Население очень быстро сообразило, что лишние столбы, змеившиеся по ландшафту, изумительно подходят для строительства мостиков и водонапорных башен, а провода отлично плавятся, из них можно отлить статуэтки и продать туристам на столичном базаре. Несомненно, большую часть проводов экспортировали таким способом обратно в Норвегию. Народ вывернул лампочки и использовал их вместо бутылок, упражняясь в стрельбе, а электропроводкой подвязывал дверцы автомобилей. Электроморозильники и духовки стали курятниками, а брошенные турбины перегорели, ведь поставлять электричество им было некуда. Огромные дамбы в горах ветшали в ожидании coup de grace[46] в виде землетрясения или колоссального взрыва в дар от партизан. Народ вернулся к уютной практике подрезания фитилей и хранения еды в прохладе пористых глиняных горшков. Общественная жизнь поддерживалась установленными в барах и ратушах телевизорами, что, как и раньше, питались от генераторов.
Его превосходительству пришлось установить свои гигантские рекламные щиты. Они были в стиле соцреализма и изображали здоровяка-рабочего, который спрашивал молодую блондинку: «Кого бы нам завести вместо консерваторов?», а молодуха отвечала: «Идеалистов». Консерваторы продолжили эту войну загадок, разместив еще больше своих щитов. На одном его превосходительство красовался в костюме Дяди Сэма, из ушей у него торчали доллары, нос и рот явно были вымазаны испражнениями, и внизу женщина задавала вопрос: «Кого бы нам завести вместо жополиза?» Ей отвечал Лопес, лидер консерваторов, одетый в цвета национального флага: «Патриота».
Это проняло и до глубины души возмутило его превосходительство. Он был возмущен, ибо всем известно, что консерваторы частично финансируются Вашингтоном, а раздражен оттого, что сам намеревался разыграть антиамериканскую карту – вернейший из возможных козырей для победы на выборах. Три дня он бушевал в Президентском дворце, ударяя кулаком в ладонь и восклицая: «Черт! Черт! Черт!», пока у него вдруг не появилось несколько хороших идей разом, и тогда он бросил всю партию в наступательную пропаганду.
17, как Дионисио нечаянно начал битву «Доньи Барбары»
Оставив двух черных ягуаров под присмотром Фаридес и учителя Луиса, Дионисио пешком отправился в поселок Санта Мария Вирген. Он мог медленным шагом покрывать огромные расстояния по бездорожью и прибыл в селение до полудня, в первом же доме получив кружку черного кофе.
– Как все переменилось, – заметил Дионисио старику, что вынес. угощение. Мужчины посмотрели вдоль улицы, выходившей на площадь, и старик улыбнулся, обнажив три кривых желтых зуба. Широко поведя рукой, он сказал надтреснутым от табака и разреженного воздуха голосом:
– Да вроде все точно как раньше, когда я был молод и портил девок под кладбищенской стеной.
Дионисио улыбнулся:
– Ты, стало быть, ухарь, старина?
– Ага! Одни слова! – воскликнула жена старика, которая, естественно, подслушивала за дверью, где вешала связку просоленной рыбы.
Старик притворно рассердился и всплеснул руками:
– Ох уж эти бабы! У них прям в крови – сначала поманить, мол, потешимся, а потом не давать и оттягивать, пока у тебя не упало, и ты в дураках.
– Ты и так старый дурак, – сказала старуха. – И всегда им был.
– Возвращаясь к теме нашей беседы, – сказал Дионисио. – Я вижу, улица подметена, а домики побелены. Даже цыплята здоровенькие.
– Так Заправила-то помер, – ответила старуха, – вот тебе и объяснение. Он же как чума был, когда тут ходил кокаин. А вот стали опять жевать коку, все и вернулось, все, как прежде.
Распрощавшись, Дионисио пошел к хижине, где жили девушки, а старуха подняла руку и пробормотала:
– Благослови, Господь, Избавителя. – Затем повернулась к мужу и треснула его по башке. – Как поженились, я никогда не отказывалась с тобой потешиться!
– Так мы не женились, – сказал старик.
Старуха помолчала в раздумье, затем ответила:
– А тоже неплохо, кто ж это выдержит – твоей женой быть?
Дионисио отыскал машину и увидел, что она украшена белыми цветами. Пока он озадаченно разглядывал автомобиль, из хижины вышли девушки. Одна, почтительно коснувшись руки Дионисио, сказала:
– Вот уж два года, как ты убил Заправилу.
Дионисио вздохнул: если б все начать заново. Он расцеловал девушек в щеки и сказал:
– Машина мне сегодня понадобится. Боюсь, цветы ваши погибнут.
Инес, младшая из девушек, пожав плечами, улыбнулась:
– Такая уж у них природа.
Она сбегала в хижину и вынесла завернутый в пальмовый лист кусок желе из гуайявы; Дионисио с благодарностью принял угощение «на дорожку». Чтобы не тревожить старый аккумулятор, он завел машину ручкой, а девушки закричали: «Ух ты!» и захлопали в ладоши, когда двигатель выстрелил сизым облаком пахучего дыма, унесшимся по склону горы с клубами пыли.
