«Дорогой господин Отфейль, я только что вернулась из Канн и буду рада, если вы найдете время явиться на виллу Гельмгольц завтра в половине второго. Мне надо поговорить с вами насчет одного довольно важного дела. Ввиду этого я назначаю вам час, в который, по моим соображениям, нам никто не помешает. Уважающая вас…»
На этот раз она подписалась уже не так, как в последних записках, которые он получал от нее, не поставила перед фамилией своего имени, но подписалась, как в самом первом письме: Заллаш-Карлсберг.
Молодой человек читал и перечитывал эти сухие, холодные строки. Ясность их сразила его окончательно: молодая женщина узнала про вчерашнюю его покупку в Монте-Карло. Все муки долгих самоистязаний слились теперь в одну страшно щемящую боль, и, войдя в свою комнату, он громко воскликнул:
— Она все знает. Я пропал!
IV. Решимость влюбленных
Само собой разумеется, что записка, которая довела беспокойство Пьера до высшего напряжения, была продиктована Эли де Карлсберг госпожой Брион. Это был первый шаг к осуществлению плана, который изобрела верная подруга, стремясь как можно скорее и проще покончить с чувством, грозившим бедою. Прозорливая женщина угадывала в будущем страшные мучения, целую драму и неизбежную катастрофу. Размышляя после страстного и неожиданного признания госпожи де Карлсберг, она сказала себе, что необходимо теперь же разлучить эти два существа, которых непреодолимо влечет друг к другу роковая страсть. В противном случае молодой человек непременно узнает, какие чувства пробудил он в душе той, которую любит. Если он не разгадал их до сих пор, то это можно объяснить только его наивностью и душевной чистотой. Но что случится в день, когда он узнает все? Как ни была чиста и наивна сама Луиза Брион, но этот вопрос она решала совершенно правильно. Раз между Отфейлем и Эли будет произнесено слово признания, эта последняя не остановится в своей любви ни перед какими преградами.
Во время вчерашней исповеди она достаточно обнаружила неукротимую смелость своей натуры, свою потребность жить, подчиняясь единственно логике страстей. Она станет любовницей молодого человека. Хотя последний разговор показал Луизе с очевидностью ошибки, уже совершенные ее старой подругой по монастырскому пансиону, однако ни сердце ее, ни ум не могли свыкнуться с реальностью этих ошибок. Одна только мысль о возможности связи между Эли и Отфейлем наполняла ее почти паническим ужасом. Целую ночь придумывала она способ, которым можно было бы побудить Отфейля к добровольному отъезду. Только в одном этом и видела она спасение для Эли.
Первой ее мыслью было обратиться к благородному сердцу молодого человека. В самом деле, все обнаруживало в нем необычайную деликатность натуры: и духовный облик его, изображенный вчера госпожой де Карлсберг, и выразительная физиономия, и честный взгляд, и наивность влюбленного, которую обнаружил он вчера, покупая золотой ящичек. Что если она прямо и благоразумно напишет ему анонимное письмо, где будет говориться об этом самом поступке, о покупке, которую могли видеть и другие, да которую и на самом деле видела, наверно, не одна она? Что если по этому поводу она попросит его уехать, чтобы пощадить спокойствие госпожи де Карлсберг?..
За долгую ночь, мучимая лихорадочной бессонницей, она не раз принималась набрасывать начерно письмо, но никак не могла найти удовлетворительную формулировку. Трудно было изложить просьбу так, чтобы она не говорила прямо: «Убирайтесь, потому что она любит вас!..»
Потом, утром, когда она пробудилась от недолгого сна, который закончил эту мучительную ночь, произошел один самый обыкновенный случай, но ее благочестивое настроение усмотрело в нем перст Провидения. Случай этот дал ей неожиданный предлог обратиться со своими настояниями уже не к молодому человеку (и притом письменно), а к самой госпоже де Карлсберг и принудить ее к немедленному решению.
Дело было вот в чем. Утром, еще лежа в постели, она рассеянно пробегала одну из ривьерских газет, тех вестников международного снобизма, которые всем кочевникам из высшего круга сообщают сведения про их собратьев. В отделе «Переезды» среди имен, стоявших под рубрикой «Прибывшие в Каир», она встретила имя секретаря посольства Оливье Дюпра и его жены. Она тотчас же вскочила и побежала показать Эли эту незначительную строчку светской газеты, строчку, предвещавшую обеим подругам страшную грозу.
— Если он в Каире, — сказала она баронессе, — то, значит, его путешествие по Нилу кончено и он собирается вернуться. Какой путь для него самый подходящий? Из Александрии в Марсель… А попав в Марсель, так близко от Канн, он непременно захочет повидаться с Отфейлем.
