Хорхе Луис Борхес.
Золото тигров
Тамерлан (1336-1405)
От мира этого моя держава:Тюремщики, застенки и клинки -Непревзойденный строй. Любое словоМое как сталь. Незримые сердцаБесчисленных народов, не слыхавшихВ своих далеких землях обо мне, -Мое неотвратимое орудье.Я, пастухом бродивший по степям,Крепил мой стяг над персепольским валомИ подводил напиться скакуновК теченью то ли Окса, то ли Ганги.В час моего рожденья с высотыУпал клинок с пророческой насечкой;Я был и вечно буду тем клинком.Я не щадил ни египтян, ни греков,Губил неутомимые пространстваРуси набегами моих татар,Я громоздил из черепов курганы,Я впряг в свою повозку четырехЦарей, не павших в прах передо мною.Я бросил в пламя посреди АлеппоБожественный Коран, ту Книгу Книг,Предвестье всех ночей и дней на свете.Я, рыжий Тамерлан, сжимал своимиРуками молодую Зенократу,Безгрешную как горные снега.Я помню медленные караваныИ тучи пыли над грядой песков,Но помню закопченные столицыИ прядки газа в темных кабаках.Я знаю все и все могу. В чудесной,Еще грядущей книге мне давноОткрыто, что умру, как все другие,Но и в бескровных корчах повелюСвоим стрелкам во вражеское небоПустить лавину закаленных стрелИ небосклон завесить черным платомЧтоб знал любой живущий на земле:И боги смертны. Я - все боги мира.Пускай другие ищут гороскоп,Буссоль и астролябию в надеждеНайти себя. Я сам все звезды неба.С зарей я удивляюсь, почемуНе покидаю этого застенка,Не снисхожу к призывам и мольбамГремучего Востока. В снах я вижуРабов и чужаков: они ТимураКасаются бестрепетной рукойИ уговаривают спать и на ночьОтведать заколдованных лепешекУспокоения и тишины.Ищу клинок, но рядом нет его.Ищу лицо, но в зеркале - чужое.Теперь оно в осколках, я привязан.Но почему-то я не вижу плахИ шей под вскинутыми топорами.Все это мучит, но какой же прокМне, Тамерлану, им сопротивляться?И Он, должно быть, вынужден терпеть.Я - Тамерлан, царящий над закатомИ золотым восходом, но, однако...
Былое
Как все доступно, полагаем мы,В податливом и непреложном прошлом:Сократ, который, выпив чашу яда,Ведет беседу о путях души,А голубая смерть уже крадетсяПо стынущим ногам: неумолимыйКлинок, что брошен галлом на весы;Рим, возложивший строгое ярмоГекзаметра на долговечный мраморНаречья, в чьих осколках копошимся;Хенгист со сворой, мерящей весломБестрепетное Северное море,Чтоб силой и отвагой заложитьГрядущую британскую державу;Саксонский вождь, который обещаетСемь стоп земли норвежскому вождюИ до захода солнца держит словоВ кровавой схватке; конники пустынь,Которые топтали прах ВостокаИ угрожали куполам Руси;Перс, повествующий о первой ночииз Тысячи, не ведая о том,Что зачинает колдовскую книгу,Которую века - за родом род -Не отдадут безгласному забвенью;Усердный Снорри в позабытой Фуле,Спасающий в неспешной полутьмеИли в ночи, когда не спит лишь память,Богов и руны северных племен,Безвестный Шопенгауэр, ужеПровидящий устройство мирозданья;Уитмен, в жалкой бруклинской газетке,Где пахнет краскою и табаком,Пришедший к исполинскому решеньюСтать каждым из живущих на землеИ всех вместить в единственную книгу;Убийца Авелино Арредондо,Над Бордой в утреннем МонтевидеоСдающийся полиции, клянясь,Что подготовил дело в одиночку;Солдат, в Нормандии нашедший смерть,Солдат, нашедший гибель в Галилее.Но этого всего могло не бытьИ, в общем, не было. Мы представляемИх в нерушимом и едином прошлом,А все вершится лишь сейчас, в просветеМеж канувшим и предстоящим, в миг,Когда клепсидра смаргивает каплю.И призрачное прошлое - всего лишьМузей недвижных восковых фигурИ сонм литературных отражений,Что заблудились в зеркалах времен.Бренн, Карл Двенадцатый и Эйрик РыжийИ этот день хранимы не твоимВоспоминаньем, а своим бессмертьем.