Дионисио прикатил в родной городок Ипасуэно и поставил машину на площади. Дорогу на Санта Мария Вирген устилали белые цветы – нежданный подарок мулам из караванов, что везли люцерну, шнурки для ботинок, заводные игрушки, самодельные бейсболки и упаковки с листьями коки в кусках, чтоб удобно положить за щеку.
В ответ на обрушившуюся славу Дионисио научился быть неприметным. Нет, он не превращался, как все говорили, в невидимку, но передвигался так, что лишь после его ухода народ соображал: а ведь только сейчас Избавитель был здесь, и широко распространенное заблуждение, мол, Дионисио – призрак, только укреплялось. Сначала он отправился в Квартал Заправилы: тот обветшал, но атмосфера опасности исчезла. Дионисио постоял у фонарного столба, на котором тогда подвесили Пабло Экобандодо, глянул на покосившуюся церквушку с облезлой позолотой. Вид упадка его радовал: былую роскошь создали на кокаиновые деньги – постыдное великолепие на человеческой крови; всем известно, что зло наркоторговли от богатства, а не от бедности.
Дионисио отправился в полицейский участок и спросил Агустина. Вышел молодой полицейский, они поздоровались и обнялись. Агустин, с удовольствием отметив, что Дионисио по-прежнему носит пистолет Рамона, сказал:
– Эй, Дио, нужно забрать у тебя револьвер. Счастье твое, что я раньше не заметил, это ж казенное имущество.
– А он тебе кое-что принес, – ответил Дионисио. Вынув из дула пробку от микстурного пузырька, он вытряхнул тонкую сигару и протянул ее Агустину. – В память о Рамоне; это тебе, если дашь мне бесплатно позвонить по служебному телефону.
– Я тебя арестую за неудачный подкуп офицера полиции, – хохотнул Агустин. – Но потом освобожу, если согласишься пропустить со мной стаканчик. Телефон в кабинете.
Дионисио позвонил в контору «Белой Овцы» – «Издание книг для стран зоны кастильского диалекта». Он вызвал большой переполох, когда назвался и спросил управляющего; тот моментально подскочил к аппарату, желая узнать, чем может быть полезен. Когда Дионисио сказал, что хочет забрать все излишки: хорошие, но не проданные книги, остатки прежних изданий, поврежденные, но годные для чтения экземпляры, управляющий, оправившись от удивления, сообщил: у них скопилось большое количество томов «Доньи Барбары» Ромуло Гальегоса.[47]
– Мы думали, действие авторского права уже закончилось, выпустили книгу, а потом оказалось, что права по-прежнему у какой-то венесуэльской компании, так что продавать не смогли… Желаете, чтобы я прислал сотню экземпляров в полицейский участок Ипасуэно? Вы серьезно?… Конечно, вы не шутите, прошу извинить, просто я так удивился… Да, хорошо. Время от времени я буду присылать еще, но не бульварные романы и подобный хлам… Обижаете, сеньор Виво, хлам мы не издаем.
Потом управляющий попросил о небольшой ответной любезности.
– Хорошо, – сказал Дионисио, выслушав просьбу, – я не возражаю, можете использовать лозунг «Дионисио Виво рекомендует наши книги», только не в рекламе всякого хлама… Да, я знаю, вы не издаете хлам, но если вдруг случайно окажется, что все же издаете, то не будете использовать мое имя, договорились?
Агустин с Дионисио отправились в бордель мадам Розы пропустить по стаканчику и вспомнить дни, когда в саду Дионисио все время появлялись трупы, и Рамон еще был жив, и Аника. Потом Дионисио пошел на кладбище, посидел у могилы Рамона, беседуя с ним, словно тот рядом. Положил на могилу белый цветок и отправился навестить Анику. Стекло портрета треснуло. На фотографии Аника улыбалась. Дионисио приложил к губам кончики пальцев и коснулся ее лица. Опустил на могилу два белых цветка и пошел опять в заведение мадам Розы повидаться с Бархатной Луизой. Он хотел, чтобы кто-нибудь его обнял и понял, как ему пусто.
18, в которой его превосходительство президент Веракрус, не шибко жульничая, побеждает на всеобщих выборах (2)
Влияние доктора Галико, отца нации, по-прежнему ощущалось повсеместно, и присутствие его всепроникающего призрака было вполне осязаемо. Он один шел против течения в ту пору, когда лидеры свежеиспеченных независимых государств старались перещеголять друг друга в европеизации самих себя и своих стран. Широко распространено мнение: латиноамериканец – больше европеец, чем испанец, потому что испанец – сначала испанец, а уж потом европеец. То же касается француза – он прежде всего француз, – и вообще всех народов Европы. Латиноамериканцы видят Европу со стороны как целое, и оттого могут считать себя истинными представителями этого континента, на нем даже не побывав.
