Теперь щеки Софьи Маркеловны розовеют заметнее, гуще — она и возмущена и сконфужена тем, что приходится вслух произносить подобное.
— Мы так и ахнули, — она изумленно качает головой. — А Сергей Николаич поморщился и продолжает: «Помимо того, что это — чудовищная глупость, возмутительно и по другой причине. При всех выставить ребенка на посмешище, травмировать его — может быть, на долгие годы… Как директор, говорит, решение я принял, — вам всем сообщаю об этом во избежание каких-либо кривотолков». И к ней, к Уразовой: «Полина Ивановна, воспитателем бы быть не можете. Пожалуйста, подайте заявление — мы освободим вас по собственному желанию. Чтобы вы могли где-то устроиться…»
Голос у Софьи Маркеловны звучит напряженно-спокойно — будто это она сама говорит в лицо провинившейся эти прямые сдержанные слова.
— Как она тут вскочила — красная как свекла! «Никакого заявления не будет! Я сама вас всех на чистую воду выведу! Миндальничаете тут! Макаренко учил — в кулаке держать. А вы слюнтяйничаете!..» И давай нас всех костерить! Сергей Николаевич сначала стоял, потом сел, потом опять встал, когда она выкричалась. Вот выдержанный, а ведь совсем молодой был! Только шею свою трогал, потер — после ранения ныла она у него и если понервничает. «Жалею, говорит, Полина Ивановна, что вы так ничего и не поняли. Подозреваю, что Макаренко вы не читали. Толкуете вы его вульгарно. Один из главных принципов Макаренко — индивидуальный подход к каждому. Уважение. Не забывайте, кстати, что у нас тут — не правонарушители, не рецидивисты. Обыкновенные дети, лишившиеся родителей. Мы все вместе стараемся заменить им родителей. Вы им заменить родителей не можете. Как хотите — обойдемся без вашего заявления. Будет приказ о вашем освобождении — в связи с полным несоответствием занимаемой должности. Прошу присутствующих высказаться…» Сколько потом всяких комиссий приезжало — из района, из области, из Москвы даже. Ничего не помогло — как ветром эту Полину сдуло!..
Под седыми разлетистыми бровями Софьи Маркеловны ликуют, сияют, как озера под солнцем, глаза — справедливость-таки восторжествовала; по мере ее рассказа сложившийся в моем представлении образ Орлова как бы высвечивается с новой, неведомой мне стороны, оборачивается недостающей гранью. Недостающей — потому, что до сих пор я знал одного Орлова: до застенчивости скромного, деликатного в отношении с людьми, чуткого к детям — знал директора детдома. И совершенно не ощущал его как боевого офицера, многократно раненного и многократно награжденного, посылавшего своих солдат, работяг войны, под смертным огнем наводить понтоны, стелить на болотах гати, ставить мосты, — фронтовики знают, что такое саперный батальон. Этот неведомый мне Орлов как бы был однофамильцем того, первого, — сейчас, когда четко обозначилась еще одна сторона его характера, его твердость, когда нашлось недостающее в цепи звено и она сомкнулась, оба Орлова слились в одного, единого. Очень это, по-моему, русская черта — сочетание душевной мягкости и несгибаемой твердости. Всегда думаю о ней, наблюдая, как дюжий, по пояс голый плотник вразвалочку подходит к тяжелому неподъемному брусу, секунду, прикидывая, щурится, подхватывает, — и на руках его, под шелковистой, почти бабьей кожей взбухают стальные бугры мышц.
— Софья Маркеловна, вы знаете, что ходатайствуют о присвоении детдому имени Орлова? — спрашиваю я.
— Эх, еще бы не знала! Под петицией, чай, и моя подпись есть, — немедленно, с упреком и с гордостью отвечает она. — Андрюша Черняк с Сашенькой специально приходили. Шестьдесят три подписи собрали. Не считая ребятишек.
— Откуда ж столько?
— Ну, как откуда? Все работники детдома подписались, из районо. Многие наши бывшие воспитанники. У вас в Пензе их порядочно работает.
Вот с кем повстречаться надо, отмечаю я и несколько путано пытаюсь объяснить, зачем это нужно.
— Понятно, понятно, — кивает Софья Маркеловна и куда лучше, проще — мне же — объясняет: — Они ведь и есть — наш Сергей Николаич, в них он весь… Тогда уж, знаете, кого разыщите? Люду и Мишу Савиных. Муж и жена, с ребятишек дружили. Мы их тут — про себя, конечно, — так и звали: парочка. Оба инженеры, на одном заводе работают.
— На каком, Софья Маркеловна?
— Мешаю я их, голубчик! То ли — машзавод, то ли — химмаш. Вы у Сашеньки разузнайте, у нее все адреса есть. Да, все хочу вас спросить: а как вам наша Сашенька, — понравилась?
— Очень.
На свет в комнату летит мошкара, Софья Маркеловна плотней задергивает занавес, пытливо взглядывает на меня раз-другой, явно в чем-то колеблясь, и решается:
— Ладно, я вам и про нее расскажу. Сама не скажет.
И передо мной разворачивается еще одна жизнь, чистая и простая, простотой этой и волнующая.
…Спросив — можно ли? — и увидев, что в кабинете столько людей, она подалась назад, собираясь захлопнуть дверь, но Орлов уже опередил ее.
— Проходите, проходите, очень кстати. — И когда она вошла — розовая под устремленными на нее взглядами, черноглазая, миниатюрная, в легком цветном платье и с сумочкой в руке, — с удовольствием отрекомендовал: — Позвольте представить вам нашего нового главного бухгалтера, Александру Петровну. Прошу, как говорят, любить да жаловать…
Наутро — пощелкивая счетами и просматривая почтительно подаваемые пожилым счетоводом папки с документами — она уже сидела за своим столом у окна, причем сидела как-то так плотненько, обжито, словно проработала тут много лет. И удивительно, что в бухгалтерию, куда прежде заходили только по прямой необходимости — сдать командировку да расписаться в ведомости, — в бухгалтерию начали заглядывать просто так: в пустоватой комнате, с двумя впритык составленными столами и канцелярским шкафом, будто посветлело. Хотя посветлело здесь и буквально: в тот первый день главбух явилась на работу задолго до начала, до зеркального блеска оттерла, отмыла окна, прибрала на столах, вымыла пол.
О том, что главбух — чистюля, вскоре узнал и почувствовал весь детдом. Не то чтобы до нее в помещениях было грязно — Орлов за это строго взыскивал, но той чистоты, в которой содержат свои жилища иные женщины — когда не сыщешь ни соринки даже в таких уголках и щелях, куда и свой-то глаз, не говоря о постороннем, не доходит, — такой чистоты, конечно, не было. Простодушно-горячо и необидно пристыдив всех уборщиц, а заодно и их главнокомандующего, завхоза Уразова, Александра Петровна в ближайший же выходной день организовала генеральную уборку, втянула в нее всех воспитателей, ребятишек и, разумеется, деятельное участие приняла в ней и сама. Потом такие «походы за чистоту», как назвал их в специальном приказе директор, начали проводиться регулярно; домашняя чистота и опрятность детдома и его питомцев стала и традицией, и гордостью коллектива — перед другими школами и детскими учреждениями района.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
