— Вже пятый за день, а мабуть, шестой. Не помню уж.
— Из штаба армии, должно. Пакет какой-нибудь срочный генералу привез, — высказал свое предположение Кузьмич, провожая взглядом удаляющегося мотоциклиста. — А в штабе-то день и ночь не спят…
Солнце вывалилось из-за горизонта, и сирота-хата сразу как будто помолодела. Даже ее единственный ущербленный глаз засиял.
— Знаете, товарищ сержант, об чем я ныне кумекал, — снова заговорил Кузьмич, затаптывая окурок. — Я ведь родом из Сибири, Красноярского краю…
— Так ты об этом мне десять разив говорил…
— Нет, об этом не рассказывал. Вот послушай-ка.
Лесов в Сибири, сам знаешь, тьма-тьмущая. На сто держав хватило б! А вот на твоей Украине их маловато. Ну, я и думаю: а что, если в тайге, скажем, поставить такой завод, который бы дома делал, а возить эти дома по железной дороге к тебе на Украину и в другие безлесные места.
— Кажуть, що таки заводы вже е, Кузьмич, тильки я не бачив их.
— Да ну! — ахнул Кузьмич, пораженный, очевидно, тем, что не ему первому пришла в голову такая мысль. — Эх, язви их корень! Стало быть, уже имеются такие заводы?
— Маемо, Кузьмич, маемо! — с гордой улыбкой подтвердил Пинчук, теперь уже совершенно уверенный в том, что есть у нас такие заводы, словно уж сам видел их собственными глазами. Потом, побурев лицом, добавил: — Побачим ли мы все это своими очами? Ухабистый лежит у нас шлях впереди, Кузьмич.
Перейдя улицу, густо заросшую подорожником и вечной спутницей запустения — дымчатой лебедой, или «цыганкой», как ее именовали в этих местах, Пинчук и Кузьмич приблизились к полуразрушенной мазанке. Перед тем туда юркнул зачем-то Сенька Ванин. Войдя в помещение, Пинчук увидел его мирно беседующим с поваром Михаилом Лачугой. На снятой с крючьев двери, при входе в мазанку, сушились на солнце галушки.
В самой мазанке на большой треноге лежал черный котел, вывороченный Лачугой из каменки разрушенной бани. Котел и сам повар не блистали чистотой. Это возмутило Пинчука.
— Що ж ты сидишь?! — закричал он на опешившего Михаила. — Подывись, якый в тэбэ котел! Свиней тильки кормить с цього котла. Дэ твий халат?..
Кузьмич опасливо озирался по сторонам, чувствуя и свою вину в этом деле: ведь хозяйство-то роты было последнее время в его руках.
— Я говорил ему на сей счет, — оправдывался он, гневно посматривая на помрачневшего Лачугу. — Да в разум не берет мои слова. Ты, говорит, мне не указ. Побывал у генерала, так теперь думает, что уж и сам генерал.
Михаил молча и недобро скалил свой щербатый рот, прощупывая нового старшину мутноватым взглядом.
— Не нравлюсь, ищите другого. Я с этим котлом всю хребтину поломал, — проговорил он.
— Жалко, що ты голову свою дурацьку не зломав! Ты у мэнэ гляди. А то таке лекарство пропышу, що вик памятать будэш!
— Не стращай!
— А я и не стращаю. Вернусь, проверю. И щоб усе чысто було! Зрозумило?
— Понятно, — вяло ответил повар.
— А ты тэж марш звидциля, ничого дурака валять! — бросил старшина Сеньке и вышел вместе с Кузьмичом во двор.
В мазанке некоторое время стояло неловкое молчание.
— Что он на меня? — кивнул лобастой головой Лачуга в сторону двери. — Тож мне начальник великий объявился. Видали мы таких!
— Нет, ты с ним поосторожней, Миша, — совершенно серьезно посоветовал Сенька. — Пинчук — человек крутой и строгий. Беспорядков не терпит. Чуть заметил что — и беда!.. Недаром председателем колхоза был! Этот враз научит уму-разуму…
Рассказывая об этом, Ванин не скрывал и собственной боязни перед Пинчуком.
— А вообще-то он очень правильный человек. Зря ругать не станет. А уж коли провинился, пеняй на себя: спуску не даст. Лучшего старшину не сыскать на всем белом свете.
— Что ты мне его расхваливаешь, как красну девку, — свистя сквозь щербатые зубы, заметил Михаил. — Сам вижу, что за птица. Заест.
— А ты делай все хорошо, и не заест. Почему от генерала-то ушел?
— По своей воле.
— Сам, значит?
— Сам.
— Хо? Сам! — Ванин захохотал. — Милый ты мой, хоть бы врать-то научился. Иди ко мне на курсы, за неделю академиком в этом деле будешь… Это, брат, ты от меня так легко можешь уйти, а не от генерала. Правда, хоть я и ефрейтор, но до генерала мне еще далековато…
— Не понял ты меня, Семен, — обиделся Лачуга. — Отпустил меня генерал. Я сам попросился у него в разведку. Хотел разведчиком быть, а тут опять с котлом пришлось возиться.
