– Хватит, – оборвал Мстиславский. – Вишь, от имени всего народа призвали мы Владислава на царство. Стало быть, его и должны поддерживать… А сын он Сигизмунду али не сын – дело десятое.
– А чем поддерживать-то? – угрюмо спросил Мезецкий. – У меня, Федор Иванович, боевых холопов десяток остался. Всей дворни душ сорок наберется. Положим, у тебя сотня…
– Меньше… – дернул бородой князь Мстиславский. – Откуда сотне-то взяться? Ладно, если пятьдесят наскребу. А боевых холопов – всего двое осталось.
– Вот-вот, – сказал Мезецкий, обводя взглядом Боярскую думу. – У кого, господа бояре да окольничие, войско есть? Может, в погребе али у жены под юбкой? У полковника нашего, пана-боярина Струся, сколько народу осталось? Тыща? Две?
– Мои жолнеры и гусары – моя забота, – горделиво сказал шляхтич. – Сколь ни есть, а все за Владислава в бой пойдут!
– Вот как пойдут, так и помрут, – усмехнулся самый молодой из бояр – Иван Никитович Романов, младший брат ростовского митрополита Филарета. – У боярина Струся три сотни гусар да полтыщи пешцев осталось. Москву в узде держать да нас, грешных, – может, и хватит. А если в бой идти, мало.
– Так что, под Сигизмунда идти, под католика? – угрюмо обронил Воротынский.
– А Владислав-то уже православие принял али как? – насмешливо поинтересовался Романов.
– Не может принц Владислав православную веру принять, пока он в Москву не прибудет, – раздраженно отозвался Струсь, пытаясь невесть в какой раз объяснить боярам политическую ситуацию. – Король Сигизмунд занял все дороги. Пока принц войска не соберет, короля не разгромит, все по-старому будет.
– Ну, так мы не против, если королевич короля разгромит, – изрек друг и родич Романова боярин Шереметев. – Вот разгромит – пущай православие примет. А лучше пусть сразу принимает. Тогда милости просим на царство. Тогда и думать будем. От нас-то, господин наместник, ты чего хочешь?
– Ну, неужели не ясно, ясновельможные паны бояре? Хочу, чтобы вы, правители московские, денег дали, чтобы принц Владислав сумел войска собрать, – сдерживая накипавший гнев, сказал полковник. – А вы, господа, обязаны дать деньги своему государю!
В палате сразу же стало шумно. Вообще, деньги лях просит давно, а где же их взять-то? А коли у бояр что-то и осталось, так не дадут…
– Ну, с деньгами-то войско и дурак соберет! – усмехнулся боярин Романов. – Пусть королевич без денег попробует…
– То не добра шутка, пан Романов, – звякнул шпорой полковник.
– А откуда хорошим шуткам-то взяться? У нас уже ни по-доброму, ни по-худому не шутят. По улицам проедешь – жолнеры пьяные ржут да москвичи плачут, – сказал князь Мезецкий. – Ты, господин полковник, пример покажи… Царская казна, какая от Василия Шуйского оставалась, в ведении пана Гонсевского была, от которого ты власть взял…
– Русская казна, князь, была пуста, – отчеканил Струсь. – Я не несу ответственности за действия пана Гонсевского.
– Как же ты, пан военный комендант, власть-то принимал без казны? – усмехнулся Даниил Иванович. – Надобно было Гонсевского спрашивать, куда деньги дел! Была бы казна – было бы чем королевичу помочь…
– Царю Владиславу! – сквозь зубы сказал Николай Струсь. – Царю!
– Да нет уж, пан полковник… – покачал головой Мезецкий. – Это что же за царь такой, что к подданным своим прийти не хочет? Что-то не очень я верю, что за столько-то лет Владислав не сумел бы в Москву прийти. Пришел бы к нам, приняли бы его, короновали. Ну а там бы все как один за православного царя бы поручились. Так, бояре?
Бояре одобрительно зашумели, а пан боярин покраснел.
– Забыл вам сказать, князь Даниил, – сказал вдруг полковник, сузив глаза. – Посланник короля, помимо всего прочего, требует еще и вашей выдачи. Король долго закрывал глаза на нахождение в Москве человека, приговоренного к казни.
– А ты выдай, – устало посоветовал Мезецкий. – Сообщишь королевичу Владиславу, что долг свой пред королем исполнил. Дескать, был отец недоволен, что князь Мезецский тебя пред отцом предпочел, так на плаху его и сволокли.
– Не забывайтесь, князь… – сказал полковник голосом, не предвещавшим ничего хорошего.
– Да я и не забываюсь, – криво усмехнулся Данила Иванович. – Помню, кто нынче в доме хозяин. Только, господа бояре и окольничие, надоело мне все это…
– Так кому же не надоело? – проворчал князь Мстиславский, поеживаясь, как медведь в берлоге. – Четвертый год тянем, ровно кота за яйца, а толку нет.