— Правда, — отвечала Эли, прочитав имя Оливье Дюпра, имя, которое заставило сильно забиться ее сердце. — Правда, — повторила она, — они свидятся…
— Не права ли была я вчера? — продолжала Луиза Брион. — Подумай, в каком положении была бы ты теперь, если бы у тебя не хватило силы до сих пор бороться против своего чувства? Подумай, что будет с тобой завтра, если не покончишь со всем раз и навсегда?
И она продолжала с красноречием нежной дружбы развивать план действий, который вдруг показался ей самым благоразумным и действительным.
— Надо воспользоваться случаем, который тебе представляется, — говорила она. — Лучшего у тебя никогда не будет. Тебе самой следует пригласить этого молодого человека и поговорить с ним о его покупке вчера вечером… Ты скажешь ему, что это видели посторонние лица. Ты выразишь ему свое удивление по поводу его нескромности. Ты скажешь, что его ухаживание привлекает внимание… Во имя покоя, во имя своей репутации ты прикажешь ему удалиться. Немного твердости на четверть часа, и все будет покончено… Если он не послушается твоего приказания, то он не такой, каким ты мне его изобразила: деликатный, благородный, гордый… Ах! Поверь мне… Одним только можешь ты выразить свою любовь. Спаси его от драмы, которая теперь возможна не только в далеком будущем! Она близка и неизбежна…
Эли слушала, не отвечая ни слова. Изнемогшая от страшного потрясения, вызванного ночной исповедью, она была бессильна против доводов дружбы, которая взывала к ней и против любви боролась этой же самой любовью. Во всеобъемлющих чувствах наблюдается инстинктивное и непреодолимое стремление к крайностям. Когда эти чувства не могут насладиться полным блаженством, они ищут некоторого утешения в полном несчастии. Наполняя все наше существо, они беспрестанно влекут нас к двум полюсам: к экстазу или отчаянию, и никогда не примиряются на чем-нибудь среднем.
Для Луизы Брион дилемма виделась вполне ясно: раз страсть дошла до роковых пределов, то непременно должно выйти, что либо баронесса Эли станет любовницей молодого человека, либо между ними еще до связи произойдет разрыв навеки. Дело кончится, как кончаются тайные романы стольких честных или интересных женщин!..
Да, сколько женщин таким же образом, поддавшись сладострастию самоотречения, вырывали бездну между собой и существом, которое они обожали втайне, и которое никогда не подозревало ни любви их, ни жертвы. Одним, невинным, эту энергию дали угрызения совести за собственную слабость, другие, уже павшие, чувствовали то же самое, что испытывала госпожа де Карлсберг: бессилие уничтожить свое прошлое. Мученическую экзальтацию самопожертвования они предпочли горести счастья, навеки отравленного неумолимыми укорами этого неизгладимого прошлого.
Еще одно обстоятельство окончательно убивало в душе молодой женщины всякий дух протеста. Чуждая всякой религиозной веры, она не видела, как ее благочестивая подруга, перста Божия — в обыкновенной случайности: в том, что данное имя попалось в данной газете. Но вследствие самого своего неверия она поддавалась бессознательному фатализму, последнему суеверию атеистов. Увидев напечатанными слова «Оливье Дюпра» через несколько часов после ночного разговора, она поддалась предчувствию, тому смутному чувству, которое для натур, живущих решительными поступками, гораздо тяжелее, чем явная опасность.
— Да, ты была права, — ответила она разбитым голосом, в котором слышалась мука бесповоротного самоотречения. — Я повидаюсь с ним, и все будет покончено раз и навсегда…
Когда в тот же день после завтрака она вернулась в Канны, то это решение было в ней прочно: она приняла его искренне, всем сердцем. Ее сопровождала госпожа Брион, которая не хотела покидать Эли, пока жертва не будет окончательно принесена. Вот каким образом она, только что приехав, написала и отправила записку, которая привела в отчаяние Отфейля. Да, тогда она верила в себя, она верила совершенно искренне в свою решимость.
Однако, если бы она умела хорошо читать в глубине собственной души, то один совсем ничтожный факт доказал бы ей, насколько хрупка была эта решимость и до какой степени любовь владела всей ее душой, наполняла все ее существо. Едва написав человеку, которого хотела навсегда разлучить с собой, она тут же тем же самым пером и теми же чернилами написала еще две записки двум особам, в романах которых она была поверенной и отчасти соучастницей: Флуренс Марш и маркизе Андриане Бонаккорзи. Она приглашала их на следующий день к завтраку.
