Кафе частично стояло на костях деревьев. Столы из пней, лавки из поверженных стволов — резервация для случайных посетителей. Была цивилизованная полянка с пластиковой мебелью. И была площадка-вип, на дощатой террасе, под тентом. Там расположилась «братва». Потом подъехали еще гости — гротескного вида бандиты, человек-снеговик — круглый и лысый, и человек-кабан — мясистый, желтоклыкий.
Юр Юрич передал улыбчивому азербайджанцу мясо и прочую снедь. Кормили вкусно — повар лез вон из шкуры. Я, хмурый, сидел да помалкивал. Коля Добро, чтоб расшевелить застолье, рассказал гостям про Аслана и потолок, я скорчил постное лицо, не стал сверкать и раскланиваться…
Больше выступал Славик — хмелел, блажил. И судьба выбрала его.
Я не заметил, что в «резервации» появились странные посетители. Когда я их увидел, то уже не сводил с них глаз. Двое.
Для бабьего лета они вырядились излишне тепло и мрачно — черные долгополые одежды в железных побрякушках. У парня были длинные, до лопаток волосы. Его спутница отличалась бледностью и угольным выразительным ртом.
Похожих на них — но лишь похожих! — я видел годами позже. Но в далеком девяносто третьем году на Харьковщине не водились «готы».
— О, неформалы! — развеселился Славик. — Неферы! — Он несильно пнул меня локтем, голосом привлек всеобщее внимание: — Сродственники твои бывшие! — пантомимой изобразил длину моих утраченных волос. — Такие же лохматые! — пояснил гостям. — Мишаня просто был таким же! Недавно стал выглядеть как пацан!..
Я промолчал.
Странную пару теперь рассматривал весь наш вип.
— Кто такие? — спросил у стола человек-кабан.
Гена чуть сощурил глаз, будто целился: — Рокеры…
— Металлисты, — уверенно и тепло сказал Коля Добро.
— Непонятные какие-то, — усомнился Юр Юрич. — Те в кожаном с заклепками ходят. А эти, как монахи…
— Не, не рокеры, — возразил лысый снеговик, уминая мясо. — Это сатанисты. Я про них недавно кино смотрел.
— Эй! — замахал Славик неопознанным. — Идите сюда!..
Повернулся к «братве»: — Ща разберемся, ху из ху! — И снова обратился к «резервации». — Але, бля! Кому говорят?!
Они обернулись на крик. Славик манил: — Подошли сюда! — и одновременно подмигивал «братве» — сулил потеху.
Вертелось на языке: «Оставь людей в покое», — но я снова промолчал. В конце концов те двое в черном должны были сами понимать, что подходить не следует. У них была возможность убежать — никто не бросился бы в погоню. Но они послушно встали со своих пеньков и небыстро двинулись к нам. Поднялись по ступеням на террасу, остановились.
Я хорошо рассмотрел их. Парень оказался взрослым — лет тридцати на вид. Издали он выглядел моложе. Вороные волосы были прямыми, длинными, без единого завитка. Редкая щетина на щеках и подбородке оттеняла бледность узкого костистого лица. Через лоб пролегла глубокая морщина, похожая на след ножа. Сам он был высок и худ, но при этом казался широкоплечим. Хотя, возможно, плечи формировал приталенный покрой его плаща или, скорее, кафтана, украшенного черными металлическими застежками — по типу красноармейской шинели с «разговорами». Галифе или шаровары уходили в сапоги офицерского образца.
Покойнику желают — покойся с миром. Тот парень выглядел так, будто до конца принял в себя это пожелание для мертвых. Его лицо не выражало ни волнения, ни страха, ни любопытства. Оно было неподвижно, безжизненно, как фотография на могильном памятнике.
Девушка была иссиня, по-цыгански черноволоса. Она словно бы не замечала нас, подобно слепой прислушивалась к тому, что должно произойти. На ней был такой же бархатный кафтан, только побрякушек больше, какие-то птички, змейки. Я не видел раньше такого мрачного макияжа — выбеленное лицо, черные тени, черный рот.
Славик выскочил как на сцену. Произнес, куражась: — Вы кто ж такие ебанутые-смешные?
Они молчали, эти странные двое. Я пытался встретиться с парнем глазами, но у него точно не было взгляда.
Он коснулся своей подруги и чуть повернулся — решил уйти. Поздно…
— Э-э-э! — Славик разъехался, как упавшая гармонь. — Куда, лохматый?! Я еще никого не отпускал! — резко схватил за плечо.
Все, что случилось дальше, произошло за считаные секунды, но я замедлю их, прокручу покадрово.
