— Мысли внушаю я, у тебя нет собственной воли.
— И это твоя идеальная подружка?
— Что? — Я снова смотрю на Люси, слезы блестят в ее глазах — мягких, печальных и бездонных, как колодцы.
— Если это правда, — говорит она, — если ты придумал свою идеальную девушку, то неужели ты создал ее такой слабой? Неужели она совсем безвольна? Неужели в ней нет силы? Неужели у нее нет своих мыслей?
Чувствую, как в очередной раз разбивается сердце.
— Конечно нет.
— Я тебя люблю, — произносит она и приводит новые аргументы. — Кто тебе велел держаться за работу каждый раз, когда хотелось уйти? Кто тебя убедил ходить на уроки по выработке навыков чтения? У меня есть собственная воля. Ты прекрасно знаешь, что не смог бы полюбить безвольного человека. Ведь ты понимаешь, что любовь — это не про то, как быть с человеком рядом, а про то, как сделать его лучше. Майкл, мы делаем друг друга лучше. — В ее глазах все еще стоят слезы: крохотные капельки воды, сверкающие, как бриллианты. — По крайней мере, дай мне попробовать.
— Майкл, как ты там — все нормально?
Бросаю взгляд над плечом Люси и вижу ночного охранника, входящего в палату.
— Тут были какие-то крики, — говорит он. — С тобой все в порядке, дружище? — Он делает шаг прямо в направлении Люси, и она отходит в сторону.
— Почему ты отодвинулась? — спрашиваю я, игнорируя охранника и поедая ее взглядом. — Если ты всего лишь галлюцинация, ты просто могла остаться на месте, а он бы прошел через тебя.
— С кем это ты говоришь?
— Твой мозг не позволяет мне делать ничего такого, что считает невозможным, — объясняет Люси, пожимая плечами. — Рассуждая логически, меня вообще не должно быть здесь одновременно с ним, поскольку данная ситуация подчеркивает тот факт, что я для него невидима.
— Вы ее видите? — спрашиваю охранника.
Он отвечает, не поворачивая головы:
— Майкл, здесь только мы с тобой.
— Да вон же она — вы что, слепой? — Он стоит неподвижно. — Да повернитесь и посмотрите.
— Он думает, ты хочешь его обмануть, — замечает Люси, делая несколько шагов за его спиной. — Ты не единственный шизофреник под замком. Он видел этот трюк сто раз.
— Ударь его! — приказываю я Люси.
— Майкл, успокойся, — произносит охранник, поднимая руку.
— Ну же, — требую я, — ты ведь прямо за его спиной — ударь его! Мы сможем убежать — уборщик выпустит нас, как и обещал. И мы снова будем вместе, но теперь уже навсегда.
— Майкл, меня нет.
— Нет, ты есть! Ударь его!
— Тише, Майкл, — убеждает меня охранник, кладя руку на плечо. Я резко сбрасываю ее, но он вцепляется в меня мертвой хваткой с такой скоростью, что я даже не успеваю понять, что происходит. — Майкл, тихо, — снова повторяет он. — Ну-ка успокойся. Все будет хорошо.
— Помоги мне!
В ответ — прощальный взмах рукой: по ее щеке скатывается слеза. Потом Люси исчезает. Я борюсь с охранником, но он крепко держит меня и зовет сестру. Я пытаюсь его лягнуть, и мы вдруг оказываемся на полу, где он обездвиживает меня окончательно.
— Люси!
Нет ответа.
Глава 13
Наутро мне увеличивают дозу кветиапина, а спустя несколько дней делают это еще раз. Доктор Литтл говорит, что мое противостояние с Люси было положительным фактором: я продолжаю видеть ее, но понимаю, что ее не существует, — и это большой шаг вперед. Значит, лекарство действует. Стекло понемногу становится прозрачнее.
Доктор Ванек приходит на выходных, прогоняет с десяток других пациентов, чтобы очистить для нас приватное пространство в углу общей комнаты. Я его игнорирую.
— Майкл, — произносит он, опускаясь на стул, — вы с каждым днем становитесь все интереснее и интереснее.
— Я не хочу говорить.
Голова моя кивает сама по себе. Он это заметил?
— Почему? — спрашивает он. — Потому что ваша девушка оказалась нереальной? Вы не единственный человек в мире с выдуманной девушкой, уж поверьте мне. Посмотрите на нашу индустрию красоты — удивительно, что хоть кого-то еще удовлетворяют обычные женщины.
— Я же сказал, что не хочу говорить.
— Вы теперь признаёте, что больны, — рассуждает доктор Ванек, подаваясь ко мне. — Признали, что галлюцинируете. У вас под ногами появляется великолепная почва, на которой можно проделать кое-какую плодотворную работу. Вы сумасшедший в достаточной мере, чтобы видеть галлюцинации, но вы и нормальный в той же мере, чтобы открыто говорить о них. Я категорический противник психоанализа по воспоминаниям.
