Но даже в школе Клара все никак не могла смириться с собственным именем, хотя поводов для обид уже не было: в седьмом классе темой для разговоров стала, заметно выделявшаяся среди нулевых размеров сверстниц, ее грудь, на которую заглядывались не столько одноклассники, сколько, скорее, учителя. В остальном же gerla не блистала: светлые волосы, стянутые резинкой в «конский хвост», секлись, неловкие руки искали карманы, прыщики на лбу завершали то, что называют стандартным «комплексом неполноценности». Кларина мать – высокая интересная женщина – поддерживала его и била единственное свое чадо класса до восьмого. Несмотря на это Клара лет до четырнадцати прибегала к ней по утрам: «Мамочка, я тебя обожаю!» – и не понимала, отчего вместо солнца встречает ее улыбка Снежной королевы: впрочем, целовать руки было дозволено.
И Клара – да, целовала: она ведь с детства хотела быть такой же. Ей нравилось, как мать одевалась, подкрашивала губы, как двигалась, как держала вилку и нож… Ее холодность и жесткость воспринимались как нечто само собой разумеющееся – с годами же выносившая ее женщина становилась все более отчужденной. Чего бы только ни отдала Клара за улыбку, обращенную к ней! Судорожно соображая, как «завоевать» родительницу, Клара откладывала грошики, сэкономленные на школьных обедах, и покупала «приятные мелочи»; в магазинах же, не замечая равнодушия продавщиц, всегда уточняла: «Это моей маме», – о, сколько слез было потом пролито (в кулак, в кулак!) из-за будто б специально оставленных на виду нераспечатанных коробочек!
В шестнадцать Клара неожиданно похорошела: конский хвост превратился в стильное каре, прыщики на лбу исчезли, в сумочке появилась тушь и кое-что еще. Расцвет совпал с окончанием школы и поступлением в скучный вуз.
Когда же в нее – стройную, с серыми глазищами – нежданно-негаданно влюбился однокурсник, обстановка в доме накалилась: «Дрянь! Тебе учиться надо, а ты?..» – била мать Клару по лицу, перед тем как отправиться к любовнику. Отец же, сутками валявшийся с газетой на продавленном диване, кашлял и ныл: «Инна, прошу тебя…» – мать хлопала дверью, но возвращалась утром умиротворенной и будто б помолодевшей. Порой на нее накатывали приступы яростной нежности – да, именно яростной нежности: тогда она резко проводила рукой по волосам Клары, словно бы спрашивая себя, ее ли это дочь, или все-таки подкидыш. После того, как ее первенец – мальчик – умер от инфекции, она не хотела никого больше, тем более – девчонку. «Это твой ребенок», – сказала она мужу, выходя с каменным лицом из роддома восемнадцать лет назад: ничего не понимая, существо, завернутое в розовое одеяльце, в тот же миг истошно заорало.
В институте Клара довольно артистично маскировалась улыбкой, воротником-стойкой и сигаретой как продолжением тела. Ее ценили, ей завидовали, и ни одна живая душа не предполагала, какими глазами смотрит Клара на мир, когда остается одна в маленькой своей спальне.
От сессии до сессии…: в девятнадцать Клара «для самоутверждения» попробовала многое из того, чего пробовать «ни в коем случае нельзя», не получив, впрочем, ото всего этого хоть сколько-нибудь удовольствия – скорее, расплескала что-то по-настоящему драгоценное. По-прежнему с едва припудренным отчаянием смотрела она на мать, по-прежнему мечтала погреться в лучах хотя бы зимнего ее солнца, но тщетно. Самое же неприятное заключалось в том, что Кларе нашей полгода уж как не оставляли дома ни копейки; умудрившись сдать сессию с тройкой и автоматически лишившись стипендии, Клара пошла курьером, запятая, …, но вот на Финляндию, куда звали ее однокурсники, все равно не хватало; сидеть же в job’e, где неоконченное ее высшее, частичная занятость и отсутствие опыта раба по специальности, не имело смысла, она знала.
Интернет-кафе раздражало в тот вечер особенно сильно – Клара не видела выхода, точнее, видела… один. Но как? Как? «Выйти на Тверскую?» Там тоже, черт бы ее подрал, конкуренция, плюс стыд и страх… К тому же, в моде пятнадцатилетние, а ей «уже девятнадцать»! Что делать? Это только у Достоевского с Толстым все просто – тут же попробуй-ка, продайся! Однако пока Клара думала о том, как сделать это, с экрана неожиданно подмигнули: сущая безделица, модерновая обнаженка, мерцающая в прямоугольничке, выскочившем вдруг на «приличном» сайте.