– Думаю я, господа бояре, окольничие да дворяне, что пора нам понять – не будет принц Владислав веру менять, – заявил Мезецкий, решившись-таки сказать то, о чем думали многие. Заметив, как напружинился пан Струсь, Данила Иванович сделал предостерегающий жест: – Погоди, пан-боярин, дай доскажу. Знаю, что ты мне опять скажешь – не пускает, мол, король сына на русский престол. Верю. Сигизмунд Польский сам хочет русским государем стать да нас всех в католичество обратить. А что Владислав? Если бы хотел королевич русским царем стать – принял бы православие. Хочет он и царем русским стать, и права на Польшу не потерять. Королем польским только католик может быть, верно? И хочет он войну против отца с нашей помощью выиграть. Так, бояре?
– Вы, князь, видимо, забыли, что польский престол нельзя получить по наследству, – тонко улыбнувшись, сказал лях. – Польского короля должно избрать на сейме! Принц Владислав не может быть уверен, что сейм изберет именно его.
– Знаю, пан полковник, что каждый шляхтич волен себя на престол выдвинуть, – сказал Мезецкий. – Только знаю еще и то, что королем становится не тот, кто должен, а тот, за кем сила да деньги. Те, за кого магнаты свои сабли и золото отдадут, тот у вас королем и будет. Так, пан полковник? Вон ты, например, сможешь стать королем?
Полковник Струсь замешкался. Однако чванливый поляк быстро нашелся. Горделиво подкручивая длинные усы, изрек:
– Я, князь, принадлежу к старшему гербу в королевстве. Мы, Струси – потомки Пястов, хоть и по женской линии, не нуждаемся в короне. Мы – выше этого! Мое войско не подчинено ни королю, ни принцу. А если я взял на себя роль наместника московского царя, то исключительно из дружеских побуждений.
Бояре злобно зафыркали, вспоминая «дружеское побуждение» предшественника Струся – пана Александра-Корвина Гонсевского, разрешившего солдатам ограбить Покровский и Успенский соборы, увезшего в обозе регалии русских царей. Полковник Струсь, пришедший на комендантство позже, успел украсть меньше. Но все равно «боярин» вывез из Чудова и Андроникова монастырей три воза серебра, не погнушавшись отодрать распятия…
Мезецкий сам не понимал – какая муха его укусила. А может, просто накипело на душе? И потому решил сегодня сказать все то, о чем долго молчал:
– Вот это-то и плохо, что в Речи Посполитой короля магнаты выбирают. Стало быть, король от панов зависит. А ведь, не дай бог, случись какая война, так разорвется вся Польша на куски.
– Не знаю, как Польша, но Московия уже разорвалась… – ядовито улыбнулся полковник.
– Разорвалась, – кивнул князь Мезецкий со вздохом. – Трудновато обратно-то склеивать будет… Но ничего… Бывало хуже, когда татары напали, а каждый князь наособицу сидел, свое добро сохранял. Двести лет Русь дань платила. И храмы грабили, и города жгли. Ну да ничего, сдюжили. И теперь, с Божией помощью, сдюжим…
– Ой ли? – презрительно ухмыльнулся пан Струсь.
– Ой – не ой, а ноготь с тобой… – холодно посмотрел на ляха князь и, обведя палату взором, спросил: – Сдюжим, бояре?
– Ты, Данила Иваныч, загадки не загадывай. Толком скажи, – прищурил глазки Салтыков, огладив брюхо.
– Думаю, пора нам нового царя искать, – заявил Мезецкий.
– Ты, князь, к измене зовешь? – поинтересовался Струсь, положив руку на эфес.
– К измене я никого не зову, – ответил Данила Иванович, поднимаясь с места. – Покажи – кому тут изменять? Царя нет, а католическому королевичу я служить не желаю. Довольно уже того, что я к Пожарскому не пошел. До сих пор стыдно вспоминать. А надо было еще тогда клятву с себя сложить. Ну, что уж теперь… Одно хочу сказать, при свидетелях, а думный дьяк пусть слова запишет. Готов, Василий? Ну, пиши – я, князь Даниил Иванов, сын Мезецкий, волею государя Бориса Федоровича, окольничий Боярской думы, отрекаюсь от подписи, что в грамоте, зовущей на царство польского королевича Владислава, собственноручно писал, да крестное целование слагаю!
– Гоньба, панове! – заорал полковник, обнажая саблю.
Мезецкий тоже схватился за клинок, готовясь распластать ляха от башки до задницы, но между ними встал Иван Михайлович Воротынский, что был по знатности вторым после Мстиславского.
– Негоже на думе Боярской саблями махать! – сурово сказал Воротынский. – Не было измены у князя Мезецкого. Волен он, как окольничий, на Думе свое решение говорить, и волен он крестное целование слагать.
