— Вы уже выяснили, кто это был? — внутренне похолодев, спросил Михаил Семёнович.
— Выяснили, — неохотно буркнул полковник. — Бывший полицейский, двенадцать лет службы, поощрения, премии и всё такое. Пришёл к нам с остальными, поскольку был против новой политики Дикенсона. Все его сослуживцы до сих пор клянутся, что мужик — кремень.
— Тогда с чего вы взяли, что это он?
— Во-первых, восстановили его переписку на пейчере, а во-вторых — он сам после этого признался.
— Мутант?
— Есть небольшие дефекты в генотипе, но по установленным нормам признан человеком.
— И почему он это сделал?
— Две тысячи кредитов на анонимной карте.
Ходынков опять устало потёр виски. Когда противостояние разделило город на две непримиримые стороны, в ряды антифашистов влилось немало полицейских. И далеко не все из них были мутантами. Недальновидная политика Дикенсона и прямой приказ Совета не вмешиваться в дела «Чистоты Господней» с самого начала вызвал большое недовольство среди сил правопорядка. Мало того, что этот приказ связывал полиции руки, так еще и горожане стали криво посматривать на тех, кто должен был их защищать. Неудивительно, что многие из полицейских с радостью перешли на сторону Ходынкова в тот момент, когда гнойник вскрылся и схватка перешла в активную фазу. А теперь получается, что доверять нельзя даже своим… Сам того не подозревая, враг нанёс гораздо более ощутимый удар, чем предполагал.
— Что вы с ним сделали?
— Да ничего, — хмуро ответил Яковлев. — Сидит пока в камере.
— Надо его отпустить!
— Это ещё почему? Расстреляем завтра и дело с концом!
— Вы с ума сошли? — возмутился Михаил Семёнович. — Мы не нацисты, чтобы расстреливать человека за то, что он один раз оступился!
— Оступился? Теперь это так называется? — саркастически протянул полковник. — Да если бы не забарахливший движок, тех баб в лучшем случае просто бы трахнули в кустах. А скорей всего, просто бы шлёпнули на хрен всё семейство!
— Тем не менее, всё обошлось! Как вы объясните людям, что мы принялись расстреливать своих же?
— Да очень просто! — рявкнул Константин Васильевич, в очередной раз жахнув кулаком по ни в чём не повинному столу. — Это мои люди! И они давали присягу, между прочим!
— А НУ ЗАТКНУЛИСЬ ОБА!!!
В этот раз на Макгрегора уставился даже Ходынков. Оказывается, у старика в запасе были не только дремота и неудобные вопросы.
— Успокоились? Замечательно! — ехидно проговорил дипломат. — А теперь послушайте меня. Костя, сейчас мы никого отпускать и расстреливать не будем. Пусть посидит недельку-другую в камере, а потом уже пустишь ему пулю в лоб по закону военного времени. Да, Миша, по закону военного времени. Мы сейчас на войне и не стоит давать врагу еще одного солдата. Умелого, обученного и замотивированного солдата, пусть это и две тысячи кредитов. Оставь свои пацифистские замашки на потом — настало время драться. Либо мы, либо нас!
На некоторое время в кабинете повисла тишина — все переваривали выступления Макгрегора. Первым её нарушил Билл Уилсон — Глава Департамента пищевой промышленности и второй из Совета, кто последовал за Ходынковым.
— Вот это речь! Кратко, по существу, на злобу дня! А я то грешным делом решил, Игнат Васильевич, что вы только в кресло пердеть способны!
— Спасибо за комплимент, сынок, — хмыкнул Макгрегор. — Хотя не стоило заострять внимание на моих стариковских слабостях — мог бы просто попросить проветрить.
Обмен шуточками немного разрядил обстановку, вызвав у всех слабые улыбки. Уилсоны всегда славились грубоватой манерой общения и Билл исключением не был. К тому же в кресло советника он уселся только в прошлом году, по сути, унаследовав его от отца, и всеми силами старался показать, что дело не только в преемственности поколений. Ещё не так давно Михаил Семёнович с улыбкой воспринимал его попытки утвердиться в глазах более старших и опытных коллег, но сейчас был вынужден признать — мозги у этого двадцатисемилетнего парня имелись. В отличие от манер и выдержки.