Я сердито набрасываюсь на него:
— Речь идет не о сумасшествии, а об одиночестве. Какой теперь прок от того, что я поправлюсь, если мне не с кем быть здоровым? Я хотел выписаться… Мечтал поправиться и жить в большом хорошем доме за городом с… — Я отворачиваюсь.
— То есть вас устраивает просто играть с вымышленными друзьями?
— Замолчите! — Рука дергается, но мне удается ее удержать.
— Не злитесь на меня, — говорит он. — Вы ведете себя как ребенок. И потом, если бы вы не хотели выздоравливать, то не разговаривали с доктором Джонс.
— С доктором Джонс?
— С Линдой, — произносит он с неприязнью, словно одно это имя вызывает у него отвращение. — Она королева психиатрических хиппи и проповедник всякой бессмысленности вроде «почувствуйте себя хорошо». Но с вами ей явно удалось добиться некоторых успехов благодаря индивидуальным и групповым занятиям, на которых вы, очевидно, смогли глубоко погрузиться в свою безнадежную фрейдистскую пустыню.
— Она помогает мне.
— Да? В чем? В убийстве вашей подружки?
— Замолчите!
— Вы хотите ее потерять? Неужели я неправильно понял весь наш разговор до этого момента?
— Послушайте! — почти кричу я, поворачиваясь к нему и впиваясь в него полным ненависти взглядом. — Люси — единственное, что я любил во всем этом мире, а теперь ее нет, и я полагаю, у меня есть право переживать из-за этого. Но потеря Люси — это та цена, которую я плачу за то, чтобы расстаться с целой ордой монстров, инопланетян и бог знает кого еще, кто поселился в моей голове. Я почти год скрывался от всемогущих заговорщиков — безликих — и теперь впервые могу перестать прятаться, потому что знаю — бежать мне не от кого. Никаких безликих людей, никаких гигантских личинок, никаких призрачных шумов в коридоре. Что касается… Я даже не могу смотреть телевизор, Ванек. Я с трудом выношу езду в машине из-за страха, что через стереодинамики кто-то влезет в мой мозг. У меня сердце разрывается при мысли о том, что я потерял Люси, но если таковы условия сделки… если теперь у меня будет реальная жизнь, достойная работа и, может быть, когда-нибудь даже настоящая девушка, то какое вы имеете право обвинять меня? — Откидываюсь на спинку и киваю, а когда он начинает говорить снова, тут же возвращаюсь к словесным выкрутасам. — Если бы вы хоть вполовину были так хороши, как Линда Джонс, я, возможно, пришел бы к своему нынешнему состоянию много лет назад и избежал бы массы неприятностей.
Я смотрю на него, тяжело дыша. Как он ответит на мой вызов? Я бесконечно измотан, изношен, побит и полон ржавых дыр, как старый автомобиль на свалке. Глаза болят от света, ушам больно от звуков, и от каждого движения загораются мышцы — это действует молочная кислота усталости и напряжения. Моя дозировка кветиапина доведена почти до максимума, и тело уже не может воспринять больше.
Доктор Ванек спокойно смотрит на меня и ничего не говорит, пока я наконец не отворачиваюсь в изнеможении.
— Вас посадят в тюрьму, как только вам станет получше, — произносит он. — Вас лечат для того, чтобы отдать под суд.
Я не отрываю глаз от пола.
— Каждое ваше слово убеждает их, что вы — убийца. Вы идеально подходите под психологический портрет: рассерженный молодой человек, без друзей и практически без семьи; с параноидальными комплексами преследования; убежденный, что источник всех неприятностей — безымянные, безликие люди, которые следят за каждым его шагом. Майкл, кто жертвы? Соседи, которые вас дразнили? Учителя, которые вас третировали? Как просто было убедить себя, что они — часть «плана», цель которого — ваше уничтожение. И как легко было, отказав им в человеческих качествах, забрать их жизни, изуродовать лица и продемонстрировать миру, что они такое на самом деле.
— Это неправда.
— Я знаю, что это неправда! — кричит он, пугая меня своей яростью. — Но что вы делаете, чтобы доказать это? Где вы находились тогда?
— Не помню.
— Вы должны вспомнить! Должны предъявить алиби, или вас посадят под замок до конца жизни. А может даже… В нашем штате есть смертная казнь. Вы знаете.
— Я не помню. Так, какие-то отрывки, да и они, вероятно, нереальны… Я был дома, был на работе, был… Где-то в пустом месте.
— Пустом?
— Одни дома́, а в них никого. Целый город пустых домов.
