Слуга в ливрее неслышными шагами ходил около стола. Короткие панталоны, шелковые чулки, напудренные парики — все это по контрасту придавало словам хозяина этого царского дома невыразимую иронию. Плут адъютант отвечал на выходки эрцгерцога с явной вежливостью и с затаенным коварством, подбирая слова, которые еще больше подогревали его. А госпожа Брион, все более и более краснея, покорно сносила бурю диких сарказмов, проникнувшись мыслью, что жертвует собой ради Эли. Между тем Эли сидела безучастно и едва одним ухом слышала тирады вроде следующих:
— По удовольствиям — вот по чему надо судить об обществе, и вот что мне нравится на здешнем побережье. По ним видишь всю глупость и низость плутократов… А их жены? Они развлекаются, как дуры, а сами они — как дураки… Налоги, законы, власти, армии, духовенство — к чему служит вся эта социальная машина, которая работает только на пользу богатых? К чему? К тому лишь, чтобы прикрывать золоченых дебоширов, дивную коллекцию которых мы имеем на этом чудном берегу… Удивляюсь наивности социалистов, которые распинаются за реформы перед аристократией этого сорта!.. Гангренозный орган прямо и глубоко отсекают и сжигают. Но и современные революционеры имеют большой недостаток: оглядку. К счастью, слабость и глупость правящих классов повсюду возрастают до таких грандиозных размеров, что народ в конце концов заметит это, и, когда миллионы рабочих, которые питают этот рой паразитов, сделают один только жест, тогда… О, тогда мы будем хохотать, хохотать!.. Тогда уже невозможны будут парламентаризм, либерализм, оппортунизм и все эти глупости на «изм». Через десять лет во всей Европе возможна будет только либо реакция вроде Филиппа II, либо коммуна… Нечего и говорить вам, что я за коммуну. А ведь с помощью науки совсем не трудно будет перевернуть все вверх ногами!.. Возьмите всех детей пролетариев, сделайте из них электротехников и химиков — и через одно поколение дело будет в шляпе…
Высказывая суждения такого рода, эрцгерцог поглядывал вокруг себя с такой угрожающей физиономией, что никому и в голову не пришло бы посмеяться над его парадоксами, столь комичными и дутыми среди этой пышной великосветской обстановки. Люди, знакомые с закулисной стороной современной истории, припоминали, что легенда, впрочем ложная, соединяла имя «красного эрцгерцога» с таинственным покушением, направленным против самого главы его семейства.
Кровожадная мечта о демагогическом цезаризме слишком открыто читалась в этих жестоких глазах, которые глядели прямо в лицо только с мстительным чувством. В них чувствовался тиран — тиран придушенный, парализованный: обстоятельства не дали ему развернуться, но он был на один шаг от того! Невольно охватывала дрожь.
Обыкновенно, когда он выпускал залп подобных нелепых и грубых фраз, никто не отвечал ему и обед продолжался в угнетенном, стесненном безмолвии. Нерон в потенции наслаждался несколько минут этим страхом. Затем ему иногда приходило в голову, облегчив желчь, завоевать симпатии и выставить все привлекательные стороны своего характера. Тогда самые враждебные ему лица изумлялись поразительной ясности его ума, его образованности, необычайной эрудиции в сфере новейших открытий, отсутствию всяких предрассудков.
Но сегодня вечером, без сомнения, его мучило что-то особенное, по крайней мере он не мог успокоиться до самого конца обеда. Едва они перешли в салон, как одна фраза, сказанная госпожой Карлсберг госпоже Брион, выявила истинную причину его скверного настроения.
— Мы спросим это у Флосси Марш. Она завтра завтракает у меня, — сказала баронесса.
— Могу я попросить у вас пять минут для разговора? — резко спросил принц у своей жены.
И, отведя ее в сторону, он продолжал, нимало не заботясь о свидетелях этой супружеской сцены.
— Вы пригласили мисс Марш на завтрак завтра утром?
— Совершенно верно, — отвечала она. — Это не нравится вашему высочеству?
— Вы у себя хозяйка, — возразил эрцгерцог, — но вы не удивитесь, если я запрещу Вердье присутствовать при этом… Не перебивайте меня… Я давно уже наблюдаю… Вы протежируете видам этой девушки, которая забрала себе в голову выйти замуж за этого малого. Я не желаю, чтобы этот брак состоялся. И он не состоится.
— Я не знаю намерений мисс Марш, — ответила баронесса, и ее бледные щеки при словах мужа покраснели от прилива крови. — Я приглашаю ее, потому что она мой друг и мне приятно видеть ее. Что касается до господина Вердье, то, мне кажется, он уже не ребенок и сам понимает, жениться ему или нет, и советов ни у кого не спрашивает. Впрочем, если он желает поговорить с мисс Марш, то может обойтись и без моего посредничества. Если ему захотелось пообедать с ней сегодня вечером…
— Он обедал с ней сегодня вечером? — перебил принц, с гневом, доходившим до ярости. — Вы это знаете? Отвечайте. Будьте откровенны.