Другой особенностью семьи Уилсон были два едва заметных шрама от косметической операции, которую проходили все дети в семье. Всего лишь лишняя пара ушек, маленьких и абсолютно не работоспособных. Два маленьких кусочка кожи и хрящей, не влияющих ни на что, кроме записи в медицинской карте. И в тоже время, кардинально меняющих статус человека в глазах некоторых… хомо.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ладно, — вздохнул Ходынков, сделав себе мысленную пометку проследить за судьбой горе-полицейского. — Что у нас дальше на повестке?
— На повестке, как это ни странно, я! — хмыкнул Макгрегор. — Буду краток, потому что хороших вестей у меня нет. Мастер I класса Александр Викторович Давыдов передал мне сегодня официальный ответ Конгломерата: Техцентры не будут вмешиваться в гражданскую междоусобицу, которая случилась в нашем городе. Более того, с завтрашнего дня на СТО[3] вводится чрезвычайное положение. Все подстанции будут закрыты, оказание услуг — приостановлено, а большая часть персонала — временно эвакуирована. Для защиты интересов Конгломерата сюда будет переброшен батальон сил спецназа, включая роту Перерожденных. На любые провокации будет дан адекватный ответ.
— То есть они просто будут сидеть у себя в квартале и ничего не делать? — недоверчиво поинтересовался Билл.
— Ну почему сразу «ничего», — пожал плечами дипломат. — Сказано же, будут палить из всех орудий, если кто-нибудь плюнет в их сторону.
— Вот уроды!
— Засранцы!
— Они не могут нас так просто бросить!
Несколько минут в кабинете царил беспорядочный гвалт — большинство присутствующих высказывало свое мнение о Конгломерате Техцентров и его представителях. Михаил Сергеевич терпеливо дождался, когда шум стихнет и задал интересующий его вопрос:
— Что, совсем ничего?
Макгрегор помялся и неохотно ответил:
— Никакого оружия, людей или снаряжения. Максимум, на что он готов пойти — принять раненых. Но чтобы довести раненых до СТО, нам придётся пройти несколько километров по территории нациков. А это значит — пробиваться с боем. Боюсь, в этом случае спецура железножопых вряд ли будет разбираться, кто там в кого палит и просто накроет всех.
— Игнат Васильевич! — Ходынков попытался проглотить нарастающий гнев, но эмоции всё равно вырвались наружу. — Я признаю, что у вас за плечами гораздо больше опыта, чем у всех нас вместе взятых, но я бы попросил не сеять пораженческих настроений! Ни один цивилизованный человек не будет стрелять в машины скорой помощи или людей, идущих под белым флагом! И хотя на заре становления нашего города такое происходило не раз, я искренне полагаю, что мы уже далеко ушли от тех варварских времён!
— Ох, Миша, Миша, — с грустью в голосе покачал головой дипломат. — Я всегда уважал тебя за дальновидность и здравомыслие, но вот твоя наивность меня неприятно удивляет. У нас на дворе полноценная гражданская война на идеологической основе. Война, которую умело разожгли люди, желающие получить город под свой контроль. Даже если бы железножопые решили помочь, нам пришлось бы пролить море крови, чтобы погасить этот конфликт. Но кибы отказались. Значит, с каждым днём огонь будет полыхать всё сильнее. И каждый день, что ты изображаешь пацифиста, будет стоить нам десятки и сотни жизней. Поэтому собери уже яйца в кулак и хватит изображать из себя институтку!
Михаил Семёнович откинулся в кресле и мрачно посмотрел на собеседника. В глубине души он уже давно признал, что старик прав, но всё еще хотел решить конфликт мирными средствами. Да, уже были жертвы. Да, «Чистота Господня» умело манипулировала жителями Сити, стравливая их между собой. Но неужели Чумы и последующих ста лет Тёмного века не хватило людям, чтобы научиться ценить человеческую жизнь? Неужели идея о расовом превосходстве столь заразна и пагубна, что заставит их забыть мировую историю? Историю становления города, в конце концов? В это он верить категорически отказывался!
— Оставим пока эту тему, — буркнул Ходынков. — Что дальше?
