– Нет, нет.
– Дешево отдам. А сама в сестрин дом переберусь. Он хоть и холодный, но Сулейман вон починит печку. Обещал.
– Вы одни живете в доме? Дети-то где?
– В городе сын. Он занятой. Работа.
– К нему поезжайте. Здесь, наверное, зимой жить невозможно.
– Ой, что ты говоришь, дочка. Зимой тут такая благодать… С Богом можно тихо общаться. В город я не поеду ни за какие коврижки, там народу полно, тесно. Я там чужая… Вы вот, молодые, должны приезжать в деревни-то.
Маша с любопытством наблюдала за старушкой, прежде всего, за ее манерой разговаривать, в которой заметно сочетались и косноязычие, и проницательность, и откровенность. Побитые дождями цветы еще манили к себе… Но сухие метелки овсяницы да тяжелая крапива забивали их величие, красоту, не давали приблизиться и на метр. Сажать-то цветы у старушки сил хватало, а пропалывать уже нет.
Пока Маша вела неспешный разговор, к ней приблизились Анзор с лопатой и Сулейман. Не успел он сказать двух слов, спросить про рябину, как старушка набросилась на него:
– Вот из-за них, окаянных, у меня никто дом не покупает. Приедут люди смотреть дом, все им нравится… Хвалят. И чего не хвалить? Дом крепкий, теплый. Речка рядом. Грибов полон лес. А как узнают, что рядом живут «нацмены», так и разговаривать не хотят, бросают все и уезжают. Боятся.
– Нацмены? – переспросила Маша, не поняв значения слова, осторожно покосившись на рядом стоящих спутников.
– Я их так зову. Они же пришлые, черте откуда понаехали сюда. А «черными» прозвали их дачники. Прочтут они объявление, приедут и тут же бегут…. Я про цену не успеваю сказать, их уже и след простыл. Сохрани, Господь, и помилуй от такого соседства.
– Сколько бабка Надя тебе говорить, не называй меня «черным», – взорвался Сулейман. – Разозлишь, твоей же палкой стукну…
– Я сама тебя огрею… Чего пугаешь меня, старуху? Бесстыжая ты морда… Не я, они тебя так зовут. Прости, честной Отче. Если бы вы тут не обитали, я бы давно дом продала.
– Пусть они тогда купят ваш дом, – предложила осторожно Маша, бросив взгляд на рассвирепевшего Сулеймана.
Серьезность на ее лице сменилась негодованием, глаза напряглись. Возмущенная его дерзостью, неуважением к старому человеку и пораженная недостойной свободой обращения, она все же хотела избежать конфликта.
– Раз они здесь поселились, значит, дом лишним не будет. К ним еще кто-нибудь приедет.
– Они тут и так везде, повсюду, как колорадские жуки… Соседнее село Никиткино посмотрите, там в школе на одного нашего ребятенка десять чужих приходится, одни «черные».
– Бабка Надя, твой поганый язык я тебе засуну в одно место, – пригрозил Сулейман. – Я шутить не люблю, ты знаешь.
– Что я тебе не так сказала? Ничего плохого. А тебя кто так научил со старшими разговаривать?! Вы у себя там в кишлаке разве ругаетесь, кричите на женщин? По телевизору то и дело говорят, что у вас уважают старость. Вот и уважайте, я правду говорю…
– Наши женщины в аулах никогда не будут возражать мужчине, повышать на него голос. Это у вас принято ругать, материть… У нас женщина молчит в присутствии мужчины. А вы что делаете? Кричите на него, кричите… Теперь за нас взялись. Я тебе сколько раз говорю, Надежда Тимофеевна, не перечьте мужикам, и они, может, водку пить перестанут.
– Я тебе другое скажу. В чужой монастырь не ходят со своим уставом. Ты лучше сделай так, как я прошу… Вот приедут ко мне люди дом покупать, а ты спрячься, не выходи. Когда я продам дом, тогда и показывайся. Сделай так, Сулейман, а я тебя опосля и отблагодарю.
В кармане куртки у Маши зазвонил мобильный телефон. Она быстро вытащила его. Звонила мать. Беспокоилась, как обстоят у нее дела, нет ли каких проблем. Передала также пожелание отца – быть осторожнее, долго не задерживаться, до темна не гулять. Утром Маша предупредила, что поедет с Анзором за город поучиться водить машину, но ничего не сказала про рябину.
– Мать беспокоится? – догадливо спросил Анзор.
– Да. Пора нам ехать.
– Сразу я вас так и отпустил, – возмущенно поднял ладони рук к верху Сулейман. – Мы мяса, баранину нажарили… Амина тебя, Анзор, хотела видеть. Чай попьем. Куда спешить? Уедете еще.
В доме Сулеймана действительно пахло бараниной. Набитая доверху ароматными кусками сковорода ждала гостей уже на столе. Амина стояла у входа с вытянутыми вдоль длинного цветастого платья руками, в кожаных туфлях на массивных каблуках. Удивлял ее маленький рост. Пышные темные волосы, слегка покрытые легким розовым платком, спадали на покатые плечи. Лицо было смуглое, с прямым носом, по-детски мягкими губами. По-русски она говорила плохо, гораздо хуже мужа, корявым языком. Зато четверо детишек, выстроенных вдоль печи, с интересом общались с Машей, но уже нормально, без запинки и какого-либо акцента.
От жареной баранины Маша не отказалась. Поела с аппетитом. Выпила также чашку чая с конфетами.
Хозяин часто выходил из-за стола, открывал на кухне окно, чтобы очистить помещение от спертого воздуха.
Примыкавшая к просторному залу одна часть комнаты была занавешена одеялом, там виднелась старинная кровать, накрытая лоскутным одеялом, другая часть комнаты терялась в неопределенном мраке.
На стенах, давным-давно обклеенных дешевыми обоями, висели в деревянных рамках репродукции натюрмортов. Они, видимо, достались новым жильцам от прежних. Машу поразил мужской портрет, висевший над диваном, близ широкой распахнутой двери. То был мужчина лет пятидесяти, в расцвете сил, в пиджаке с короткими рукавами, с тщательно причесанными волосами темно-русого цвета. Сулейман догадливо разъяснил Маше, что оставил портрет того человека, который, как ему сказали, срубил этот бревенчатый дом собственноручно.
Детишки в грязноватой одежде с взъерошенными волосами часто подходили к Маше, угощавшей их конфетами, и задавали ей всякие недетские вопросы: какая у нее фамилия, где работает, есть ли у нее своя легковая машина?
Сулейману не нравилось общение детей с чужим человеком. Не скрывая своего недовольства, он что-то проворчал сквозь зубы и прогнал их. Но через несколько минут ребятишки снова обхватили руку Маши. А она продолжала озорничать с ними: то пощекочет одного мальчугана за живот, то заставит другого отгадать, в какой руке лежит конфета.
В какую-то минуту взор Маши упал на Сулеймана. Тот смотрел на нее похотливыми глазами. Маша долго оставалась в недоумении, затем в ее душе созрело смутное чувство страха, и она встала из-за стола.
Анзор без всяких расспросов и возражений согласился уехать. Взял из рук Сулеймана крепкий мешок с мясными припасами, сунул его в багажник и сел за руль.
Машина рванула вперед, оставляя позади ребятишек, машущих руками, клубок дорожной пыли.
Проезжая полями, Маша невольно вспоминала хищный взгляд Сулеймана. И тотчас пожалела бабушку Надю, которая оставалась жить с ним бок о бок.
В кармане вновь зазвонил телефон. Это опять тревожилась мама.
Когда машина помчалась вдоль соснового бора, Маша подняла голову, чтобы рассмотреть, как в угрюмом величии высились перед ней кроны деревьев с красно-коричневыми стволами. Дорогу неожиданно перебежала лисица. Маша узнала ее по острой рыжей мордочке и шикарному опущенному хвосту. Из уст Анзора вырвался дикий крик удивления. Ему захотелось догнать зверя, но Маша положила руку на руль, запретив устраивать погоню… Лесная красавица пересекла дорогу, выскочила на ложбинку, а затем под свист Анзора устремилась вверх по овражку к берегу реки.
Встреча с лисой произвела на Машу ободряющее впечатление. Забыв про горький осадок от деревенских бесед, она попросила кавалера остановить машину и сказала, что наступила пора учить ее крутить баранку. На нее нахлынуло ребячество… Она не сразу запомнила разницу в педалях, жала на них, когда надо и не надо, путала. Мотор глох, затем ревел и снова замолкал. Анзор терпел. Подсказывал, напоминал… И когда видел ровное движение машины, поздравлял с удачей себя и ученицу. Правда, радость длилась недолго. Мотор вдруг снова издавал некий шум, скрежет, рев, и колеса замирали, как вкопанные. Тут уж на крик переходила Маша. Бранила машину, била ладошкой по плечам бестолкового учителя, швыряла в него ключи… Потом снова заводила машину и трогалась в путь.
Первые минуты причиняли ей ужасное расстройство. Сказывались и детские страхи… Однажды отец в экспедиции по тайге посадил ее рядом с водителем, дал порулить. Дорога шла по рытвинам и кочкам. В ту секунду, когда переднее колесо наехало на непредвиденное препятствие, Маша с испугу повернула руль не в ту сторону, и машина врезалась в елку. Криками от боли запомнилась та попытка порулить. Случай, вернее, маленькая мягкая ель спасла ездоков. Но в память надолго врезались и брань отца, и выступивший холодный пот на лбу водителя. С той поры отец не разрешал никому из семьи садиться за руль, особенно сторожил сына Максимку. У него сердце замирало, когда он видел, как тот забирался в машину…
