.
Всю обратную дорогу фотограф возмущенно пыхтел:
— Говорили — зона то, зона се! Их бы в полк, в котором я служил! Там не то что видик — радиоприемник всего один был! И с утра до вечера вечную мерзлоту лопатами ковыряй!
А эти? Хошь тебе — комната, блядь, психологической разгрузки. Хошь — на кровати среди бела дня валяйся!
В моей части тем, кто просто думал о том, чтобы к кровати днем подойти, сразу передние зубы выбивали.
3
Колонии бывают обычные и строгого режима. Для лиц, признанных особо опасными, существуют тюрьмы — с камерами, полосатыми робами и внутренними двориками для прогулок.
А вот что происходит с теми, кто еще более опасен? С теми, кто приговорен к смерти?
Офицер из Пресс-центра ГУВД удивился:
— Зачем тебе знать? Я работаю в органах почти тридцать лет, и то не знаю всех подробностей. И никто не знает, что бы там в газетах ни писали. Тем более что уже шесть лет на смертные казни в России мораторий.
— А раньше?
— Это всегда была секретная информация. Знаю только, что в Ленинграде даже в 1980-х никого не расстреливали. Их увозили во Владимир, а что было дальше, — неизвестно.
Как я выяснил позже, в СССР исполнители приговоров давали подписку о неразглашении. Страны, которой они обещали молчать, давно не существует. И я нашел-таки человека, согласившегося поговорить.
Сегодня он офицер-отставник. Разговор происходил у него дома. Мы пили чай. У собеседника была неспешная речь:
— В советские времена у нас убивали очень жестоким образом. Ночью, после двенадцати. Обязательно должны были присутствовать начальник тюрьмы и прокурор по надзору.
— Зачем?
— Вдруг мы расстреляем кого-нибудь подставного? А приговоренного за деньги отпустим? Забирая человека, мы не говорили, куда его ведем. Просто говорили, что его прошение о помиловании отклонено Указом Верховного Совета.
Я видел человека, который в эту минуту поседел. Обычно мы просто говорили: «Иди в кабинет». Но они все равно понимали зачем. Некоторые начинали орать. Или упирались. Жуткий момент: дверь открывается, а человек не проходит.
— Весь кабинет в крови?
— Нет, почему? Там убирали. Это маленькая комната, наглухо закрытая. Приблизительно три на три метра. Стены обиты резиной, а в стене форточка.
Кто-то сразу падал. Мне рассказывали, что некоторые умирали от разрыва сердца. Кто-то, наоборот, пытался сопротивляться. Таких валили с ног, скручивали, надевали наручники.
По инструкции выстрел осуществлялся револьвером системы «наган» в левую затылочную часть головы, рядом с левым ухом. Там расположены жизненно важные органы. Человека сразу вырубало.
— Сразу?
— Ну нужно же умеючи стрелять. Чтобы он сразу умер. И потом, нас было двое или трое. Кроме тех, кого я назвал, при исполнении приговора должен был присутствовать врач — начальник медэкспертизы. Он констатировал смерть. И представитель информационного центра. Этот вел учет.
— Часто приходилось исполнять приговоры?
— Я проработал в этой группе почти четыре года. По штатному расписанию у меня было два заместителя. Один вообще ни разу не участвовал в исполнении приговоров: боялся. Со вторым мы чередовались.
Всего за четыре года у меня было больше тридцати человек.
— Были такие, что особенно запомнились?
— Был случай: двое цыган, дядя и племянник, воровали что-то, а тут милиционеры. И они милиционеров убили. Очень жестоко.
Дядя рецидивист, пять судимостей. Очень здоровый — шеи просто не было! На руки наручники было невозможно надеть: такие толстые запястья.
Когда мы его привели, то вчетвером навалились. Он упал, головой ударился о бетонный пол. Ему всадили семь пуль. Голова у него развалилась, мозг во все стороны. Я, помню, еще подумал, что халат нужно было надеть. А он все еще дышал.
Потом меня осенило! Подошел, два выстрела ему под лопатки дал, в легкие. Он сразу умер.
Потом привели племянника. Он всю дорогу говорил: «Не надо! Это не я! Это дядя!» А как увидел труп, тут же упал, замолчал…
— Вам бывало жалко приговоренных?
— В советские времена к высшей мере часто приговаривали за хищения в особо крупных размерах. Вот этих людей было жалко.
А вообще, в «Аргументах и фактах» была статья о смертной казни. Там говорилось, что палачи с ума сходят, что к ним по ночам души расстрелянных приходят. Все это вранье!
