слабую природу.) Безусловно, тех, кто успешно поборол искушение и больше его не чувствовал, могли больше не считать мужчинами: их могли вообще не считать людьми, поскольку они в определенном смысле освободились от тела, и телесное больше их не волновало. Впрочем, таких случаев было крайне мало.
На протяжении всего Средневековья монахов предостерегали от любых действий, которые могли привести к усилению сексуального желания, и воздерживаться от искушений. Это указывает на то, что для большинства монахов сексуальные желания были ожидаемы. Угрозы целомудрию происходили не только от противоположного пола (монахам в особенности предписывалось как можно меньше видеться с женщинами, хотя монахиням были нужны исповедники) или даже своего пола, но также от разума и воображения самих монахов. Например, византийский настоятель Феодор Студит (прим. 759–826) писал своим монахам:
«Не хватай, не держи в руках срамной уд и не засматривайся на свою наготу, дабы не навлечь на себя Каиново проклятье… Ибо сие есть porneia [блуд] даже без приближения к телу другого… А когда чувствуешь естественную надобность, с достоинством разоблачись и справь нужду, не разглядывая пристально, что из тебя выходит, и не играйся пальцем со своим удом»[55].
Как сексуальное желание, так и успешная борьба с ним были признаками маскулинности. У монахов не было семей, и они не участвовали в военных действиях, но отсутствие этих традиционных атрибутов маскулинности не значило, что их не считали мужчинами: они олицетворяли иную мужественность. По сравнению с третьим гендером, представленным в различных обществах по всему миру – примером могут послужить бердаши в различных обществах коренных жителей Северной Америки и индийские хиджры – монахи выделялись не так сильно, и ни один средневековый автор не усомнится всерьез в том, что они были мужчинами. Аналогичным образом, хотя некоторые авторы утверждают, что девственниц могли рассматривать как не-женщин, поскольку им не свойственны те черты, которые мизогинисты приписывали женщинам, средневековые люди по-прежнему совершенно не метафорически видели в них женщин.
Целибат у священников
С проведением григорианских реформ в XI веке отношение к безбрачию монахов и священников постепенно начало меняться. До этого периода монахам предписывали целибат, но тем, кто служит в миру, вроде приходских священников, его не навязывали. Однако в XI веке папский престол в рамках более общего движения, призванного отделить церковь от мирской жизни (и в то же время получить на нее влияние), попытался установить для священников более высокие стандарты нравственного поведения – включая условие, что они не имеют права жениться. Возник обширный корпус новых текстов о пагубности брака и о важности целомудрия для спасения: они предназначались в первую очередь для священников, но в конечном счете значительно повлияли и на жизнь мирян.
К этому времени уже давно существовали работы в поддержку девственности и целомудрия, созданные для монахов и монахинь, но в этом новом корпусе текстов, предназначенном для священников, особый упор делался на ритуальную чистоту. Большая часть монашеских текстов подчеркивала символическое значения целомудрия для того, чтобы найти путь к Богу. Целомудрие души было важнее, чем целомудрие тела – впрочем, это не значит, что телесная чистота никого не волновала: просто считалось и так очевидным, что она необходима. Альдхельм в VII веке писал:
«Ибо вся добродетельность чистой девственности сохраняется лишь в твердыне свободного разума, а не в тесных оковах плоти; и благотворно она охраняется лишь непреклонным суждением свободной воли, нежели будучи низвергнута в небытие насильственным обращением тела в рабство»[56].
Эти идеи продолжили развивать и в период высокого Средневековья. Монах Гвиберт Ножанский в XII веке создал трактат о девственности, в котором он описывал ее скорее как духовный процесс, нежели состояние телесной чистоты: идея состояла в том, чтобы сместить внимание с плотского к духовному. Это не значило, что физическое целомудрие было неважным. Жития святых описывают, как они сидели в ледяной воде, постились или бросались в заросли терновника, чтобы заглушить плотскую страсть. Средневековые авторы часто обращались к истории святого Бенедикта, который поборол искушение, изранив себя терновником, и другие монахи начали подражать ему. Разумеется, самоконтроль при помощи молитвы был лучше, нежели физические средства борьбы со страстью, но и они тоже были вполне допустимы для соблюдения целибата.
Начиная с XI века в текстах для священников все больше подчеркивалась важность ритуальной чистоты и физической девственности. Священники жили среди сексуально активных людей, и даже если они хранили целибат, как того требовала церковь, они постоянно подвергались искушениям. В различных сатирических жанрах они зачастую представлены бабниками: так, по всей видимости, их воспринимали миряне. Нужно было постоянно напоминать им о необходимости блюсти целомудрие, и для этого было создано множество трактатов, в которых часто фигурирует идея о том, что сексуальная активность приводит к ритуальной нечистоте. В 1064 году Петр Дамиани в письме к Куниберто, епископу Туринскому, называл жен священников:
«Обольстительницы священников, сладчайшее блюдо дьявола, изгнание из рая, дурман разума, поражающие душу клинки, яд в питье, отрава в пище, источник греха и причина падения… гарем извечного врага, пустушки, предвестницы несчастий, совы, волчицы, кровопийцы… шлюхи, потаскухи, грязные лужи для жирных свиней, берлоги нечистых духов, нимфы, сирены, ведьмы, Дианы… на вас дьявол пирует, как на самых изысканных блюдах, и он жиреет от вашей всепоглощающей похоти… сосуды ярости и гнева Господня, хранимые для дня мщения… неистовые тигрицы, чьи оскаленные пасти жаждут человеческой крови… гарпии, кружащие вокруг жертвы Господа, готовые с жадностью поглотить тех, кто посвятил себя Богу… львицы, которые, встряхнув гривой, набрасываются на доверчивых мужчин, навлекая на них вечные муки… сирены и Харибды, которые сладкой песней завлекают корабли в бушующее море, обрекая их на неизбежное крушение и гибель… яростные гадюки, которые своей жгучей похотью расчленяют своих любовников, отрезая их от Христа – главы Церкви».[57]
Современное западное общество, которое унаследовало некоторые из этих идей, настолько привыкло ассоциировать сексуальную активность со скверной, что нас совершенно не удивляет такая резкая ее критика со стороны церкви. Тем не менее, история могла бы пойти и по иному пути. Во времена раннего христианства церковь подчеркивала и другие проступки, которые могли повлиять на ритуальную чистоту духовенства – например, кровопролитие или прикосновение к мертвому телу – однако никто не обрушивался с такой критикой на священников, которые все же нарушали эти запреты. Только торговля церковными должностями (симония) вызывала почти такой же гнев. Разумеется, безбрачия от священников требовали не только ради ритуальной чистоты или чтобы продемонстрировать их превосходство над мирянами; важнее всего было не допустить попадания церковного имущества в руки семей священников. Тем не менее, это достигалось в первую очередь за счет нападок на сексуальную активность священников.
Перелом в представлениях о чистоте священников произошел в XI веке. В
