Все лето деревни и села ломились от наезжего люда, но самое прибыльное время наступало осенью. Рабочие приисков, получив расчет, выходили из тайги. Почти каждая изба к этому времени готовилась особо, хозяева запасались спиртным и съестным припасом. До самого Покрова, а то и дольше превращались они в кабацкие заезжки, где и накормят, и напоят, и спать положат. Оголодавшие по женскому телу мужики золота не жалели. Деревенские бабы, вдовые да гулящие, под напором золота быстро освоили древнейшую профессию. Не желая огласки своих дел, выходили они в тайгу навстречу старательским и приисковым рабочим. Строили в тайге шалаши, пекли шаньги, коими потчевали гостей. Понеслась срамная слава о горе «шанежной» да о шалашовках, только не останавливала она никого. Мужние женки и те, нужду испытывая, уходили на «шанежную» с молчаливого согласия запойных мужиков. Пришлые, таежных законов не признавая, стародавние, из поколение в поколение передаваемые охотничьи угодья рушили и зорили. Зверь и соболь уходил из тех мест, где вгрызались они в золотоносные ручьи. Не было никакой управы на этих хитников. Те, кто пытался отстоять свои угодья, пропадали в тайге.
Тихий злобный ропот катился по коренным ангарским деревням. Копилась ненависть и чесались кулаки у мужиков. Не раз уже в драках проливалась кровь. Старосты отписывали о тех безобразиях голове. Волостной голова жалобам ходу особого не давал. До поры придерживал, и из волости до губернии они вообще не доходили. Куражились старатели и в кураже своем порой золотом платили за все — для Никифорова сплошной прибыток. Уже три кабака при избах заезжих открыл и еще пять только в Рыбном заложил. Ямской извоз по Ангаре под себя подмял, потекли тоненьким ручейком пески золотые и в его карман. Однако видел и понимал он, что мимо него золотой рекой проносится неслыханное богатство. Тогда-то и решили они с Коренным, что несправедливо это. Ладно наемные да приисковые. Те, расчет получив, львиную долю в кабаках да лавках оставляли. А бродяги-хитники, что сами по себе в тайге золото промышляют? Они делиться должны, отдавать часть им, потому как на их земле они мошну набивают, на их исконной ангарской земле потом их предками политой. Надежных людей подобрали десяток, желающих попортить крови пришлым хоть отбавляй было. Косых ту десятку возглавил. Крест целовали на верность Никифорову, животом клялись.
В конце лета пошли они старательской тропой, на одном из притоков реки Шаарган наткнулись на ватагу. Миром подъехали, вроде как поговорить, мужики работу побросали, собрались у зимовья. Старшой их вышел, в руках топор, видно, только топорище насадил. Косых будто не понял, а может, задумал так, пальнул в упор из шомполки картечью. Полголовы снесло, рухнул старатель, так с зажатым в руке топором и умер. А Косых с коня спрыгнул и к остолбеневшим мужикам:
— Таперь я у вас старшой!
Окруженные конными вооруженными людьми, старатели молча приняли условия: половина добытого золота — дань за выход из тайги. Тут же, под ружьями, старательскую казну из сундучка вынули, ровно половину отмерили и забрали.
— Вот так оно таперь будет! Ежели жизня дорога, платите. А на нет спроса нет, кто не согласный — в тайгу не зайдет. А ежели без моего допущения зайдет, здеся и останется! — Взлетев на коня, Косых внимательно и жестко посмотрел на угрюмые лица старателей. — У меня память хорошая, вам дорога домой открыта, и весной в тайгу пропущу! — Вздыбив коня, махнул рукой, и его подручные пришпорили коней.
— У нас тоже память хороша, дядя! — раздалось ему вслед.
Но Косых этих слов не услышал. А если и слышал, не обернулся. В этой тайге он не боялся никого. Здесь он был полный хозяин. Тугой кошель золотого песка в его седельной суме весомо подтверждал это. По крайней мере, он был в этом уверен. Неделю мотались они по тайге, выискивая старательские ватаги.
Выдавливаемые приисковыми партиями, они забирались в самые непроходимые и неизведанные места. Нашли еще две, крови больше пролито не было, но половину золота у них забрали. Разъединенные и чужие в этой земле, небольшие ватаги старателей были беззащитны. Все понимали, что дорога в эти места одна — через Рыбное село, не обойти, не объехать, потому, сжав зубы, соглашались и отдавали тяжким трудом добытое. Среди старателей тогда и родилось негласное название этого села — Разбойное. Тем летом старатели отступили, откупились и вышли по осени. Но не только золото вынесли они тогда на Большую землю, злобу и ненависть вынесли они тогда и распространили среди своего брата. К следующей весне народу в тайгу валило еще больше. Косых день и ночь пропадал у причалов, встречая дощаники. Некоторые его узнавали, молча проходили мимо, опустив глаза. К осени, собрав своих людей, Косых отправился в тайгу. Но получил отпор. По знакомой тропе они вышли на Шаарган, особо не торопились. Миновав несколько приисковых станов, развернутых золотопромышленником Машаровым, поздоровавшись со смотрителем, углубились в тайгу. Ехали долго, и вот уже должно было показаться зимовье старателей, тех, первых. И они его увидели — головешки сгоревшего сруба.
— Вот черт! — успел выругаться Косых, выезжая на поляну, и услышал выстрел.
Пуля с визгом прошла мимо его головы, обдав жаркой воздушной волной. Ойкнув, завалился в седле ехавший сзади Семен Карев, друг и дальний родственник Косых. Глухой, непролазный ельник, обступавший поляну, казалось, вспыхнул выстрелами.
— Засада! — истошно заорал кто-то сзади, и, сбившись в кучу, на злополучной поляне перед остатками зимовья, заметались его люди, разворачивая коней.
— Уходим! — рявкнул Косых, падая к гриве своего Каурого. — Выноси, родной! — шептал он, врезаясь шпорами в бока коня.
С версту гнали, опомнились, только когда Косых, придержав коня, перегородил тропу.
— Стоять! — орал он, гарцуя на разгоряченном коне.
Остановились. Спешились.
— Ну что, братва, делать будем? Получили по мусалам — и в кусты? В порты не наделали? Таперь они хвост задерут, суки! Карев где? Где Семен?
Мужики молча опускали глаза.
— Матанина тоже нет, — сказал кто-то.
— У-у-у, суки! Бить погань надо! — заорал Косых, свирепо вращая глазами.
— Чё орешь, Иван. Али не с нами был? Подстрелили Семена, видел я, как он с лошади падал. Да в кутерьме этой еле душу вынес. Вертаться за Семеном надоть. А Матанина я видел уж посля пальбы, за мной он с поляны выскочил, последним. — Высокий жилистый мужик, прямо ему в глаза глядя, сказал это громко и отчетливо.
Косых недобро глянул по сторонам. Остальные, подняв головы, смотрели на него и ждали решения. Раздавшийся в тишине топот копыт заставил всех схватиться за оружие.