Я этих подонков даже за людей не считал! Сперва я думал записывать данные всех, кому был приведен приговор. А потом решил, что они не достойны.
Вот один: изнасиловал и убил свою дочь. Или другой: работал учителем, совратил ученицу, потом, когда она потребовала на ней жениться, убил ее и труп бросил в озеро. Образованный был. В камеру томик Ленина умудрился пронести!
— В кино перед приведением приговора осужденному дают возможность встретиться со священником… исповедаться.
— Да вы что! В те годы и на свободе-то люди боялись в церковь ходить!
— А «последнее желание» исполнялось?
— Одним из первых расстрелянных у меня был молодой парень… по-моему, из Саратова. Он убил своего родственника. А потом пальцы трупа запихал в розетку: как будто несчастный случай.
Когда ему сказали, что ходатайство отклонено, я спросил: «Твое желание?» Он попросил сигарету. Я дал. То есть желание спрашивают, но кто ж его станет выполнять? Если хочет покурить, то да. А если он женщину в камеру закажет?
— Отличаются ли условия содержания смертников от того, как содержат других заключенных?
— Да, у них все немного иначе. Передачи им не положены. Общение с внешним миром сведено к минимуму. Раз в сутки их выводят в туалет. И все.
С момента вынесения приговора до его исполнения могло пройти несколько месяцев. Или год.
За это время люди менялись до неузнаваемости. Вначале они на что-то надеялись. Потом… день за днем… они каждый шаг в коридоре слышали…
— Человек чувствует приближение смерти?
— Даже животные плачут, когда их на забой ведут. Один раз ко мне прямо на следующий день после исполнения приговора пришел на прием отец одного из осужденных. Как раз четверг был. Он пришел и говорит: «Видел во сне, что одеваю сына в белое».
Или еще: двоих должны были казнить, и накануне один меня спрашивает: «В отношении меня ничего нет? Перед глазами стоит, будто меня уводят». А я как раз получил пакет. Он в сейфе лежал. Вскрываю — там его фамилия.
Как такое назвать?
— Родственникам тела выдавали?
— Нет.
— Почему?
— Не знаю. Не положено. Может, чтобы не ожесточать людей? Вот бродили слухи, что вместо расстрела людей в Сибирь посылают. В рудники. Все-таки это какая-то надежда.
— А ваша жена знала, чем вы занимаетесь?
— Догадывалась.
— Почему вы вообще пошли на эту работу?
— Понимаете, назначили. Я шесть лет до этого в ОБХСС работал. Начальство знало мою работоспособность и беспристрастность. Когда я попросил перевести меня на другую работу, мне предложили эту.
— Зарплата стала выше?
— Да, нам всем были положены надбавки. По 100 рублей каждому члену группы и 150 — непосредственному исполнителю. Плюс еще квартальные премии. И раз в год давали путевку в санаторий МВД в Подмосковье. Правда, я так ни разу туда и не съездил.
— Неплохие условия! Что ж вы всего четыре года там проработали?
— А там долго не работают. Со слов товарищей слышал, что за десять лет до меня старший группы на этом фоне получил психическое расстройство. После этого был издан приказ: тем, кто сверх положенного срока проработал пять лет, давать полковника и отправлять в отставку.
— Вы не считаете, что после своей смерти можете встретить души расстрелянных?
— Я не думаю об этом. Когда перед исполнением приговора зачитывают, что он сделал, это туманит сознание. Думаешь: такие гады по земле не должны ходить! Они сами себе цену жизни определили!
А что до моей жизни… Мне просто досталась грязная работа.
Через три дня после выхода газеты из редакционного факса выползло письмо, адресованное автору. В смысле, мне.
В письмах авторов редко хвалят. Чаще обещают судебный иск и разбитую морду. Это письмо не было исключением. Как вы думаете, против чего возражал его отправитель?
Ни в жизни не догадаетесь. Его обидело то, что в статье утверждается, будто в тюрьме никого не насилуют. Вот его, например, насиловали! И не раз! Зачем врет автор статьи?
Больше же всего писем я получил после выхода статьи про карточную игру бридж. Понятия не имею, почему она всех так заинтересовала.
Игра для миллионов,
миллионы для игроков
Все четверо долго молчали. По глазам было видно: работа мысли идет нешуточная.
— Польская трефа? — наконец выговорил один. — Тогда две бубны.
— Пас, — сказал второй.
— Аллерт, — заявил тот, что сидел напротив него, и выложил на стол карты.
Через минуту игра была кончена.
— И это все? — разочарованно спросил я.
