— Я ухожу, — сказала Ася строго. — Но это не значит, что кто-нибудь может делать что ему угодно. Больной! Душ в лучшем случае — через три дня. Евгения Михайловна, можете идти домой. Ночная смена уже в курсе, они последят по очереди. Я приду завтра вечером. Чтобы все было в порядке. До завтра.
Квадратный поднялся, неуверенно спросил:
— Можно я вас провожу? До выхода…
— До выхода — можно, — разрешила Ася. — У вас какие-то вопросы есть?
Квадратный покосился на больного Гонсалеса и неопределенно пожал плечами. Больной Гонсалес с интересом наблюдал за ними веселым зеленым глазом, уже довольно уверенно выглядывающим из припухших век в окружении сине-багрового кровоподтека.
— Тогда я еще здеся побуду, — решила баба Женя. — Можно, Ася Пална?
— Побудьте, — разрешила Ася.
— Есть! — с удовольствием сказала баба Женя. Выходя в коридор, Ася услышала, как больной Гонсалес засмеялся. Выйдя вслед за ней и плотно прикрыв за собой дверь, засмеялся и квадратный. Ишь, как они вдруг все развеселились. А ведь настоящая опасность, насколько она понимала, вовсе не исчезла. Все принятые меры — это полумеры. Меры против симптомов, а не против болезни. Уж квадратный-то должен это понимать.
Она молча шла по лестнице вниз, и квадратный шел за ней молча, и никаких вопросов не задавал, и молча вышел за ней из отделения, и молча пошел к импровизированной стоянке для автотранспорта, принадлежащего персоналу… Она уже подошла к своему мотоциклу, уже вытащила из пакета шлем, уже хотела поинтересоваться, почему он так долго не может сформулировать свой вопрос, но как раз в этот момент он его сформулировал:
— Это ваш мотоцикл?! — В голосе его было подозрение. И даже ужас.
— Мой. А что, по сводкам он числится в угоне?
— Да нет… — Квадратный заметно смутился. — Просто неожиданно как-то… Все-таки слабая женщина…
— Склонная к меланхолии, — подсказала Ася. — Ну да, ну да… Но я потихонечку катаюсь. Осторожненько. Это все, что вы хотели спросить?
— Вообще-то нет… — Квадратный смутился еще больше. — Вообще-то я хотел спросить: можно я вам позвоню?
— Конечно, — серьезно сказала она. — Мы же обменялись номерами телефонов. И договорились: если что — докладывать немедленно. Так что, пожалуйста, звоните и докладывайте. Если что…
Она натянула перчатки, нахлобучила шлем, устроилась в седле, сказала: «До завтра» — и тронулась с места. Действительно — потихонечку, очень осторожно, без мотора, слегка притормаживая на спуске. На территории больницы нельзя было газовать. А вот за воротами!.. Сейчас она потихонечку, очень осторожно выползет за ворота — и ка-а-ак отведет душу!
Она выползла за ворота и увидела дорогую спортивную машинку, раскрашенную как божья коровка. Машинка стояла на общей стоянке рядом с двумя какими-то обыкновенными. Между божьей коровкой и обыкновенной маячил высокий блондин с голубыми глазами. Цвет глаз она на таком расстоянии, конечно, не видела, но и так знала, что они голубые. Роман почти не изменился. Только одет лучше, чем обычно. То есть лучше, чем пять лет назад. Скромно и стильно. Дорого. Никаких молодежных наворотов. Нет, все-таки изменился. При всей стильности — ни следа прежней непоколебимой вальяжной самоуверенности. Суетливый какой-то. Топчется на месте, дергается, головой вертит… Он что, может быть, ее высматривает? Приехал специально, что-бы встретить ее после дежурства? Ну и ну. Интересно, не на этой ли божьей коровке он приехал… В солнечном сплетении вдруг противно похолодело. Она тронула газ, повернула и медленно проехала мимо стоянки. Роман оглянулся на мотоциклетный треск, поморщился, отвернулся… Он ее не узнал. Еще бы. В этом прикиде ее родная мама не узнает. Ася зачем-то оглянулась. Роман наклонялся к божьей коровке, пожимал плечами и качал головой. Разговаривал. В божьей коровке кто-то сидел, и Роман с этим кем-то беседовал. По-дружески. Ася газанула, пролетела тридцать метров до ближайшего переулка, свернула за угол старой пятиэтажки, резко остановилась и полезла за мобильником. Квадратный ответил через секунду:
— А я ждал!
