— Вы можете здесь подождать его. — Рейли немного выкатил кресло за дверь.
Он решил еще подшутить над Рейли.
— Все в порядке. В любом случае, он уже здесь. Но я предупреждаю тебя. Мы с ним пойдем на одну из наших прогулок. Я собираюсь выбраться отсюда. Он — единственный человек, который еще приезжает ко мне. А вы все сводите меня с ума.
Сразу после этого фургон остановился, открылась водительская дверь. Монах выпрыгнул на закругленную дорожку. На нем было длинное до земли одеяние с капюшоном, перепоясанное на талии узкой крученой веревкой. Когда он быстро шел по дороге и вверх по ступенькам, коричневые шерстяные полы хлопали его по ногам. Ему было около шестидесяти пяти лет, почти на двадцать лет меньше, чем старику. У него был двойной подбородок и мешки под глазами. Он излучал доброту и заботу.
Монах увидел Лайла и улыбнулся. Лайл был католиком-мирянином — крещеным и выросшим в вере, подобно своим родителям, детям и внукам. Несмотря на то что он редко посещал мессу и не проявлял искренности в служении Богу, о котором не мог всерьез думать больше пяти минут подряд, с тех пор как он был мальчиком, прислуживавшим в алтаре, церковь оставалась его частью, подобно руке или ноге. Он никогда не поворачивался к ней спиной. Не мог. Кроме того, что-то во всем этом было, и только идиот не стал бы подстраховываться.
Теперь, увидев знакомое лицо священника и его энергичный шаг, он понял, что может рассчитывать на дружбу отца Майкла, как он рассчитывал на дружбу очень немногих людей. Он почувствовал, как слезы благодарности подступают к глазам. Убийство Маргерит окатило его холодной волной скорби и горького сожаления. На краткий миг он подумал о собственной смерти и о том, что тогда произойдет. Ему не хотелось бы попасть в черную дыру небытия или, что более вероятно, поскольку он был католиком, в ад. Маргерит там не будет и его дорогой жены Мэри тоже.
Дверь дома для престарелых распахнулась, и монах стремительно шагнул внутрь:
— Я очень сожалею о смерти вашей дочери. Я приехал, как только услышал об этом. Вы же знали, что я приеду, не так ли, сын мой?
— Можете ставить свою задницу на кон, вы правы, — твердо ответил старик.
11
9.30. СУББОТА
МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ ИМЕНИ КЕННЕДИ
Вентиляция «Конкорда» гудела, воздух был слегка влажным. Полет из Лондона, к счастью, длился недолго, и Джулия, обессиленная рыданиями, большую его часть провела в дреме.
Ко времени, когда самолет должен был коснуться земли в аэропорту имени Кеннеди, разум начал брать верх над чувствами. Смерть матери по-прежнему отзывалась в ней острой пульсирующей болью, с нею невозможно было смириться, но Джулия понемногу успокаивалась и начинала приходить в себя. Нужно было сосредоточиться и подготовиться к тому, что может ее ждать в Арбор-Нолле.
Четкое понимание обстановки пришло, когда элегантный лайнер остановился. Стюард наклонился, чтобы сообщить ей, что они остановились на посадочной полосе и сейчас будет подан трап. Она была единственной пассажиркой, которой позволено выйти прежде, чем лайнер войдет в терминал.
— Два агента секретной службы ждут вас.
Он помог ей встать. Его голос звучал обеспокоенно, как будто Джулия могла быть гангстером или тайным убийцей.
Но она знала истинную причину внимания со стороны спецслужб и заставила себя улыбнуться:
— Это, должно быть, из-за моего дяди. Он баллотируется в президенты.
Он повел ее к открытому люку:
— Как замечательно! И кто же он?
— Крейтон Редмонд.
Джулия спускалась по трапу, и в ней нарастал гнев. День был холодный. Слабый солнечный свет едва согревал ее лицо. Ей нечасто приходилось иметь дело с семьей с тех пор, как она начала ездить на гастроли. Она особо не думала об этом, и все же власть клана Редмондов могла помочь ей в поисках убийцы.
Когда Джулия ступила на дорожку, заговорил человек справа:
— Пожалуйста, пройдите с нами, мисс Остриан. Я агент Файрстоун. Мы отвезем вас в Арбор-Нолл.
Он коснулся ее, и она взяла его за руку чуть выше локтя. Крейтон позаботился проинструктировать всех по поводу ее слепоты.
После того как она села в лимузин, агент поддерживал вежливый разговор ни о чем, она была столь же вежлива. Он и его партнер были отличными профессионалами. Она испытывала чувство благодарности за предоставленные охрану и комфорт. И все-таки...