…Сначала глаза разбежались. М и Ж, Ж и Ж, М и М, би и транс, вдвоем, втроем и пр., и пр.; бесплатно и за «эквивалент человеческих отношений»… Клара не искала романтики. Несколько визитов, скажем, к ***, могли бы спасти ее поездку в ту же Финляндию, а к *** – избавить от домашних унижений… Внезапно Кларе стало так жалко, так жалко себя, что она чуть не разревелась прямо перед монитором, однако довольно быстро взяла себя в руки и разместила-таки анкету: список интимных услуг – оплата почасовая – прилагался.
Новых – утренних – писем оказалось семь. Первое – с прикрепленной фотографией – от «правильного» мужичонки лет сорока пяти, примерного семьянина; второе – от некоего Димы (26, 185/24 см), искавшего М/Ж для секса втроем; третье – от бывшего спортсмена, предлагавшего больше, чем Клара просила, в час, но вместе с друзьями; четвертое – от девственника, полгода копившего на «свободную любовь», чтоб «только расстаться со своей невинностью» – он, бедняга, так и писал Кларе; пятое – от симпатичного садиста; шестым письмом оказалась рассылка брачного агентства, седьмым – мессидж от какой-то женщины. Клара присвистнула, когда фотография полностью загрузилась – слишком похожа была незнакомка на мать: та же прическа, те же скулы, родинка даже… Клара потерла виски – в тот день она никому не ответила. Через сутки, впрочем, ее пальчики снова забегали по клавиатуре: несколько раз кликнула она на То Самое, однако предложить себя «так сразу» не решилась.
«Обряд инициации» проходил в холодной, богом забытой гостинице на «Речном»: за отваленные молодящимся пенсионером «зеленые» Кларе пришлось изрядно попотеть – с трудом преодолевая брезгливость, она сшлюшничала, впрочем, почти профессионально, а потом даже вошла во вкус – назовем сие так. Деньги принесли недостающую уверенность в себе; душа же, скукожившись, вконец онемела; цель – Финляндия – казалась теперь «вторичной», «неактуальной» – появился азарт, банальный азарт: заработать… а третьего января герлице нашей исполнилось двадцать.
Она купила мобильный и довольно стильную одёжку; мать периодически спрашивала, откуда монеты, на что Клара усмехалась: «Работку нашла не бей лежачего». После лекций она успевала заскочить в пару мест и иногда даже расслабиться – впрочем, это зависело от «клиента». Однако по-прежнему не удаляла Клара письмо, где: «Добрый день, у Вас интересное лицо…» – пронзило ее в то самое место, где, как уверяют патологоанатомы, и не только они, находится сердце.
…Как-то, впрочем, она не выдержала: «Вас не слышно, перезвоните…» – низкий, до самого дна души (если у той, конечно, есть «дно») достающий, голос. Повесив трубку, Клара опустила глаза и заметила, что ее руки дрожат.
Пятого января был экзамен, после которого Клара снова побежала в интернет-кафе. Быть может, впервые в жизни она не до конца понимала, что именно делает. Буквы наступали на горло – еще немного, и кровь хлынет; сами же слова превратились в сгустки энергии – кажется, вынь их из тела письма, и они оживут, непременно оживут.
«Хлопья снега, похожие на мертвых бабочек.
Чужие мертвые лица.
Море.
Мертвое море.
Душа живая – что иголка в стоге сена: отыщи-ка…
А ну, до первой крови: отыщи-ка!»
Клара в рыжей дубленке и в длинных «казаках»: волосы распущены, глаза блестят – хороша! Клара не чует под собой ног – странно, она ведь никогда не видела этого человека, откуда же дрожь? Не оттого ли, что Марго не встречается в гостиницах, а вполне себе «романтично» приглашает в кафе?..
Клара входит в полутемный зал и, мгновенно вычислив ее, подходит к столику, на котором через минуту появляются мартини и горячий шоколад. Клара не слышит своего голоса, его как будто нет: она безумно, действительно безумно взволнована – ох, когда же Марго уточнит цену и позовет к себе? Но Марго не уточняет цену и никуда не зовет; она говорит о снеге, точнее – об оттенках белого, и красных итальянских винах; Марго едва касается руки Клары кончиками холеных своих пальцев; Марго интересуется, помнит ли Клара сны, и прикуривает… Тут-то Клару и «прорывает» – она говорит, говорит, говорит без умолку битый – склеенный? – час: о матери, клиентах, скучном институте, об отцовском продавленном диване, о заплеванном подъезде с вывернутой лампочкой, об оторванной в метро пуговице… о тупике, тупике, ту-пи-ке…
