Вот оно, началось. Даже с Марьей не простился, Васятку не обнял. Ну, будь что будет, а от правды не отступлюсь. Не моя она теперь, за всех я в ответе… Больно щемило сердце. По той же широкой лестнице, обложенной буковыми и дубовыми планками, Моисея ввели в кабинет заводчика. В кресле морковкою-каротелью сидел Гиль с неизменной трубкой в пухлых губах, чуть в стороне, тоже в кресле, покачивался знакомый бритый офицер в зеленом кафтане, засаленном на локтях.
— На два коленка, — приказал Гиль.
Дрынов ткнул Моисея культей в спину, но тот не пошевельнулся. Не меняя тона, англичанин повторил приказание. Офицер с интересом наблюдал поединок, который сразу же стал острым. Видно, и ему претил этот безродный выскочка, с царственным величием восседавший в кресле, обтянутом по локотникам русской кожей. Однако холоп вел себя слишком вызывающе, и офицер тоже прикрикнул.
До боли сжав зубы, Моисей сделал шаг вперед. Он с трудом удерживал незримую вековую тяжесть, пригибающую колени.
— Ладно, рудознатец, — сказал офицер. — А теперь говори как на духу. Заврешься — живьем в землю зароем. Жалобился ли на господина своего Лазарева?
Неужто ответ пришел? Слишком скоро…
— Нет, не жалобился.
— Врешь. Нам доподлинно известно, что ты отправил в Пермь доношение, в котором указывал на господина, укрывающего от казны угольные да серебряные богатства.
Либо посыльный отца Петра на крыльях долетел, либо продал…
— Кажи, господин, эту жалобу, коли она есть.
— Ты нужен хозяину, — выговорил Гиль. — То бы я тебе…
— Так, — перебил офицер, — уведите его и давайте… — Он вопросительно посмотрел на Гиля.
Гиль поднял список, назвал Ваську Спиридонова.
Моисея провели в подвал, втолкнули в темноту. Загремели засовы. Он ощупью прошел вдоль влажной стены, наткнулся на каменную плиту, сел. Ясно, кто-то их предал. Но сути ни Гиль, ни этот офицер не знают. Стало быть, не из своих… Моисей облегченно вздохнул и устроился на холодном камне.
Тем временем приказчик и двое стражников вели на допрос Ваську. Васька всю дорогу поносил Дрынова последними словами, но тот молчал, только по паскудному лицу его пробегали тени, да глаза стали совсем крохотными и колючими. Увидев Гиля и офицера, Васька с такой силой бухнулся на колени, что загудел пол.
— Писал доношение на хозяина? — без обиняков спросил офицер.
— Как не писать, писал.
— Молодец!
— Так я еще сотню напишу!
— Как так?
— Коли молодцом за то назвали…
Гиль скрипнул креслом, поманил Ваську пальцем, назвал его хорошим мужичком, сказал, что жаловаться на хозяина нельзя, потому что это большой грех и будут кандалы и маленький квадратик неба. Васька непонимающе моргал золотистыми ресницами, дергал свою окладистую огненную бородку. Офицер спросил ласково, в чем же Спиридонов обвинял хозяина.
— Да водкой перестал угощать.
— Об этом жалоба? — вскинул брови офицер.
— Истинный крест, об этом. Только мы ее не послали. И было нам видение: явилась богородица в светлых одеждах прямо к нам в казарму…
Офицер с досадою крякнул. Ваську уволокли.
2
Одного за другим вводили рудознатцев. Еким твердил офицеру, что знать ничего не знает и ведать ничего не ведает, Кондратий отмолчался, и о каменное спокойствие его разбились все уговоры и угрозы. Данила сказал, что от жалобы никому из них пользы не будет, их дело — искать богатства земные, а хозяину решать, добывать ли их или оставить втуне.
— Всех под замок, — устало сказал офицер.
Он неплохо знал крестьян и, ходили слухи, даже побывал в руках Пугачева. Он с первого взгляда отлично понял, что ни один из этих четверых даже на дыбе не предаст своих товарищей. Упорство холопьев злило, но Лазарев строго предупредил, что с ними не должно ничего случиться до особого на то распоряжения. Офицер все-таки решил продолжать допрос. Последним привели Тихона. Одуревший от табаку Гиль самолично подкатил к парню, подпрыгнул, за волосья пригнул его к полу.
— За что казнишь? — дурным голосом крикнул Тихон.
— Мосейка Югуоф сказал — ты писал доношение в Пермь на господина.
— Да я ж и грамоте-то не учен, чего он клеветал! — Тихон испуганно снизу глядел на управляющего.
— Мы знаем, кто водил перышком…
— У них один грамотей Данилка, — поддакнул обрадованный приказчик.
— Мы хотим тебе принести избу, коровку. Будешь пить молоко.
