Я подъехал к своему раненому – увы, делать было нечего. Он был мертв, вроде неглубокая рана на шее, но сонная артерия перерезана. На гриве его коня осталась темная полоса крови.
Мы спешились, следовавшие за нами охранники везли факелы, и вскоре место схватки было освещено. На земле лежали два казака, бритые подбородки и оселедец у одного из них, одежда говорили об этом совершенно точно. Кошкаров многозначительно посмотрел на меня:
– Ну что, понимаешь, откуда ноги растут?
Но я, к своему сожалению, его намеков не понимал.
Кошкаров крикнул своим подчиненным:
– Ну что рты раззявили, давайте посмотрите вокруг, может, еще что найдете, посмотрите в проулке.
Охрана с факелами рассыпалась по улице.
Мы подошли к нашему погибшему воину, который по-прежнему лежал, упав головой на гриву неподвижно стоявшего коня.
– Эх, Егорий, Егорий, – вздохнул Кошкаров. – Был бы ты живой – ох и получил бы от меня. Вот она, мисюрка, ну что бы надеть, я-то тоже, дурак старый, проглядел, что парень без шапки.
Он тронул ногой труп ближайшего казака, в ответ у того из раскрытого ворота выпал золотой крестик и повис на шнурке.
– Ого! – воскликнул Кошкаров и, нагнувшись, сорвал его с шеи погибшего.
– Ну-ка посмотри, Сергий, видишь ли что?
И с этими словами сунул мне под нос четырехконечный крест. Я разглядывал его под неярким светом факела и даже вспотел, мне не видно было ничего, что могло бы заинтересовать Кошкарова. Я продолжал смотреть на крестик – да нет там ничего, на мой взгляд, странного. Ну ладно, раз спросил, наверняка здесь что-то не так.
– Борис, так что, это католический крест?
– Конечно, ты что, не видишь, что ноги одним гвоздем прибиты? И надпись совсем не такая. Тайные схизматики на нас напали. Только лицо мне этого черкаса знакомо. Похоже, видел я такого как-то в свите щеголя московского Федора Никитича. Ну все, Сергий Аникитович, завтра тебя убивать будут по-настоящему.
– Борис, как бы сегодня на усадьбу нападения не было!
– Не думаю, – ответил, нахмурившись, мой начальник безопасности. – Захарьины еще не совсем из ума выжили, понимают, что мы беречься будем. Но что сегодня спать нам нельзя – это точно.
Еще минут через десять раздался топот – это бежали стрельцы из числа патрулей по ночной Москве. Увидев наши факелы, они перешли на шаг и вскоре остановились, чтобы удостовериться, кто тут находится. Я объяснил ситуацию десятнику. Несколько человек отправились за телегой, чтобы отвезти убитых в Разбойный приказ для разбирательства. Крестик Кошкаров отдавать стрельцам даже и не подумал, только подмигнул мне, чтобы я молчал про него.
Мы молча доехали до усадьбы, настроения никакого не было. Оставив покойника на слуг, я пошел в дом. Ирина сразу почувствовала мой настрой и молча стояла рядом, пока я раздевался. Ужинали мы вчетвером – ко мне зашел Тихо Браге, он был бодр и весел, у него все было отлично, нанятая артель восстанавливала усадьбу, и в скором времени он надеялся на переезд уже в свои апартаменты. С Иоанном Васильевичем у него также все складывалось неплохо. Не знаю, какой он составил царю гороскоп, но перстень с яхонтом говорил, что гороскоп тому понравился. Однако вскоре Браге заметил мою мрачность и не преминул спросить о причине. Мы с Кошкаровым переглянулись, и я ответил:
– Не исключено, что сегодня на нас может быть нападение.
Ира ахнула, и ее глаза заблестели:
– Сергий, ты что говоришь, это правда?
– Ира, ну чего здесь такого, как будто не знаешь, как это бывает.
Моя жена стала серьезной, слезы исчезли, лицо ее приняло жесткое выражение, какого я еще у нее не видел, она резко встала:
– Знаю, Сергий, вы ужинайте, а я пойду на женскую половину – мне надо всем дать распоряжения приготовиться к осаде. Сейчас печи снова растопим – смолу да кипяток готовить. Посмотреть надо на крышах, не замерзла ли вода в чанах, и песку прибавить.
С этими словами она исчезла в коридоре.
Борис посмотрел на меня, и в его глазах я увидел одобрение.
А я сидел и думал: «Вот времена, ни вопросов – что, как, почему; есть опасность – и к ней надо быть готовым. В моей первой жизни я таких женщин не встречал».
Тихо Браге что-то спросил. Я посмотрел на Кошкарова:
– Датчанин спрашивает – можно ли ему со слугами принять участие в бою, если он будет?