— Ваше императорское высочество может другим лицам поручить шпионство, — гордо отвечала молодая женщина.
И она бросила на Лаубаха взгляд, в котором презрение смешивалось с недоверием.
— Сударыня, прошу без иронии, — возразил эрцгерцог, — я этого не переношу. Я желаю поручить вам только посредничество между мной и вашей подругой, и если вы не передадите моего поручения, то я лично передам… Вы скажите этой интриганке, что я прекрасно осведомлен о всех ее происках. Я знаю, слушайте внимательно, я знаю, что она не любит этого молодого человека. Я знаю, что она орудие в руках своего дяди. Этот гешефтмахер зарится на открытие, которое сделали мы с Вердье. — Он протянул руку по направлению к своей лаборатории. — Наше открытие, одним словом, целая революция в электрических железных дорогах, но чтобы овладеть им, надо овладеть изобретателем. Меня нельзя ни купить, ни женить. Вердье точно так же нельзя купить, но он молод, наивен, и господин Марш напустил племянницу… Я утверждаю, что он и вас завлек в игру, и вы работаете ему на руку…
Выслушайте меня хорошенько. Посещайте, сколько хотите, Маршей, дядю и племянницу, устраивайте с ними поездки в Монте-Карло и куда угодно. Если вам нравится царить среди растакуэров обоих полушарий, то это ваше дело. Вы свободны… Но не вмешивайтесь в эту интригу, или вы дорого поплатитесь. Я найду средство уязвить вас… Пусть эта девушка миллионами своего дяди купит имя и титул, как все они делают! Не будет недостатка в английских маркизах, французских герцогах и римских князьях, которые рады продать свой герб, своих предков, себя самих. Знатность — вещь презренная и низка не менее золота. Справедливо одним платить за другое. Но этот талантливый человек — мой друг, мой ученик!.. Когти долой! Подлый янки и из такого мозга сделает новую машину для выделки долларов? Никогда, никогда, никогда! Вот что, прошу вас, соизвольте передать этой барышне. И без всяких возражений, не правда ли?.. Господин Лаубах…
— Государь?..
Адъютант едва успел откланяться обеим дамам: с такой стремительностью вышел эрцгерцог. Он походил на человека, который уже не владеет собой и готов перейти от слова к делу: прямо драться, едва только хоть одну минуту останется возле того, кого ненавидит!..
— Так вот тайна его ярости! — сказала госпожа Брион, когда подруга передала ей грубый разговор с мужем. — Как это несправедливо! Но еще слава Богу. Я так боялась, что он узнал про твою вчерашнюю игру и, главным образом, знаешь, о том опрометчивом поступке… Ты передашь мисс Флуренс?..
— Я! — отвечала баронесса, пожимая плечами, и на ее благородном лице выразилось отвращение. — Было время, когда такие выходки пугали меня, потом они меня возмущали. А теперь это грубое животное и его злость так же мало беспокоят меня, как вот это…
Произнося эти слова, она закурила от маленькой серебряной лампочки, специально для того предназначенной, сигаретку из русского табака с длинным бумажным мундштуком. Затем презрительно сложившиеся губы выпустили кольцо голубоватого дыма, которое, расширяясь, удлиняясь и рассеиваясь, поплыло по теплой и ароматной атмосфере маленького салона.
Для двух подруг, связанных нежной симпатией, служила как бы рамкой эта комната, светлая и красивая, с тонкими нюансами тонов, со старинными картинами, с драгоценной мебелью: через стеклянную дверь виднелась мягкая зелень теплицы, повсюду были цветы, чудные, живые цветы юга, как бы затканные, насквозь пропитанные солнцем. Большие и маленькие лампы, прикрытые абажурами из тяжелой материи, разливали по уединенному уголку мягкий свет, сливавшийся с ярким и веселым пламенем камина. Обиженные судьбой меньше стали бы завидовать этой изысканной роскоши людей, отмеченных роком, если бы знали, для каких тайных мук часто служит сценой эта роскошь! Эли де Карлсберг опустилась на кушетку и говорила:
— Какое впечатление могут произвести на меня все эти гнусности, когда в моем сердце печаль, которую ты знаешь? Я приму Флосси Марш завтра, буду принимать и потом, и если эрцгерцог сердится, то пусть себе сердится. Он говорит, что найдет средство уязвить меня. Но для этого есть только один пункт, и я сама поражу себя. Это вроде того, как если бы стали грозить дуэлью человеку, который решился на самоубийство.