Джону Китсу (1795-1821)
С рожденья до безвременной могилыТы подчинялся красоте жестокой,Стерегшей всюду, словно воля рокаИ помощь случая. Она сквозилаВ туманах Темзы, на полях изданьяАнтичных мифов, в неизменной рамеДней с их общедоступными дарами,В словах, в прохожих, в поцелуяхФанни Невозвратимых. О недолговечныйКите, нас оставивший на полуфразе -В бессонном соловье и стройной вазеТвое бессмертье, гость наш скоротечный.Ты был огнем. И в памяти по правуНе пеплом станешь, а самою славой.
On his blindness (К собственной слепоте)
Без звезд, без птицы, что крылом чертилаПо синеве, теперь от взгляда скрытой,Без этих строчек (ключ от алфавита -В руках других), без камня над могилойСо скраденною сумерками датой,Неразличимой для зрачков усталых,Без прежних роз, без золотых и алыхБезмолвных воинств каждого закатаЖиву, но "Тысяча ночей" со мною,Чьих зорь и хлябей не лишен незрячий,Со мной Уитмен, имена дарящийВсему, что обитает под луною,Забвения невидимые кладыИ поздний луч непрошеной отрады.
Поиски
И вот три поколения прошли,И я ступил в поместье Асеведо,Моих далеких предков. Озираясь,Я их следы искал в старинном доме,Беленом и квадратном, в холодкеДвух галерей его, в растущей тени,Ложащейся от межевых столбов,В дошедшей через годы птичьей трели,В дожде, скопившемся на плоской крыше,В сгущающемся сумраке зеркал, -Хоть в чем-то, им тогда принадлежавшем,А нынче - недогадливому мне.Я видел прутья кованой ограды,Сдержавшей натиск одичалых пик,Сквозящую на солнце крону пальмы,Шотландских угольных быков, закатИ хвощ, разросшийся после владельцев.Здесь было все: опасность и клинок,Геройство и жестокое изгнанье.Застыв в седле, царили надо всеюРавниной без начала и концаХозяева немереных просторов -Мигель, Тадео, Педро Паскуаль...Но, может быть, загадочно и втайне,Под этим кровом на один ночлег,Возвысясь надо временем и прахом,Покинув зеркала воспоминаний,Мы связаны и объединены,Я - сном, они между собою - смертью.
Утраченное
Где жизнь моя, которой не жил, та,Что быть могла, бесчестием пятнаяИли венчая лаврами, инаяСудьба - удел клинка или щита,Моим не ставший? Где пережитоеНорвежцами и персами временБылых? Где свет, которого лишен?Где шквал и якорь? Где забвенье, кто яТеперь? Где избавленье от забот -Ночь, посланная труженикам честнымЗа день работ в упорстве бессловесном, -Все, чем словесность издавна живет?Где ты, что и сегодня в ожиданьеНесбывшегося нашего свиданья?
Х.М.
В проулке под звонком и номерноюТабличкою темнеет дверь тугая,Чьи таинства утраченного раяНе отворяются передо мноюПо вечерам. После труда дневногоЗаветный голос, реявший когда-то,Меня с приходом каждого закатаИ каждой ночи ожидал бы снова,Но не бывать. Мне выпали дорогиС постыдным прошлым, смутными часамиИ злоупотребленьем словесамиИ неопознанным концом в итоге.Пусть будут у черты исчезновеньяПлита, две даты и покой забвенья.
Religio Medici, 1643 (Вероисповедание врачевателя )
Храни, Господь (не надо падежуПриписывать буквального значенья:Он - дань словам, фигура обращенья,Что в час тревог - с закатом - вывожу).Меня от самого меня храни, Прошу словами Брауна, МонтеняИ одного испанца - эти тениЕще со мною в сумрачные дни.Храни меня от смертного стыда -Лежать в веках никчемною плитою.Храни, Господь, остаться тем же, кто яБыл в прошлом и пребуду навсегда. Не от клинка, пронзающего плоть,Но от надежд храни меня, Господь.
1971