Голос у него был совершенно легкомысленный. Только этого не хватало. Она глубоко вдохнула свежий весенний запах, пытаясь заглушить тухлый холод в солнечном сплетении, и решительно сказала:
— Докладываю. На улице, почти рядом со входом на территорию больницы, стоит спортивная машина, раскрашенная, как божья коровка.
— Вообще-то мы в курсе, — помолчав, сказал квадратный. — Но все равно это вы правильно…
— Это не все, — перебила она еще решительно. — Рядом с машиной стоит блондин с голубыми глазами… В общем, стоит мой бывший муж. Он знает того, кто сидит в машине. Разговаривал с ним. А сегодня утром звонил в отделение. Предлагал встретиться. Понимаете?
— Ну, бывает, — осторожно отозвался квадратный. — И что?…
— Не бывает, — опять перебила его Ася. — Во всяком случае, за пять лет такого не было ни разу. После развода мы не виделись. И он никогда раньше не звонил. А теперь приехал и ждет. И разговаривает с этим, который в божьей коровке. Черт…
— Спокойно, — быстро сказал квадратный. — Спокойно, спокойно… Это может быть и случайностью. Подумаешь — разговаривает! Может быть, закурить попросил… Вы к нему хотите подойти? Только успокойтесь…
И Ася почему-то сразу успокоилась. Хотя уже знала, что никакой случайности быть не может. И закурить Роман не мог попросить. Он сроду не курил. Активный отдых, здоровый образ жизни… Нет, не случайность. Но все равно успокоилась. И сказала совсем спокойно:
— Это не случайность. Роман не курит… И я не собиралась к нему подходить. С какой стати? Я уже далеко отъехала. И так сегодня задержалась, а меня дети ждут.
— Дети? — Квадратный, похоже, сильно удивился. — К-какие дети? То есть… Не один ребенок, да? Двое? Маленькие?
— Почему это двое? — тоже удивилась Ася. — Ничего не двое. Четверо. И почему это маленькие? Всякие. То есть и маленькие тоже есть. И средние. И большие… Вернее, большой только один. Но это — дело времени. Они так растут, так растут… Не успеешь оглянуться — все большими станут. Ну все, доклад окончен. До завтра. Конец связи.
Она сунула телефон во внутренний карман куртки, опять натянула перчатку, поправила сдвинутый во время разговора шлем и понеслась по вечернему городу, с наслаждением ощущая силу и не ощущая никакой меланхолии.
Глава 4
Дети действительно ее ждали. После дневного дежурства — вечером, после ночного — утром. Они всегда ее ждали. Соня два раза даже в школу опоздала. Ася два раза задержалась после ночного дежурства, и Соня просто не пошла в школу, пока ее не дождалась. После второго такого случая Ася провела со всеми серьезную воспитательную беседу. Об экстренных операциях, которые бывают — тьфу-тьфу-тьфу — не часто, но когда бывают, то о конце дежурства думать было бы странно и даже противоестественно. Во время таких операций хирургу необходимы спокойствие духа и предельная концентрация внимания. А какое спокойствие и какая концентрация могут быть у хирурга, если он будет думать не о том, как спасти зрение человеку, а о том, что некоторые дети не идут в школу, как положено, а сидят, как хотят, дома и ждут его?… В смысле — хирурга. В смысле — ее, Асю. Так что не надо ее расстраивать. Надо делать, что положено, соблюдать режим и думать своей головой. Все все поняли? Ну и хорошо. Пора понимать, все-таки большие уже.