Парень чуть взмахнул руками, распахивая кафтан. Я увидел пояс, широкий, кожаный. На нем связку гвоздей — невиданно длинных, треугольного сечения, наподобие «костылей», которыми крепят рельсы.
Он сорвал с пояса гвоздь, вскинул его, как кинжал. Из натянувшихся манжет выскочили жилистые запястья. Рука была похожа на шеистого аиста с железным клювом.
Быстрым птичьим движением он воткнул гвоздь Славику в грудь, затем последовал хлесткий, кузнечный удар правой ладони и деревянный треск. Странно было видеть этот заколоченный в живого человека гвоздь с длинным обрывком черной нити возле шляпки. Парень проводил железо рукой, толкнул, и Славик обрушился на спину. На белой футболке выступила кровь.
Я смотрел на поверженного Славика. Он беспомощно разводил руками. Когда-то я уже видел на трамвайном круге у Южного вокзала мужика, угодившего под слетевший на повороте вагон. Наружу торчала верхняя половина туловища. И вот такая же вопиющая беспомощность рук…
Я перехватил взгляд темного. Точнее, наоборот, он сам нашел меня. Колебание век — подмигнул, словно узнал. Короткое движение скул напоминало улыбку. Странно было видеть проблеск эмоции на его лице.
— Ха-а-а-а-р! Х-а-а-а-р! — Не то хрипел, не то каркал на досках Славик. Осторожно трогал то одним, то другим пальцем гвоздь.
Как это он сказал мне: «Сродственники твои»… Да, мои! Я выпрямился. С какой-то дикой индейской гордостью оглянулся на «братву».
— Не, он не Кастет, — сказал до того молчавший Гена. — Он Исус.
— Шашлык, — поправил человек-кабан.
Сложно поверить — они смеялись. «Братва».
Удивительная пара переступила Славика, как лужу, сошла по ступеням. Их никто не задерживал. Зачем? Они были равны — «братва» и темные. Хищники, воины из разных кланов, которым нечего в данный момент делить.
А Славик выжил, и оклемался на удивление быстро. Со слов Виталия, за месяц. В зале он, правда, больше не появлялся, хотя вспоминали его долго — Шашлык…
Я благодарен тому событию. Оно снова вернуло меня в зазеркалье, из которого я так опрометчиво сбежал. Четвертый и пятый курсы я прилежно растил волосы, зная, что больше никогда не отрекусь от породы иррациональных созданий, исповедующих чудной облик.
Я нашел моих заброшенных школьных друзей. К счастью, они были на том же месте — на пляжах Муркока, где молочного цвета море, скалы из розового мрамора, а вместо песка толченая в прах кость. За несколько лет моего отсутствия в их жизни они разве что успели обзавестись женами и первыми компьютерами. Я снова пел им под гитару: — Мы вышли покурить…
Мой вид фактически не менялся последние семнадцать лет. С того самого сентября, как мне была явлена воинственная «родня», спецназ зазеркалья, я ношу только черное. В память о встрече. Но не кафтан — я не заслужил такого. (Мне же не придет в голову напялить краповый берет или боевую награду.) Меньше всего мне бы хотелось походить на ряженого самурая из «Великолепной семерки», крестьянина с украденной родословной, доспехами с чужого плеча. Впрочем, тому хватило сердца умереть достойно. Я пока что не уверен в моем сердце…
Единственное, лет пять еще я таскал на поясе кованые гвозди — подражание тем, которые увидел тогда в харьковском лесопарке.
Дом
Два чувства дивно близки нам,В них обретает сердце пищу:Любовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.
А. Пушкин
У Назарова обнесли харьковскую квартиру. «Китайцы» мало того, что за последний месяц не рассчитались, так еще и прихватили с собой полный электробытовой комплект: видеодвойку, микроволновку, холодильник, стиральную машину…
Вся техника была старенькая, из девяностых. Удивительно, но позарились даже на допотопную кофемолку советских времен и виниловый проигрыватель. И необъяснимое по нынешним временам громоздкое, никчемное воровство: сперли диван — двухспальную раскладушку; мебельное ископаемое.
Друг Вадюха, приставленный надзирать за квартирой и собирать арендную плату, позвонил Назарову в Москву, где тот проживал без малого пятнадцать лет.
— Назарыч! — так он обращался к Назарову с первого курса политеха, когда только познакомились. И «братушкой» называл, но слово появилось относительно недавно, Вадюха в какой-то компании подхватил этого ласкового «братушку» и Назарова на него подсадил. Назаров теперь тоже Вадюху называл «братушкой» — смешно и умильно. Хотя дружили они долго, двадцать три года, действительно — братья, по-другому не скажешь…