– Борис, скажи, что мы еще не уверены, что нападение будет сегодня, но если это случится, то пусть он решает сам, что делать, а я не против его участия.
После ужина я вышел во двор, Кошкаров ушел к своим подчиненным раздавать инструкции, обычно уже пустое к этому времени подворье сейчас напоминало муравейник. Но никакой паники, все бегали с деловым видом, шума почти не было. На крыше разбивали уже достаточно толстый лед в емкостях с водой, дворня в очередь передавала туда полные ведра. Неожиданно ворота открылись, и несколько вооруженных воинов ушли в темноту. Я пошел туда. Кошкаров стоял, задумавшись, глядя на закрывающиеся ворота.
– Борис, ты куда людей отправил? – спросил я.
Вместо ответа он показал на чернеющий на фоне звездного неба силуэт колокольни Варваринской церкви.
– Видишь, единственное место, откуда можно прицельно стрелять. А им из луков только навесом можно бить. Наши сейчас на колокольне устроятся, их оттуда до утра не вышибить. А захарьинским ведь надо будет все быстрее сделать: ежели за час не успеют нас положить, то здесь от стрельцов не протолкнуться будет. Понимаешь, то, что ты сегодня Никите Романовичу в Кремле сказал, это для него пугало небольшое, торопиться с тобой он не стал бы, может, посмеялся про себя над молодым да продолжал каверзы строить. А вот то, что вечером случилось, – это его сынок, скорее всего, постарался, отца не спросив. Они сейчас еще не знают, что с черкасами этими случилось. А ведь от тех-то ниточка прямая к ним. Да, еще вспомнил я с крестиком убитого, Мартынко Заруцкий – это известный днепровский атаман, а ведь в церковь здесь ходил, православного изображал. Веру дедовскую предал, тьфу, анафема на него.
Он помолчал и продолжил:
– Иоанн Васильевич такого не простит Захарьиным, что с тайными схизматиками дружбу водят, и на родство не посмотрит. Никита Романович это не хуже нас с тобой знает, так что, может, и рискнут напасть сегодня ночью попозже. Хотя я бы на его месте этого не делал, а устроил засаду по пути во дворец, чтобы из пищалей всех сразу положить и сразу убечь. Так что ежели ночь переживем, с утра раннего в Кремль ехать не стоит.
А я стоял и вспоминал фамилию. Заруцкий – что-то знакомое, где-то я уже ее слышал. Казалось, вот-вот что-то всплывет в моей памяти, но, увы, этого так и не случилось.
После полуночи суета во дворе улеглась, и все погрузилось во тьму. Я прилег как был, в доспехах, в сенях дома, двери на улицу остались приоткрыты, было тихо, только вдалеке лаяли собаки. Сразу потянуло в дремоту.
Разбудил меня шепот Кошкарова:
– Слышь, Аникитович, просыпайся.
Я открыл глаза.
– Что, уже идут? – был мой первый вопрос.
– Да нет, через час уже луна взойдет, они, ежели пойдут, как на ладони будут, мы их из луков перещелкаем. А пластуны, если все-таки решатся, должны сейчас полезть. Вот их бы по-тихому перенимать… Эх, моих ребят бы сюда, с кем мы Казань брали когда-то. Наши-то парни пока не особо для этого дела годятся.
Просидели мы еще часа три, пока на востоке не начало алеть небо. После этого, успокоившись, начали разбирать все завалы и баррикады, устроенные в ожидании штурма. Наши стрелки, отправленные на колокольню, вернулись еще раньше, по дороге они громко смеялись – все представляли, что скажет звонарь, когда придет и увидит истоптанный ногами в грязь легкий снежок на полу звонницы.
Хоть и не хотелось опаздывать к царю, но пришлось задержаться, чтобы на улицах появилось побольше народу, и если и была какая засада, ожидавшая нас на пути, то ее должны были уже снять. Все же нападать прямо на глазах у десятков прохожих было чревато даже для Захарьиных-Юрьевых.
Во дворец мы отправились, когда на моих ходиках было десять часов утра.
Я ехал среди охраны, одетый так же, как все, мой приметный тегиляй и шлем с доспешным воротником были на молодом охраннике, игравшем сегодня на время пути мою роль. Кошкаров еще раньше уехал с лучшим десятком в Кремль, с запиской к дьяку моего приказа. Наступила наша очередь устраивать ловушку моему противнику.
Когда мы выехали к Лобному месту, я обратил внимание на суету у входа в Кремль: сотни стрельцов выстраивались в походные колонны и уходили в московские улочки. В самом Кремле все вроде было спокойно. Я прошел к царю – сегодня охрана пропустила меня без обычных вопросов. Иоанн Васильевич сидел на высоком резном стуле, рядом с ним стоял Хворостинин, лицо его было мрачнее тучи.
