«Куда же Она подевалась? Почему не вижу Ее, не слышу Ее, не чувствую Ее? Неужто для того чтобы плыть с Ней, нужно обязательно находиться «в отключке»? Впрочем, я и так в отключке, меня давно, возможно, отключили…».
Лере кажется, будто она репетир – был, если кто помнит, в старинных часах механизм, отбивающий время при натяжении шнура или нажатии кнопки, и вот уж: боммм, боммм… Слышите? «Отбивающий время» – Лера вздыхает; Лера, как всегда, заостряет внимание на «несущественных» деталях: несущественных до тех самых пор, пока эти не прижмут к стенке: «Руки за голову!» – тра-тата-та, тра-тата-та… «А земелюшка-чернозем холодная, а земелюшка-чернозем склизкая! – бабы поют, слезы льют. – Уж мне б в тебя, земелюшка-чернозем, погодя, не сейчас, лечь! Уж мне б тебя, кровинушка, опосля удобрить! Уж мне б тебя, гноинушка, сказкой про бычка белого, невинно убиенного, замордовать!..» – Лера затыкает уши, плачет, Лера бежит: она должна, должна во что бы то ни стало пройтись сегодня по воздуху, здесь и сейчас – другого времени на жизнь у нее нет.
«Отказ от социального взаимодействия» называется у них аутизмом, безработица – «высвобождением квалифицированного персонала». «Мы не нуждаемся больше в ваших услугах!» – Город трясет, Город рвет людьми прямо на улицу: они называют это «легкой кадровой паникой», они еще не придумали, кривда, что делать с запахом денег, которые отобрали.
Лера выкатывается на пованивающую отобранными деньгами улицу, осматривается – Девочки нет! Жаль… Она точно купила бы ей сейчас вот это французское мыло – или нет, зачем мыло? Духи, духи, конечно, духи… А лучше… лучше… лучше, пожалуй, вот этого розового слона, смешного, с черными глазами-пуговицами… Но Девочки нет! Никто не плывет меж домов и деревьев, хоть уревись! Между домами и деревьями реклама: «Впитывают до двух раз больше!» – на плакате гигиеническая прокладка «с крылышками»; «Каждая женщина имеет право на менопаузу!» – скандируют бойкие старушонки, лихо марширующие от Тверской к Моховой; «И даже пламя свечи состоит в каждое мгновение из совсем разных, других частичек огня!..» – какой-то очкарик, собравший у памятника А.С.П. целую толпу, отчаянно жестикулирует; ему задают вопросы, он счастлив. «Новогодние соревнования по украшению офисов! Консультации для hr-менеджеров по проведению мероприятия! Сплочение коллектива. Раскрепощение. Пожизненная гарантия» – «Конец постсоветской эпохи выражен в падении биржевых индексов…» – «Конец истории… Идеалы рынка… Философия продукта…» – «Требуется автор уникальных статей. Девушка с презентабельной внешностью, оплата почасовая…» – «Требуется курьер, грузчик, уборщица» – не требуется сегодня только Лера, только она одна.
И вдруг… Девочка плыла, действительно плыла меж домов и деревьев, плыла к ней, Лере, и она, конечно же, видела – да разве могло быть иначе? – ее губы, руки, ее лицо, которое тщетно разыскивала днем с фонарем лет, наверное, тысячу – из жизни в жизнь, из жизни в жизнь: так бывает, увы, днем с фонарем, да, из жизни в жизнь, днем с фонарем: одно и то же, одно и то же, одно и… Но неужели «здесь и сейчас», думает она? В этом теле? Не ущипнуть ли себя за руку? Неужто скоро можно будет обойтись без подсветки?… Вот, вот они, да вот же, совсем близко – глаза колдуши, глаза зеленые, той самой формы – манящей и слегка отпугивающей.
[ «ромка и америка»]
Ромка открыла Америку. Америка открыла Ромку. Так, континент за континентом, Ромка и Америка открывали друг друга.
Америка родилась 12 октября 1492 года: она была гораздо старше Ромки, правда, о том не подозревала. Америка образовала для Ромки два материка – Северный и Южный, да провела границу: то Дарьенским перешейком от слишком назойливых отгородится, то Панамским.
– Ты Мой Новый Свет! – часто повторяла Ромка Америке.
– Зачем ты подражаешь Vespucci? Это он назвал меня Новым Светом!
– Ты Мой Новый Свет! – улыбалась Ромка, и отодвигала от себя книгу о мореплавателе, окрестившем Южную часть ее Америки Новым Светом. То, что лишь часть, Ромку почему-то радовало, ведь кое-что она назовет по-своему, и никто не посмеет ей помешать!
– Ты тоже мечтаешь найти кратчайший морской путь в Индию? Тоже хочешь быть Колумбом? – удивлялась неоткрытая часть Америки, Ни-Северная-Ни-Южная. – У тебя есть три каравеллы? Ты сможешь пересечь Атлантику на трех каравеллах?
– Не знаю, – улыбалась Ромка. – А тебе так нужно, чтобы я сделала еще и это?
