Ее голос дрожал от негодования и гнева.
— Но как же пророчество Сивиллы? — снова спросила я.
— Цицерон нашел способ его обойти! Да, великий римский оратор, что гордится своим благородным происхождением, ничем не отличается от купца, совершающего сделку на базаре. Единственная разница: торгует он словами, а не делами.
— Но как он сумел?
Неужели никто мне не объяснит? Я ведь знала это пророчество, гласившее: «Если царь Египта обратится за помощью, не отказывай ему в дружбе и поддержи его, но не посылай с ним войска, ибо если ты сделаешь это, то столкнешься с опасностями и трудностями». Как можно обойти столь недвусмысленное указание?
— Вроде бы Габиний, римский наместник Сирии, должен послать царя вперед, а свои войска вести сзади. Тогда получается, что он не «посылает войска с ним», а только «поддерживает» его, — фыркнула Береника. — Мы должны быть готовы встретить их.
Отец возвращается! Римляне восстановят его на троне! Меня охватил восторг, который я всеми силами старалась скрыть.
— Я буду неотлучно у себя, — заверила я ее. — Можешь больше не тревожиться обо мне. Я очень сожалею, что своей необдуманной выходкой заставила тебя беспокоиться.
О необходимости наказать Небамуна сестра забыла — римская армия вытеснила из ее головы все обыденные заботы. Это хорошо; а я укроюсь в своих покоях и буду надеяться, что она забудет и обо мне.
Дальнейшее произошло очень быстро. Такова была твоя воля, о Исида: ты пожелала отдать замышлявших зло в руки тех, против кого строились козни. Ты пожелала, чтобы мой отец, Птолемей Двенадцатый Филопатор Неос Дионис, вернулся на свой престол. Ты привела войска Габиния к Пелузию на границе Египта и позволила ему, преодолев сопротивление тамошнего гарнизона, открыть путь на Александрию. Именно ты ввергла сторонников Береники в смятение, повлекшее за собой поражение ее армии и гибель ее молодого супруга, однако твоим же благоволением командир римской кавалерии выказал милосердие к побежденным египтянам и удостоил Архелая почетного погребения, тем самым снискав расположение жителей Александрии. Звали того римского командира Марк Антоний, и в ту пору ему было двадцать семь лет.
Именно ты привела в движение эти силы, и именно по твоему соизволению в столь короткий срок произошли столь важные события, определившие мое будущее.
Поскольку изменницу Беренику ожидала публичная казнь, я становилась старшей царевной в роду. Следовательно, мне предстояло стать царицей.
Царица. Я буду царицей. Вновь и вновь я повторяла эти слова, но, в отличие от сестер, не намеревалась торопить время. Пусть предназначенное свершится в срок. Они проявили нетерпение, попытались обмануть судьбу, но их потуги лишь расчистили мне путь к трону.
Эта мысль вызвала у меня улыбку.
Я царица. Третий ребенок, девочка. Ну как такое может случиться, если не волей Исиды? Воистину, нити судьбы в ее руках!
Моя радость при виде отца не знала границ. Я обняла его и с удивлением увидела, что теперь наши с ним глаза находятся почти вровень. За три года его отсутствия я сильно изменилась.
— Ты вернулся! Благополучно!
Это казалось невозможным, но это свершилось, как бывает в ответ на молитвы.
Отец смотрел на меня, словно припоминал, кто перед ним.
— Ты выросла, мое милое дитя, — промолвил он наконец. — Ты станешь царицей, какую заслуживает Египет.
— Сейчас мне четырнадцать, — напомнила я ему на тот случай, если он упустил мой возраст из виду. — Я надеюсь, что не стану царицей еще долго — да царствует фараон миллион лет, как говорили древние.
— У тебя прежняя улыбка, — мягко произнес отец. — Я хранил ее в сердце эти годы.
Однако этот добрый и сентиментальный человек заставил нас присутствовать на казни его дочери Береники. Я до сих пор удивляюсь, как в нем соединялись столь разные черты.
Я пыталась отговорить его на том основании, что смерть — дело интимное и человек должен иметь возможность умереть не на глазах у зевак. Но отец настоял на своем.
— Кара непременно должна быть публичной, поскольку публичной была измена, — заявил он.
Точно так же отец настоял и на присутствии восстановивших его власть римлян: пусть видят, на что пошли позаимствованные у них деньги.
Перед казармами придворной гвардии поспешно соорудили скамьи, где нам пришлось занять почетные места. Отец представил мне римских военачальников. Авл Габиний был приземистым коренастым мужчиной, с виду сугубым прагматиком и реалистом, каким и должен быть человек, осмелившийся ради денег пренебречь пророчеством. Ну а начальник его кавалерии Марк Антоний… Я нашла его привлекательным молодым человеком с искренней улыбкой.
Честно говоря, это все, что я запомнила о нем после той первой встречи.
Беренику вывели и поставили перед казармами со связанными за спиной руками и повязкой на глазах. Потом повязку сняли, чтобы она могла видеть тех, кто обрек ее на смерть.
— Ты признана виновной в измене и узурпации трона в отсутствие законного царя, — произнес нараспев Потин, молодой, но уже ставший королевским министром евнух. — За это ты понесешь наказание и умрешь.
— Можешь ты сказать что-либо в свое оправдание? — спросил царь.
Разумеется, это была лишь формальность. Приговор уже вынесли и вряд ли отменят, что бы мы ни услышали.
— Раб римлян! — вскричала она. — Вон они сидят!
Она кивнула в сторону Габиния, Антония и Рабирия — заимодавца, что финансировал кампанию.
— Уселись крепко, теперь их уже не выгнать из Египта, и все из-за тебя! Так кто же изменник, отец?
— Довольно! — вмешался Потин. — Это твой последний вздох!
Он подал знак солдату, которому предстояло задушить осужденную, и гигант, чьи предплечья были толщиной с ляжки обычного человека, подошел к сестре сзади.
Береника, напрягшись, неподвижно ждала. Она закрыла глаза, солдат обхватил ее горло и резко сжал пальцы. Казалось, сестра очень долго сдерживала дыхание; потом ее тело взбунтовалось, и она стала корчиться, словно пыталась ослабить хватку. Однако что можно сделать, если руки связаны за спиной? Солдат, сжимая шею Береники, оторвал ее ноги от земли и удерживал в таком положении, пока жизнь не покинула сестру и тело не перестало дергаться. Конечности вытянулись, ступни обвисли, одна сандалия со стуком свалилась с ноги. Лицо ее приобрело ужасный темный цвет, и я отвела глаза. Потом послышались тяжелые шаги: поднесли носилки, мертвую погрузили на них и унесли. Одна нога Береники, та, что потеряла сандалию, свисала и волочилась по земле. Но ей уже было все равно.
