— А какое отношение имеет одно к другому? — спросил Хосе невинно. — Туша в болоте сама по себе, а перья сами по себе…
— Я полагаю, — сказала Кора, — что ты выкрал тело профессора из корыстных соображений и выкинул в болото…
— Мой папаша за монетку удавится, — сообщил Хосе-джуниор. — Он такой.
Получив подзатыльник, Хосе отлетел к стене.
— Как же я его из морга бы вытащил и сюда приволок? — спросил Хосе-старший скорее у сына, чем у Коры.
— Подъемным краном! — закричал издали оскорбленный мальчик.
— Молчи, дурачье, — отмахнулся его отец. — Кран вызвать в пять раз дороже, чем продать подушки.
Пожарники не вытерпели, и машина поехала вперед, оставив на мостовой двух Хосе.
Кора понимала, что Хосе прав: ему и в голову бы не пришло тащить тело грузного профессора из морга только ради того, чтобы его ощипать. Хотя пух и перья он использовал…
Бред какой-то! Кому понадобилось ощипывать труп профессора?
В больнице Орсекки уже извелся, ожидая подругу. Он хотел знать все о профессоре и Коре. Чтобы успокоить его, пришлось рассказать, что покойного профессора украл из морга и ощипал корыстный торговец, который возжелал набить подушки и перину настоящим пухом и перьями. Такое объяснение, хоть и не удовлетворило Кору, было самым простым, и Орсекки его принял.
Больше того, археолог вознамерился тут же бежать на торговую улицу, чтобы собственными когтями разорвать на части этого корыстного торговца, но Кора его отговорила. Все равно профессора уже не оживить, и лучше всего будет его здесь кремировать.
Потом Кора снова села на яйца и стала размышлять, связан ли спонтанный запуск метеоракеты с присутствием там администратора Грегга. Но знал ли он о том, куда направилась Кора?
— Скажи, Орсекки, — спросила она ассистента, — пока меня не было, никто меня не спрашивал?
— Только администратор Грегг Мертвая Голова, — ответил ассистент. — Я ему сказал, что ты поехала на болото.
— Спасибо, — сказала Кора и задремала.
Ассистент на цыпочках вышел из палаты.
* * *
На следующий день Кора проснулась простуженной. В горле першило, с кончика клюва капало. Вот уж никогда раньше она не думала, что курицы простужаются.
Так что весь день Кора просидела на яйцах. Впрочем, в этом были свои преимущества. Хотя бы польза яйцам: им всегда лучше быть под матерью. Во-вторых, на яйцах, как оказалось, очень удобно думать. Главное — привыкнуть.
Кора хотела поглядеть на фотографию профессора, которую нашла в его доме, но фотография куда-то запропастилась. Так она и не смогла для себя уточнить, какой была расцветка ее покойного мужа.
После обеда пришел Орсекки, который, оказывается, с утра успел поработать на раскопках и отыскал там древние куриные лыжи. Это же надо придумать — курицы на лыжах, словно в цирке! Орсекки прослышал в городе о вчерашнем покушении на Кору и был возмущен.
Он ни секунды не сомневался, что ракета полетела не по своей воле — ее направил злобный Грегг. Кора оставляла за собой право сомневаться. Она не верила в романтических злодеев. Для Грегга важнее всего было удержаться на достойном месте и сделать карьеру. Покушаясь на инспектора ИнтерГпола, он рисковал карьерой в немыслимом масштабе.
Чтобы отвлечь Орсекки от тревожных мыслей, Кора спросила его, летают ли курицы и бывают ли среди них летуны.
— Разумеется, бывают. У нас даже есть клубы летунов. И соревнования по дальности полета. Но все это лишь в школе. Взрослым летать не рекомендуется. Представь себе: солидный господин — и вдруг летает!
Кора наклонила голову, будто бы соглашаясь с возмущением ассистента.
— Летающий господин опасен для нравственности. Он может заглянуть через любой забор, в любое окно — как ты укроешься от любопытного глаза и последующего за ним шантажа? А впрочем, после окончания университета взрослые ксеры и не могут летать: комплекция не позволяет.
— И тебе никогда не хотелось полетать? Ведь ты птица, а не баран какой-нибудь.
— Нет, — искренне признался молодой петушок. — Никогда меня не тянуло к полетам. Я даже самолет плохо переношу. Как посмотрю вниз, сразу голова кружится.
— А профессор Гальени? Он тоже не выносил полетов?
— Как ни странно, он, несмотря на свой почтенный возраст, говорил мне, что жалеет, что преклонный возраст не позволяет ему летать.
— А вдруг он на самом деле умел, но стеснялся тебя?
— Я бы никому не сказал!
— Но тебе было бы неприятно?
— Конечно, неприятно. Хотела бы ты взглянуть на меня со стороны живота?
— Зачем?
— Если я полечу, ты будешь вынуждена лицезреть самое некрасивое место моего тела — живот.
Кора подумала, что живот у ассистента совсем не так уж плох — он покрыт таким нежным пухом, он такой тугой и теплый, что на него приятно приклонить голову.
— Значит, профессор мог бы и полететь?
— Сомневаюсь, — сказал Орсекки. — По крайней мере, я никогда его за этим не заставал.
— Кстати, ты не брал фотографии профессора?
— Зачем мне?
— Может, на память.
— Я его помню и без этого.
— Какого он был цвета?
— Светлый!
Кора прислушалась.
— Сегодня с утра они постукивают, — сообщила она ассистенту.
— Я счастлив за тебя, — сказал ассистент.
— Мои терзания кончатся. Сколько можно изображать наседку!
— Разве ты изображаешь? — В голосе петушка прозвучало недовольство. — Любая другая на твоем месте была бы счастлива! Это же счастье!
— Можно подумать, — сказала Кора, — что ты только и делаешь, что сидишь на яйцах.
— Ты не права. Я же тебя подменял, и не раз.
— Но не носил их в себе!
— Это твой женский долг!
— Я его выполнила.
— Теперь с удовольствием забудешь о детях?
— Разумеется. Я жду не дождусь, когда вернусь в человеческое тело.
— Неужели тебе, после того как ты пожила в теле прекраснейшей из женщин, захочется вернуться в эту нескладную палку, в этот кривой тростник!
Кора почувствовала жалость к этому молодому существу. Ведь на самом деле он так одинок! После смерти супругов Гальени ему кажется, что Кора должна его понимать. А вместо этого она не скрывает своей мечты — бросить его и еще не вылупившихся цыплят. И, как бы угадав ее мысль, Орсекки отчаянно воскликнул:
— Ты подумала о маленьких? Подумала о детях? Каково им без матери?
— Я думаю, что у тебя на планете найдется, кому о них позаботиться.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