В Редмондах многое вызывало восхищение и гордость. Они были единственной семьей, которая у нее осталась, и она любила их. Ее мать не была близка со своими братьями, она не захотела следовать семейной традиции, предписывавшей подчинение каждого общему делу. Джулия сохранила с детских лет воспоминания о жестоких конфликтах между Маргерит и братьями, причем Джонатан, отец Джулии, взирал на это с безучастным и оскорбленным видом. В результате Маргерит отдалилась от семьи, даже от отца, а они в ответ отстранились от нее.
Но сейчас все по-другому. Крейтон уже обо всем позаботился. Он был добр, однако если она уступит, то запутается в щедром, но удушающем гостеприимстве Редмондов и полностью подчиниться им. Ей нужно было использовать Редмондов, но не позволить им использовать себя. Если она была права и ее слепота происходит из-за какой-то травмы, которую она получила в вечер своего дебюта, они могли бы рассказать, что же все-таки тогда случилось. Если бы она могла видеть, шансов найти убийцу матери было бы гораздо больше. И вновь боль от воспоминания о внезапной слепоте в такси охватила ее. Если бы она тогда могла видеть...
Пока лимузин несся на северо-восток, по направлению к Остер-бэю, Джулия боролась с этой болью. На заднем сиденье она нашла сотовый телефон и начала набирать номера. Она была богата, а деньги могут решить массу проблем.
* * *
11.00. СУББОТА
ОКРУГ ВЕСТЧЕСТЕР (ШТАТ НЬЮ-ЙОРК)
Солнце проглянуло на унылом небе, нерешительный свет пытался согреть холодный воздух. Парк приюта для престарелых посерел с наступлением осени, трава пожухла, деревья избавлялись от листьев. Монах катил кресло Лайла Редмонда по одной из дорожек. Они говорили о Маргерит. Монах пытался утешить его. Лайл всеми своими чувствами ощущал ее присутствие. Приступы боли при каждом сотрясении кресла напоминали о безжалостности ее смерти... и о его ответственности за нее.
Его глаза увлажнились; он стал направлять монаха к своему любимому месту под старым платаном. Его посетила неожиданная мысль — а вдруг в ветвях дерева скрывается подслушивающее устройство. Вероятно, с его помощью Джон Рейли и узнал о двух пакетах, за отправку которых он заплатил санитару.
— Отвезите меня туда.
Сдерживая голос, он кивнул в сторону другого места рядом с прудом. Там не было деревьев над головой, приют располагался ниже по склону и отсюда был не виден. Здесь их никто не услышит. Вода с ритмичным плеском набегала на топкий берег.
Отец Майкл остановил кресло около гранитного валуна. Одинокая дикая утка плыла по гладкому, как стекло, пруду. Монах поставил кресло на тормоза и сел на валун напротив так, чтобы оказаться лицом к лицу со стариком. Он был в лоне матери-церкви уже около сорока лет и хорошо разбирался в человеческой природе. В некотором отношении он знал Лайла Редмонда лучше, чем Лайл мог когда-либо знать себя сам. С остальной своей паствой он предпочитал в таких случаях совместную молитву, но Лайл никогда не пошел бы на нее.
— Я согрешил, — вздохнул Лайл.
— Я умею слушать, — сказал священник. — Может быть, сейчас самое время рассказать мне все.
Он говорил со слабым немецким акцентом.
Лайл разглядывал доброе лицо отца Майкла. Круглое, с пухлыми щеками, под глазами бледно-синие мешки. Нос у него был острым, а волосы редеющие и седые. В его чертах ощущалась сила, решил Лайл, как будто под тучностью скрывалась закаленная сталь. Ему нравилось, что священник не был слабоумным добряком, который ни на что, кроме сочувствия, не способен.
Он подался вперед и заговорил тихо и доверительно:
— Мой партнер Дэн Остриан двадцать лет назад ушел на покой с половиной миллиарда долларов. Он решил, что имеет достаточно денег, и настало время занять подобающее место в обществе. Он стал большим филантропом и послом. — Лайл помедлил, ощутив стыд. — Но я прикинул и решил — а на черта мне это надо? Денег никогда не бывает достаточно. И продолжал работать, пока не увеличил первоначальный капитал, равный состоянию Дэна, в сорок раз. О здоровье я никогда не думал, оно не подводило. Но в какой-то момент я вдруг понял, что уже не так силен. Ну, примерно, как если бы у старого мотора бензин кончился.
Священник понял.
— Боли и недомогания возраста.
Лайл кивнул белой головой.
— И вот я оглянулся и подумал — а что же я получил за шестьдесят лет непрерывной работы? Состояние, которое превышает то, о чем Мидас мог только мечтать, трое сыновей, которые смертельно ненавидят меня... — Он сделал паузу, сглотнул и признал правду: — И груз вины.
