Зазвонил телефон, и я сказал, что подожду. Звонила Дороти Винант.
— Алло! Ник?
— Он самый. Как дела, Дороти?
— Только что пришел Гил и спросил меня… ну, вы знаете о чем, и я хочу сказать вам, что я и правда его взяла, но взяла только затем, чтобы он не стал наркоманом.
— И что ты с ним сделала?
— Он заставил меня отдать. И он мне не верит, но я только поэтому и взяла, честно.
— Я верю.
— Скажите тогда Гилу. Если вы мне верите, он тоже поверит: он убежден, что вы все знаете о таких вещах.
— Скажу, как только увижу, — пообещал я.
После паузы она спросила:
— Как Нора?
— По-моему, нормально. Хочешь поговорить с ней?
— Да. Но только ответьте мне: мама… мама что-нибудь говорила обо мне, когда вы у нее были сегодня?
— Не помню такого. А что?
— А Гил говорил?
— Только про морфин.
— Вы уверены?
— В общем, да, — сказал я. — А что?
— Да нет, ничего, раз вы уверены. Так, пустяки.
— Ясно. Позову Нору. — Я вышел в гостиную. — Дороти поговорить хочет. К нам не приглашай.
Когда Нора закончила разговор и вернулась, в ее глазах что-то было.
— И о чем же шла беседа?
— Ни о чем. Просто «как поживаете» и все такое.
Я сказал:
— Смотри. Нехорошо обманывать старших. Бог тебя накажет.
Мы пошли обедать в японский ресторанчик на Сорок восьмой улице, а потом я позволил Норе все же уговорить меня пойти к Эджам.
Пэлси Эдж — человек высокий, костлявый, абсолютно лысый, с желтым худым лицом, лет пятидесяти с хвостиком. Он сам себя величал «кладбищенским вором по профессии и наклонностям» — единственная его шутка, конечно, если это можно считать шуткой. Означало это, что он археолог. Он очень гордился своей коллекцией боевых топоров. В общем, он был не так уж безнадежно плох, если заранее примириться с тем фактом, что вам, скорее всего, придется перетерпеть подробнейшее перечисление его арсеналов: каменные топоры, медные топоры, бронзовые топоры, обоюдоострые топоры, граненые топоры, многоугольные топоры, зубчатые топоры, топоры-молотки, тесальные топоры, венгерские топоры, месопотамские топоры, нордические топоры — и вид у них у всех такой, словно их здорово моль поела.
Значительно меньшую приязнь вызывала его жена. Ее звали Леда, но муж прозвал ее Точечкой. Она была очень маленькая, и хотя от природы волосы ее, глаза и кожа как-то различались по цвету, все казалось одинаково грязновато-бурым. Она не садилась, а пристраивалась, как птичка на насесте, а в разговоре имела обыкновение склонять голову набок. По теории Норы, Эдж как-то раскопал одну древнюю могилу и оттуда-то и выскочила Точечка. Марго Иннес называла ее гномихой. Мне миссис Эдж однажды заявила, что, по ее мнению, все произведения, написанные двадцать и более лет назад, обречены на забвение, поскольку в них нет никакой «психиатрии». Жили они в уютном старом трехэтажном домике на краю Гринвич-Виллидж, и спиртное у них подавалось великолепное.
Когда мы приехали, там уже было с десяток гостей, если не больше. Точечка представила нас тем, с кем мы были еще незнакомы, а потом затащила меня в угол.
— Почему же вы не сказали мне, что те люди, с которыми мы у вас встретились на Рождество, замешаны в таинственную историю с убийством? — спросила она, склоняя голову набок до тех пор, пока левое ухо не легло на плечо.
— Я не знал, что они замешаны. Кроме того, что такое в наше время история с одним убийством?
Она наклонила голову вправо:
— Вы даже не сказали мне, что взялись за расследование этого дела.
— Я — что? А, понял вас. Не взялся и не берусь. В меня стреляли, что еще раз подтверждает мою роль непричастного и невольного очевидца.
— Сильно болит?
— Чешется. Забыл сменить повязку сегодня.
— Нора, конечно, страшно перепугалась?
— Я тоже, а заодно и тот тип, который в меня стрелял. А вот и Пэлси. Я с ним еще не поздоровался.
Я начал украдкой огибать ее. Она сказала:
— Гаррисон обещал привести сегодня дочь из того самого семейства.