— Ах вон оно что!.. Ну ничего, Миша, не горюй. Кормить разведчиков — тоже большое дело. Дай-ка лучше закурить.
— Некурящий я.
Сеньку осенила какая-то новая мысль.
— Некурящий? — притворно удивился он. — Да как же это ты? Не понимаю. Я вот, например, подыхаю без курева. Выдадут на неделю, а я за один день все искурю. А потом хожу, щелкаю зубами, как голодная дворняжка, да покурить спрашиваю. Впору хоть вой…
С присущей ему сообразительностью Семен сразу же оценил обстановку. Если вести себя по-хорошему с этим поваром, думал он, то можно получить от него не только привилегию в смысле котлового довольствия, но и положенную ему порцию махорки. Оттого-то Ванин и подобрел так быстро.
— Тебе пора уже к котлу вставать, — услужливо заговорил он. — Может, помочь дровишек наколоть? Это я мигом.
— Не надо. Я сам.
Сенька в душе выругал недогадливого кулинара, но все же надеялся, что его слова произведут необходимое воздействие на некурящего повара.
Ванин взял топор и вышел из мазанки. Остановился, хищно кося глаз на курицу, мирно рывшуюся в мусоре и что-то там выклевывавшую. Затем нагнулся, взял полено и поставил его на попа. Взмахнул топором и опустил его на… голову курицы.
— Что ты наделал? — в ужасе заорал Лачуга. — Это ж хозяйская курица!
— Неужели? Ай-ай-ай! — притворно заахал Семен. — Ну, так поскорее ее в котел — и концы в воду!
— Вот набить бы тебе самому «котел», тогда б ты знал, как совать свой нос…
— Ну-ну, ты полегче! А то остальные зубы повыбью!
В дверях мазанки появился молодой разведчик Алеша Мальцев. Запыхавшись, он сказал:
— Товарищ ефрейтор, к командиру роты.
Сенька оглянулся, досадуя на то, что не удалось довести дело до конца.
— Ну, пошли.
Мальцев перепутал: Ванина вызывал не командир роты, а старшина Пинчук, нашедший для разведчика какую-то работу.
4
Марченко же сидел у себя в хате и выколачивал о стол разноцветный мундштук, ожидая, когда к нему явятся с докладом Пинчук и Кузьмич. Те вскоре пришли.
— Докладывайте, — приказал лейтенант, не прекращая своего занятия.
Это не понравилось Пинчуку, и он громко обратился к командиру:
— Товарищ лейтенант, разрешите докладать!
— Что кричишь? Я не глухой. Сказал же — докладывайте.
— Так я хотел по всей хворме.
— После войны — по всей форме. А сейчас не до этого.
Марченко вдруг легко вскочил на лавку и, быстро обернувшись, присел на подоконник. Тонкий и сухой, стремительный, он как-то весь подался вперед, будто готовился к прыжку. Из-под тонких броней поблескивали глубоко посаженные каштанового цвета глаза.
— Ну, я слушаю.
Кузьмич и Пинчук доложили: первый — о сдаче, а второй — о приеме имущества.
Выслушав доклад, лейтенант приказал прислать к нему Акима.
Пинчук с видимой неохотой уходил из хаты. Он надеялся, что командир роты поинтересуется, как у него, старшины, обстоят дела, что его волнует и прочее. Но ничего этого не случилось. Кровно обиженный, Пинчук все же проговорил:
— Время, мабуть, у него нэмае.
Встретив Акима на улице, старшина холодно передал приказание:
— Командир вызывав.
Аким удивленно посмотрел на Пинчука, хотел о чем-то спросить, но тот быстро прошел мимо.
— Писарем хочу тебя поставить, — сказал Марченко, когда Аким появился в хате. — Как ты на это?..
Аким внимательно посмотрел на офицера, будто видел его впервые.
— Как же? — повторил Марченко свой вопрос.
— Я бы попросил, товарищ лейтенант, не назначать меня писарем. — Аким еще внимательнее, с каким-то беспокойным любопытством рассматривал командира и только теперь увидел, как был красив их лейтенант. — Не хочу я быть канцеляристом.
— Почему? — Марченко соскочил с подоконника, мягкой походкой старого разведчика приблизился к высокому сутуловатому солдату. — Почему?
— Хочу воевать.
— Воевать всем хочется, — заметил недовольный Марченко. — А мне писарь нужен. — Помолчав, он примирительно спросил: — Кого бы вы могли порекомендовать?
— Не знаю, товарищ лейтенант. Вряд ли кто захочет стать писарем. Особенно сейчас, когда готовится такое…
— Знаю. Ну что ж, идите!