– Когда-то один человек, имя которого занесено теперь в справочники, открыл меня. У него было три каравеллы – «Санта Мария», «Пинта» и «Нинья». Он достиг Саргасова моря, а в мой день рожденье – острова Самана.
– Когда у тебя день рожденье?
– 12 октября 1492-го. Но я хочу изменить дату. Заменить на сегодняшнюю – ведь я родилась заново! Нет, заживо…
– Какая ты древняя!
– Кто ты? – растворилась Америка в Ромкиных глазах. – Почему мне так легко, так хорошо с тобой? Откуда ты взялась? В твоем имени заключено полмира – Roma, Рим, «Roman de la Rose», романс, ром, романский стиль, романтизм, романш…
– Что такое романш? – спросила Ромка.
– Желоб в Атлантическом океане. Недалеко от экватора. Глубоководный. Хочешь, посмотрю? – Ромка не успела сделать останавливающего жеста, как Америка уже открывала толстенную книгу: – Вот, нашла! Длина 230 километров, средняя ширина 9 километров, глубина до 7856 метров! Но ты… Ты – больше. Шире! Глубже! Я не могу без тебя! Ты – мой вечный город, Мой Рим!! Ты стоишь на мне, как на Тибре! Твоя устремленность к свободе бесконечности безгранична. И, хотя мечта далека от реальности…
– Ты – моя мечта. Ты – реальна, – Ромка взяла Америку на руки, забыв о разделительном перешейке между Северной частью и Новым Светом: Ромкина Америка была Ни-Северная-Ни-Южная, а потому – ее собственная. Та, которую только Ромка и открыла.
– Знаешь, – мечтательно протянула Америка, – знаешь, я никак не могу понять, почему… – но ветер Атлантики заглушил ее слова; Ромка прижалась спиной к спине Америки, и горячо зашептала:
– Я открыла тебя, слышишь? От-кры-ла! Я открыла тебя так, как никто до меня не открывал: не мог! Как не откроет никто после! Ты самая настоящая из всех Америк, единственная! Ни-Северная-Ни-Южная!
– Хочешь рому? – спросила вдруг Ромку Америка. – Сбраживание и перегонка сока с сахарным тростником иногда нужнее воды.
– С тобой я хочу всё, – просто ответила Ромка. – Всё включено! Зачем мне жить без тебя? Это и так продолжалось достаточно долго, – Ромка поднесла к губам стальную кружку.
– Первый раз я родилась 12 октября 1492 года, – прошептала Америка, отворачиваясь.
– Это только запись. На самом деле, ты родилась 22 февраля 2003-го.
– А ты? – вспыхнули щеки Америки.
– И я…
Все дороги Америки вели в Рим. Все дороги Рима вели в Америку.
Так они и жили: Ромка и Америка.
[зимнее безумие]
Карл украл у Клары кораллы, Клара украла у Карла кларнет: скороговорочка преследовала с самого утра: ни с того ни с сего вспомнилось, как мальчишки в детском саду гонялись за ней – худенькой и беззащитной, прижимающейся к грязно-серой стене, на которой плохой художник невнятно изобразил героев «Теремка», – и дразнили, гогоча: «Ворона Клара! Ворона Клара! Ворона Клара кларнет украла!» Девочке с печальными серыми глазами и в голову не приходило пожаловаться на обидчиков; только когда в их группу пришла Машка – сильная и бойкая, вставшая на беловоронью сторону – травля прекратилась.
Но даже в школе Клара все никак не могла смириться с собственным именем, хотя поводов для обид уже не было: в седьмом классе темой для разговоров стала, заметно выделявшаяся среди нулевых размеров сверстниц, ее грудь, на которую заглядывались не столько одноклассники, сколько, скорее, учителя. В остальном же gerla не блистала: светлые волосы, стянутые резинкой в «конский хвост», секлись, неловкие руки искали карманы, прыщики на лбу завершали то, что называют стандартным «комплексом неполноценности». Кларина мать – высокая интересная женщина – поддерживала его и била единственное свое чадо класса до восьмого. Несмотря на это Клара лет до четырнадцати прибегала к ней по утрам: «Мамочка, я тебя обожаю!» – и не понимала, отчего вместо солнца встречает ее улыбка Снежной королевы: впрочем, целовать руки было дозволено.
И Клара – да, целовала: она ведь с детства хотела быть такой же. Ей нравилось, как мать одевалась, подкрашивала губы, как двигалась, как держала вилку и нож… Ее холодность и жесткость воспринимались как нечто само собой разумеющееся – с годами же выносившая ее женщина становилась все более отчужденной. Чего бы только ни отдала Клара за улыбку, обращенную к ней! Судорожно соображая, как «завоевать» родительницу, Клара откладывала грошики, сэкономленные на школьных обедах, и покупала «приятные мелочи»; в магазинах же, не замечая равнодушия продавщиц, всегда уточняла: «Это моей маме», – о, сколько слез было потом пролито (в кулак, в кулак!) из-за будто б специально оставленных на виду нераспечатанных коробочек!
