное пуховиков и меховых одеял, и такое просторное, что трое или четверо могли бы улечься поперек него, не теснясь. Конунг Харальд сидел на краю постели, окруженный множеством подушек, в желтом вязаном из шерсти башлыке и кутался в шубу из выдры. На полу у его ног сидели на корточках две молодые женщины, между ними – стояла жаровня с углями, каждая женщина держала одну ногу короля у себя на коленях и растирала ее, чтобы согреть.
Всякий мог видеть, что Харальд – великий конунг, хоть и не было на нем королевского наряда, а взгляд казался испуганным. В угрюмом ожидании он уставился на вошедших и на колокол большими круглыми глазами, не слишком, казалось, взволнованный увиденным; потому что боль на какой-то миг отпустила, и он ждал, что она вот-вот в него вопьется. Он был высок ростом и могуч, с широкой грудью и большим животом; лицо у него было большое и красное, блестящее и без морщин. Волосы были белы, но борода, густая и окладистая, волнами падающая на грудь отдавала в желтизну, а прямо посредине от нижней губы шла узкая прядь, оставшаяся желтой без малейшей белизны. Рот был мокрый от всех настоев, которые он выпил, чтобы унять боль. И оба синих глазных зуба, знаменитых не только своим цветом, но и длиной, были оскалены больше обычного, словно клыки у старого борова. Глаза навыкате налились кровью; в них, казалось, обитала власть и опасность, как и в широком лбу и густых седых бровях.
Таким предстал конунг Харальд Синезубый, когда Орм и его люди увидели его впервые; и Токе сказал потом, что немного найдется старых королей с больными зубами, которые смогли бы держаться столь же величественно.