Я несколько минут поболтал с Эджем, в основном о доме в Пенсильвании, который он покупал, потом раздобыл себе выпить и послушал, как Ларри Кроули и Фил Тэмз обменивались неприличными анекдотами. Потом подошла какая-то женщина и задала Филу, который преподавал в Колумбийском университете, один их тех вопросов о технократии, которые на той неделе были в моде. Мы с Ларри отошли и направились туда, где сидела Нора.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Берегись, — сказала она, — гномиха спит и видит, как бы вытянуть из тебя все секретные сведения об этом убийстве.
— Пусть вытягивает из Дороти, — сказал я. — Она придет с Квинном.
— Знаю.
Ларри сказал:
— Он ведь без ума от этой девчонки. Он сказал, что собирается развестись с Элис и жениться на ней.
Нора сочувственно заметила:
— Бедная Элис! — Она ее терпеть не могла.
— Ну это как сказать, — возразил Ларри. Ему Элис нравилась. — Я, кстати, вчера видел этого парня, ну, мужа матери этой девчонки. Помнишь, высокий такой, мы еще у тебя познакомились?
— Йоргенсен?
— Точно. Так вот, он выходил из ломбарда на Шестой авеню, возле Сорок шестой.
— Говорил с ним?
— Я был в такси. К тому же, наверное, когда человек выходит из ломбарда, вежливей сделать вид, будто ты его не заметил.
Точечка сказала «т-с-с!» всем сразу, и Леви Оскант заиграл на рояле. Пока он играл, приехали Квинн и Дороти. Квинн был пьян до изумления, да и у Дороти чересчур пылали щечки.
Она подошла ко мне и прошептала:
— Когда вы с Норой уйдете, я хочу уйти с вами.
— Остаться к завтраку тебе здесь не предложат.
Точечка зашипела в мой адрес.
Мы еще немного послушали музыку.
Дороти поерзала с минутку и снова прошептала:
— Гил говорит, что вы еще к маме собирались зайти. Правда?
— Сомнительно.
Квинн подошел к нам нетвердой походкой.
— Как поживаешь, старик? Нора, ты как? Передала ему, что я просил? — Точечка и ему сказала «т-с-с!», но он не обратил на неё ни малейшего внимания. Остальные, с явным облегчением, тоже принялись переговариваться. — Слушай, старик, у тебя в компанию «Золотые ворота» в Сан-Франциско деньги вложены?
— Немножко есть.
— Выгребай скорее. Мне сегодня сказали, что эта фирма здорово шатается.
— Ладно. У меня там, правда, немного.
— Немного? Что ж ты делаешь со всеми деньгами?
— Набиваю сундуки золотом, уподобляясь французам.
Он покачал головой с серьезным видом:
— Такие, как ты, разоряют страну.
— Зато такие, как я, не разоряются вместе со страной, — сказал я. — Где это ты так надрался?
— Это все Элис. Собачится целую неделю. Если бы я не пил, я б точно с ума сошел.
— Из-за чего же она дуется?
— Что пью много. Она считает… — Он наклонился и доверительно понизил голос: — Слушайте. Вы все мои друзья, и я скажу вам, что я сделаю. Я разведусь и женюсь на…
Он попытался обнять Дороти. Она стряхнула его руку и сказала:
— Ты дурак, ты надоел мне. Оставь меня в покое.
— Она говорит, я дурак. Я надоел ей, — поведал он мне. — А знаешь, почему она не хочет за меня замуж? Спорим, что не знаешь. Потому что она…
— Заткнись, заткнись, придурок пьяный! — Она принялась колотить его по лицу обеими руками. Она раскраснелась, голос стал визгливым: — Если еще раз скажешь, убью!
Я оттащил Дороти от Квинна, Ларри подхватил его, не дав упасть. Он захныкал:
— Она меня ударила, Ник! — По его щекам катились слезы.
Дороти уткнулась лицом мне в пиджак и, по-моему, разрыдалась.
Зрителями этой сцены не преминули стать все присутствующие. Примчалась Точечка с сияющим от любопытства лицом:
— Что случилось, Ник?
— Просто подвыпили, ну и гуляют. Ничего особенного. Я прослежу, чтобы они до дома добрались без приключений.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Точечка была против: ей хотелось, чтобы они остались, по крайней мере до тех пор, пока ей не удастся все выведать. Она просила Дороти пойти прилечь, предложила дать что-нибудь — неясно, что именно, — Квинну, который в это время с немалыми трудностями пытался встать.