— Да не жалоба это была, не жалоба никакая! — прижав руки к груди, с жаром проговорил Тихон. — Просто описали, что уголь нашли и добывать его надо!
— Дурак, — сказал офицер.
Обмершего от испуга парня втолкнули в подвал.
— Слава богу, все в сборе. — Еким взял Тихона за плечи, подтащил к друзьям.
— Пропали мы. — Тихон опустил голову. — Моисей все про доношение рассказал Гилю…
— Вот тебе и на! — Моисей встревожился, от обиды выступили слезы. — Обмотнули тебя вокруг пальца, как дратву.
— Корову обещали.
— Дешево же мы стоим! — Васька размахнулся, но Моисей схватил его за руку.
— Заковать иуду в камни, — глухо сказал Кондратий.
— Ей-богу, затемнение нашло, — плакал Тихон. — Ну, казните, казните меня.
— С каждым может случиться, — жалостливо сказал Моисей. — Ты сам себя казни. А я в другой раз хочу напомнить: не будем верить друг в друга — сами сгинем, и все прахом пойдет.
— Пошло уж, коли дознались, — заметил Еким.
— Рано отпевать начал. — Моисей потер лоб, улыбнулся. — Доглядчик толком ничего не размыслил. А доношение наше уже в Перми, и все равно Лазарева об этом известят. Стало быть, куда ни кинь, одно выходит.
Пока Моисей говорил, Кондратий прощупывал стены. Один из камней оказался не столь надежным, и Кондратий решил его расшатать. Он обнюхивал кладку, трогал казанком проступившее ребро.
— Верно, Кондратий! — Данила даже присвистнул. — Ведь продержат нас в этой каталаге до той поры, пока из Перми не наедут. Скажет им Лазарев, мол, сгинули рудознатцы в лесу, а где уголь да руды залегают, только им было ведомо. А потом всех нас, как Демидов когда-то своих в Невьянской башне…
Еким, Кондратий и Васька рвали из стены цепь. Она хрустела, вылезала вместе с кольцом, железо скорготало так, что по спине бегали мурашки. Кондратий раскровянил пальцы, но не отходил от камня. Он тяжело дышал, шатал камень и снова и снова скоблил крепкую кладку. Наконец за цепь взялись остальные. В процарапанную щель Кондратий кулаком забил штырь, на котором еще недавно держалось в стене кольцо. Разом потянули цепь книзу. Камень легонько подался, штырь вылетел. Обдирая руки, рудознатцы тащили камень к себе. И вот он нехотя полез из гнезда, накренился, все отскочили. Моисей сунул голову в квадратное отверстие. Из кромешной тьмы пахнуло сырым холодом, трупным зловонием.
— Там недоброе что-то. Огня бы сюда.
Еким вытащил из-за пазухи кресало, кремень, кусок трута, высек искру, и в темноте затеплился алый огонек.
— Зажечь-то нечего, — сказал Данила.
— Давай сюда. Подую, все светлее будет. — Васька принял огниво, бесстрашно вполз в проход.
Вскоре он выбрался обратно, стуча зубами:
— Ох, братцы, морока да и только. Ямина там глубокая, а внизу железные зубья. И на зубьях этих вроде бы человек наколот. Спустился я, гляжу — по волосам-то баба, кажись, изгнила вся…
Заключенникн закрестились, спешно втиснули камень обратно. Гулко падали в тишине тяжелые капли, в темных углах копошился страх. Зарокотал засов, мутный свет хлынул в подземелье.
— А ну, выходи! — послышался голос приказчика. — Еще насидитесь!
Щурясь от нестерпимого солнца, мужики полезли на волю.
— Шевелись, шевелись, — поторапливал Дрынов, — али понравилось?
Из дверей особняка выбежал парень в синем добром кафтане, кинулся на лошадь и во весь опор вылетел за ворота. Дрынов, изобразив на лице что-то вроде улыбки, пояснил, что это нарочный к лазаревскому судебному ходатаю Щербакову помчал в Пермь, и ходу доношению рудознатцев не дадут. Он удовлетворенно похлопал по голенищу неразлучной плеткой, ушел.
— Понял, Тиша, с кем ты турусы разводил? — сказал Моисей.
Тихон не подымал головы, глаза его глубоко завалились, в уголках мягкого рта залегли первые морщинки. Моисей ласково похлопал его по широкой спине. Чистый, пропитанный неуловимыми веничными запахами предосенья воздух охмелял покрепче всякого вина.
3
Шли дни, а слухов из Перми все не было. Видно, Дрынов не просто наводил тень на плетень. Лазарев не трогал рудознатцев. Несколько раз появлялся он на плотине и фундаментных площадках со своею свитою, тонкими изогнутыми ноздрями ловил воздух. Приказчики торопили приписных, татей, варнаков. Непокорных погоняли плетью, волокли на правеж, каты мочили в соленой воде розги, со свистом рассекали ими воздух:
