Внимательное отношение Маши к рассказам старика Хасана побудило его рассказать про себя и своих родителей. Маша и сама задавала ему наводящие вопросы.
Отец у Хасана был не простым чабаном. Родителей его знали в округе как влиятельных и богатых людей, владеющих пастбищами, землей и огромными стадами овец. Революция не пощадила семью. Отца Хасана раскулачили и сослали в далекую холодную Сибирь. Там он нашел свою смерть. Звали его Абдулла. Когда Хасану разрешили покинуть колонию, он насыпал в карман землю с могилы отца, привез ее в горное село, на родину. Установил на кладбище надгробный камень отцу, положил под него сибирскую землю. В то время на кладбище не было ни одного захоронения. Родственники устанавливали символические могилы для тех, кто умер на чужбине. Хасан нашел того соплеменника, который настучал на отца, и отомстил ему. На вопрос Маши, что это была за месть, дед мудро промолчал.
Еще Маша пожаловалась деду Хасану на внука, срубившего бабушкину рябину. Он опять ушел от ответа, рассеянно посмотрел в окно, и, закончив рассказ про родное село, ушел в свои мысли.
Маше нужно было встречать мать, которая с утра ушла на рынок покупать мясо, а значит авоська у неё будет тяжёлой. Поглядывая иногда в окно, она замечала пустой двор, и успокаивалась. Ей не хотелось упустить из вида мать.
В квартире Маша была одна. Готовилась к семинару. Остальные домочадцы занимались своими делами: отец – в институте, Максим – в школе, Лиза – на работе.
Полтора часа назад она вот так же выглянула в окно, в подъезде хлопнула входная дверь, и ей показалось, что это мать вернулась с рынка. Она быстро добежала до первого этажа, но там кроме вахтерши Анастасии Григорьевны и старика, сидевшего рядом с ней на ступеньке лестницы, никого не было.
Спустившись вновь через двадцать минут вниз, она обнаружила ту же картину: старик продолжал сидеть на лестнице. Одет он был в старинный плотный кафтан, опоясанный узким кожаным поясом. Маленькие глаза отвлеченно смотрели в пустое пространство. Он приехал, как сказала Анастасия Григорьевна, к внуку Анзору. Послал ему письмо, сообщил о приезде, а тот почему-то не пришел на вокзал, не встретил и дома. Мобильный телефон у него вообще молчит, идут одни короткие гудки… Вот и уселся изможденный дед Хасан ждать пропавшего внука.
Анастасия Григорьевна видела утром Анзора, тот был жив и здоров, спешил куда-то на машине. Про приезд деда он ей ничего не сказал.
Маша расположила деда к себе. Несмотря на то, что он чувствовал усталость, а на дворе стояла стылая промозглая погода, ему тоже захотелось пообщаться, подружиться с жильцами дома, где купил квартиру его внук.
Каморка у вахтерши пахла краской. Недавно ее выкрасили ярко-ярко присланные управдомом гастарбайтеры. Анастасия Григорьевна плохо переносила невыветрившийся гадкий запах, потому постоянно охала и дышала в мокрое полотенце.
– Шли бы вы на улицу и свежим воздухом подышали, – предложила она приезжему деду. – Того и гляди отравитесь тут.
– Подождем здесь, – отозвался дед.
– Да вы же не знаете, сколько ждать, – встряла в разговор Маша, замахав руками от досады и понимания того, каким может быть долгим и напрасным ожидание. – Лучше пойдемте к нам домой, я вас чаем напою с дороги, вы посидите у меня, отдохнете.
– Ему продышаться надо, – твердо настаивала вахтерша. – пусть по парку погуляет. Анзор подъедет скоро, чего напрасно переживать.
– Что вы такое говорите?! – вспыхнула Маша. – Идемте за мной, дедушка Хасан.
Глаза Маши загорелись смелостью. Решительность быстро одержала верх над всеми другими чувствами, и в первую очередь над страхом пригласить в квартиру чужого человека.
Осознавая свое безвыходное положение, дед согласился, поднялся со ступенек и пошел за Машей, держа в одной руке увесистый чемодан, в другой легкую дубленку. Особенно на его решение подействовало то, что он не любил вызывать у людей жалость к себе.
После этого разговора они уже пили чай и любезно беседовали. Старик радовался, что принял предложение девушки, пообвыкся, успокоился, и стал смотреть на Машу добрыми, по-стариковски озабоченными глазами.
Когда на улице в очередной раз хлопнула дверь, Маша вздрогнула и побежала к окну. Двор был безлюден. Но ей показалось, что кто-то все же вошел в подъезд.
– Дедушка Хасан, я спущусь вниз, встречу маму, – смущенно сказала она. – Вы тут посидите пока одни.
Она вновь ошиблась. На первом этаже лишь Анастасия Григорьевна прохаживалась из угла в угол, тучная, злая, в широком и длинном до пола плаще. Ей надоело дышать неприятными запахами краски, и она решила подышать свежим воздухом. Двери в доме были распахнуты настежь, вдали виднелся березовый парк.
– Иностранец-то, где у тебя? – неожиданно встрепенулась Анастасия Григорьевна.
– Кто? – недоуменно спросила Маша.
– Голубушка, неужели ты его одного в квартире оставила?
– Деда Хасана, что ли?
– Во-во, иностранец Хасан. Разве можно его пускать в квартиру? Вон у Ивана Никодимыча всю квартиру обчистили. А ты, гляди-ка, еще его и одного оставила. Ну совсем рехнулась, девка. Сейчас мать придет, ой, и задаст она тебе трепку.
Пререкаться не было смысла. Маша невольно устремилась в квартиру. Ей и в голову не приходила мысль, что, оставляя чужого человека в доме, нужно обязательно ожидать кражу. И все же в душе появилось беспокойство.
Старик сидел у окна. Маша увидела его руки, лежащие на столе, – мозолистые, шершавые, познавшие тяжесть крестьянского труда… Разве такие руки способны украсть?!
Она провела его в зал, усадила на диван.
– Дедушка Хасан, а можно я вас честно спрошу?
– Говори.
– Правда ли, что у вас в горах принято воровать людей? Такой бизнес нехороший существует? По телевизору часто рассказывают в новостях, что ваши люди захватывают насильно человека, сажают его на цепь, а затем просят выкуп.
– У вас тоже дураков много, – вздохнул дед.
– Все-таки, у нас не принято торговать людьми, – настаивала на своей позиции Маша.
– В нашем селе никогда не крали человека, – продолжил дед, скрывая раздражение, нежелание вести беседу на неприятную тему. – Где-то это случалось, но не у нас. Занятие это давнее, из прошлого… Ты так спрашиваешь, не натворил ли чего Анзор мой?
– Пусть он сам на себя жалуется.
– Чем он тут занимается?
– Торгаш. Я ему советовала: найди стоящую работу, но он отказывается. У вас там, видимо, не принято работать. Лучше продавать арбузы, чем на завод ходить.
– Зря говоришь так, дочка. Я всю жизнь овец растил. Траву косил, дрова рубил, скотину держал. Десять лет председателем колхоза работал.
– Может, вы один такой.
– Плохо получается: один торгует, другие землю пашут, а вы всех за одного принимаете, всех торгашами называете.
– Прежде чем назвать, мы видим ваших мужчин с арбузами, видим, потому и называем. Могли бы девушки торговать. У нас в торговле как раз вместо мужчин женщины работают. Это же легкий труд. Но ваших девушек мы вообще не видим. Вы их в горах, что ли, прячете? Почему они сюда не едут?
– Умная ты. Правильно говоришь. Молодую красивую девушку прятать надо. Беречь. Лишние глаза не должны видеть ее. У вас, у русских, все неправильно. Я вижу, как вы, девушки, одеваетесь. Раздетые все… Одежды на вас почти нет. Голые ноги показываете. Это беда. Беда не в том, что девушки красивые, модные. Беда в том, что раз девушка встречает мужчину без стыда и страха, показывает ему голые плечи, голые руки, голые ноги… Что хочет мужчина от такой женщины, что он думает о ней?! Он думает о ней плохо, он думает, что она никому не нужна.
– У вас на Кавказе голое тело – провокация. Позыв или призыв – к насилию, пошлости. У нас, у всех европейцев, голое тело – это красота. И только.
– Глупо это. Оскорбительно.
– Нет.
– Да. Чем меньше на женщине одежды, тем она несчастнее.
Тут и Маша, и дед Хасан рассмеялись.
– Может, наоборот?! – поёрничала Маша. – У вас представления о женщине из первобытного строя.
– Ну и что?! У вас женщины не хотят даже детей рожать. Другой интерес. На Кавказе все семьи имеют много детей. Таково желание женщин. У нас женщину берегут, почитают. Посмотрите на наши танцы, на лезгинку, кавалер даже в танце не имеет права дотронуться до девушки. Это исключено. Это позор.
– Люблю лезгинку. Скажите, дедушка Хасан, почему же, когда танцуешь, нельзя взять девушку за талию?!
– Притронуться – значит, оскорбить. Смысл глубокий, точный. Женщина для джигита – всегда прекрасна, благородна… Каждая женщина – неприступная царица. Ее можно лишь боготворить, любоваться ею, но строго запрещено трогать…
– В этом что-то есть.
– Закон. Если к царице, к танцующей девушке, притронешься, она перестает быть царицей.
Маша тонко подвела деда к рассказу о том, какая легенда лежит в основе лезгинки. Почему в ней столько азарта, ритма, барабанной дроби, но женщина при этом всегда безмолвна?! Зачем мужчины танцуют на пальцах ног? Может ли русский человек в совершенстве овладеть лезгинкой? Допустимо ли девушке исполнять танец мужчины?
