не только опыта и здравого смысла, но и реальных голода и лишений невозможно установить границы власти стада над индивидом.
3. Человек захвачен страстями стаи в жестокости и страстями стада в панике. Эти реакции проявляются не только в толпе, но также видны по воплям и крикам газет и публики, ищущих преступников и просто козлов отпущения, а также по успешному нагнетанию паники.
4. Человек удивительно восприимчив к лидерству. Естественно было бы подумать, что это свойство имеет основу рациональную, а не инстинктивную, если не рассматривать его внимательно, чтобы получить объективную картину. Представляется рациональным то, что группа людей, стремящихся к общей цели, должна отдать себя под руководство сильной и опытной личности, которая укажет наиболее выгодный путь, воодушевит последователей и объединит их силы в гармоничном стремлении к общей цели. Рациональную основу этих отношений, однако, можно подвергнуть сомнению, если рассмотреть качества лидера, на которых часто основывается его авторитет, ведь не может быть сомнений, что они чаще апеллируют к инстинкту, чем к разуму. Следует признать, что в обычной политике важнее всего дар публичных выступлений. Если человек свободно, умело и с готовностью вещает с трибуны, он обладает неотъемлемым качеством государственного деятеля; если к тому же он умеет глубоко затронуть чувства слушателей, его способность решать бесконечно сложные вопросы жизни страны становится неоспоримой. Опыт показывает, что для успешного лидера не требуется никакой другой сильно развитой способности. Нет необходимости в напряженной подготовке, не важны знания ни о делах, ни о человеческой душе, восприимчивость к новым идеям и видение реального положения дел. На самом деле отсутствие этих качеств скорее преимущество; поскольку оригинальность люди склонны принимать за легкомыслие, скептицизм – за слабость, а осторожность – за сомнение в великих политических принципах, которые сейчас должны быть незыблемыми. Хороший пастух мыслит, как его овцы, и может вести стадо, только если держится впереди на очень маленьком расстоянии. Он должен оставаться одним из стада, несомненно, крупнее, громче, грубее и, прежде всего, с более четкими желаниями и способами их выражения, чем остальная паства, но, по сути, восприниматься, как плоть от плоти их. В человеческом стаде необходимость в лидере так же важна. Отклонения от стандартной нормы в вопросах интеллекта терпимы, если не слишком бросаются в глаза, потому что человек не принимает интеллект всерьез и смотрит на него как на мелкий грешок; а вот отклонения от моральных стандартов гораздо более важные идентификаторы и, если становятся очевидными, могут в одночасье превратить успешного лидера в чужака и изгоя, как бы мало они ни были связаны с адекватным выполнением его долга. Если признаки принадлежности лидера к стаду правильные, то чем больше их выставляют напоказ, тем лучше. Нам нравится разглядывать фотографии, где лидер нянчится со своей маленькой внучкой, мы с удовольствием узнаем, что он плохо играет в гольф, что ездит на велосипеде, как мы все, слышим о «милых случаях» – как он дал монетку слепому подметальщику или попросил стакан воды в придорожном коттедже – и нашему удовольствию есть четкие биологические причины.
Во время войны лидерство по-прежнему основывается на инстинкте, однако, поскольку стадо подвергается непрерывным стрессам, есть отличия. Народ во время войны чувствует потребность в управлении более сильную, чем в мирное время, и как всегда хочет кого-то, кто обратится к инстинктивному желанию людей быть управляемыми, почти независимо от того, способен ли он управлять на деле. Это инстинктивное желание заставляет людей выбирать того, кто внешностью и манерами демонстрирует авторитет и мощь, а не того, кто обладает реальными способностями, но остается в тени. Есть общепринятые представления о необходимом человеке: сильный, спокойный, непреклонный, смелый, откровенный, жесткий, энергичный, но, кроме того, это во что бы то ни стало «настоящий мужчина», «лидер, который может вести за собой», пастырь, жестикуляция и выкрики которого не оставляют сомнений, что он есть и действует. Трогательно вспоминать, как часто люди в погоне за таким идеалом в ответ на свои молитвы получали и принимали всего лишь мелодраматическую напыщенность, нетерпимость, опрометчивость и глупую, хвастливую жестокость; или вспоминать, как часто великому государственному деятелю в тяжкую для страны минуту приходилось бороться не только с внешними врагами, но и с теми внутри страны, кто в злобе громогласно объявлял его великодушное самообладание – медлительностью, осторожный скептицизм – слабостью, а скромную решительность – глупостью.
5. Отношения человека с близкими зависят от его признания членом стада. Для успеха стадного вида важно, чтобы свои могли свободно передвигаться внутри большой единицы, а чужаки исключались. Механизмы обеспечения такого личного узнавания – характерная черта социальной привычки. Примитивное обнюхивание, свойственное многим низшим животным, невозможно для человека из-за сравнительного снижения обоняния задолго до того, как оно перестало соответствовать его претензиям. Узнавание с помощью зрения имело лишь ограниченную ценность, и необходимость отличать друга от врага стала одним из условий, ускоривших развитие членораздельной речи. Речь и сейчас сохраняет функции узнавания внутри стада. Как всегда бывает с инстинктивной деятельностью человека, действительное положение дел скрыто за рациональными обоснованиями, мешающими поверхностному исследованию. Функция общения, надо полагать, рассматривается как средство обмена идеями и информацией. Несомненно, такая функция тоже есть, но объективное исследование обычной беседы показывает, что обмен идеями – лишь небольшая ее часть. Обмен общепринятыми вопросами и ответами, очевидно, не воспринимается как утомительный и бессмысленный. Впрочем, собеседники ничего не получают, кроме подтверждения взаимопонимания и обозначения класса или классов, к которым принадлежат.
Приветственные речи, естественно, особенно богаты чисто церемониальными замечаниями, основанными на таких темах, как погода, обязательно предполагающими общность знаний. Однако возможно, что и длинная беседа полностью состоит из подобных элементов и не содержит и следа обмена новыми идеями; такие разговоры в целом приносят наибольшее удовлетворение «нормальному» человеку и более комфортны, чем оригинальность, изящность и другие проявления странного, а значит, сомнительного.
Беседа между незнакомцами также – если удовлетворительна – богата ритуалами знакомства. Когда человек слышит или сам участвует в этих сложных эволюциях, осторожно предлагая свои признаки идентичности, излагая взгляды на погоду, на свежий воздух и сквозняки, на правительство и мочевую кислоту, он внимательно ждет малейших намеков на рычание, показывающих, что он принадлежит другой стае и должен уйти; невозможно не вспомнить подобные маневры у собак и не поблагодарить природу, что дала нам не столь прямой, хотя, возможно, более утомительный код.
Может показаться, что мы привлекли далекую и надуманную аналогию и проводим банальные сравнения только для того, чтобы скомпрометировать, насколько возможно, притязания человека на разумность. Показать, что чудо человеческого общения началось, наверное, с очень скромной функции и сохраняет следы своего происхождения, вовсе не
