— Ешь.
Я набираю ложкой в рот. Это, без сомнения, самая вкусная вещь, которую я когда-либо пробовала. Вкус насыщенный, маслянистый, теплый, искусно приправленный. Мне хочется поднять миску и выпить все до дна.
— Помедленнее, — предупреждает он меня. — Иначе тебя стошнит.
Когда я съедаю половину супа, я делаю глоток вина. Оно тоже вкусное, терпкое и ароматное. Я делаю только один глоток, потому что я почти никогда не пью, и я определенно не хочу потерять рассудок рядом со Зверем. Я не настолько глупа, чтобы думать, что он привел меня сюда только для того, чтобы накормить.
Он молчит, пока мы оба не закончили есть. Почти все, что было на столе, осталось нетронутым. Я смогла осилить только суп и съесть немного хлеба. Он съел говядину с небольшой порцией овощей. Неудивительно, что он такой худой. Может, ему не нравится человеческая еда. Может, он предпочитает пить теплую кровь.
Когда он закончил, он отодвинул тарелку в сторону и оперся подбородком на ладонь, смотря на меня ледяным взглядом.
— Что ты знаешь о бизнесе своей семьи? — спрашивает он меня.
Я чувствую себя теплой и счастливой от притока еды, но тут же снова закрываюсь, как моллюск, попавший под струю холодной воды.
— Ничего, — говорю я ему, откладывая ложку. — Я вообще ничего не знаю. Даже если бы я знала, я бы тебе не сказала.
— Почему? — говорит он. Его глаза блестят от удовольствия. По какой-то непостижимой причине он находит это забавным.
— Потому что ты попытаешься использовать это, чтобы навредить им, — говорю я.
Он поджимает губы в притворном беспокойстве.
— Тебя не беспокоит, что они не включают тебя в семейный бизнес? — спрашивает он меня.
Я поджимаю губы, не желая удостаивать его ответом. Но все же я пролепетала: — Ты ничего о нас не знаешь.
— Я знаю, что твой брат унаследует должность твоего отца. Твоя сестра будет делать все возможное, чтобы уберечь всех от тюрьмы. Но что насчет тебя, Несса? Как ты впишешься во все это? Полагаю, они устроят для тебя брак, как и для твоего брата. Может быть, выдадут тебя за одного из Галло... У них ведь трое сыновей, не так ли? Вы с Аидой могли бы быть дважды сестрами.
Его слова леденят мою плоть сильнее, чем его взгляд. Откуда он так много знает о нас?
— Я не... Я не... Нет никакого брачного договора, — говорю я, глядя на свои пальцы. Они скрючены так сильно, что стали бледными и бескровными, как куча червей у меня на коленях.
Мне не следовало этого говорить. Ему не нужно больше информации, чем он уже получил.
Миколаш усмехается.
— Очень жаль, — говорит он. — Ты очень красивая.
Я чувствую, как пылают мои щеки, и я ненавижу это. Ненавижу, что я стесняюсь и легко смущаюсь. Если бы Аида или Риона были здесь, они бы выплеснули это вино ему прямо в лицо. Они бы не чувствовали себя испуганными и растерянными, борясь за то, чтобы не расплакаться.
Я прикусываю губу так сильно, что чувствую во рту вкус крови, смешанной с остатками вина.
Я смотрю на его лицо, которое не похоже ни на одно лицо, которое я видела раньше — красивое, хрупкое, страшное, жестокое. Его тонкие губы выглядят так, будто их нарисовали чернилами. Его глаза прожигают меня насквозь.
Мне так трудно найти свой голос.
— А что насчет тебя? — я сглотнула. — Миколаш, не так ли? Полагаю, ты приехал из Польши в поисках американской мечты? Однако приехал без жены, которую можно было бы привести с собой в этот унылый старый особняк. Женщины не любят спать со змеями.
Я хотела его оскорбить, но он лишь холодно улыбнулся.
— Не волнуйся, — мягко говорит он. — Я никогда не испытываю недостатка в женской компании.
Я гримасничаю. Я не могу отрицать, что он красив, в суровом и ужасающем смысле. Но я не могу себе представить, чтобы мне захотелось приблизиться к такому злобному человеку ближе, чем на десять футов.
К сожалению, я нахожусь в этом радиусе, и скоро буду еще ближе.
Потому что теперь, когда мы поели, Миколаш ожидает новых развлечений.
Он выводит меня из столовой в прилегающее помещение. Это настоящий бальный зал, с полированным паркетным полом и огромной люстрой, свисающей с центра потолка. Крыша выкрашена в темно-синий цвет с золотыми пятнами в виде звезд. Стены золотые, а шторы из темно-синего бархата.
Это единственная комната из всех, что я видела, которую я бы назвала красивой — весь остальной дом слишком готичен и уныл. Тем не менее, я не могу наслаждаться этим, потому что играет музыка, и Миколаш, очевидно, ожидает, что я буду танцевать.
Прежде чем я успеваю вырваться, он берет мою правую руку в свою, а левой обхватывает меня за талию. Он притягивает меня к своему телу руками крепче стали. Он действительно быстрый. И раздражающе хорошо танцует.
Он кружит меня по пустому бальному залу, его шаги длинные и плавные.
Я не хочу смотреть на него. Я не хочу с ним разговаривать. Но я не могу удержаться, чтобы не спросить: — Откуда ты знаешь, как танцевать?
— Это вальс, — говорит он. — Он не сильно изменился за двести лет.
— А ты значит был рядом, когда его придумали? — говорю я грубо.
Миколаш только улыбается и заставляет меня кружиться, опуская меня обратно.
Я узнаю песню: это «Satin Birds» Абеля Корзеновского. Меланхоличная и печальная, но на самом деле очень красивая песня. Одна из моих любимых, до этого момента.
Мне не нравится думать, что у такого животного хороший музыкальный вкус.
Я ненавижу то, как легко наши тела двигаются в тандеме. Танцы для меня — вторая натура. Я не могу не следовать за его движениями, быстрыми и плавными. Я также не могу сдержать всплеск удовольствия, который бурлит внутри меня. После пяти дней беспомощного плена замечательно иметь столько пространства для движений.
Я забываю, чья рука скользит по моей голой спине, чьи пальцы переплетены с моими. Я забываю, что нахожусь в объятиях своего злейшего врага, что чувствую жар, исходящий от его тела к моему.
Вместо этого я закрываю глаза и лечу по полу, вращаясь вокруг оси его руки, переваливаясь через стальной стержень его бедра. Я хочу танцевать так сильно, что мне все равно, где я и
