Я понимал всю беспричинность этого ощущения, но, увы, понимание не приводило к облегчению. Попытки разобраться в происходящем ни к чему не привели, но охлажденная водочка под огурчик несколько смягчила невыразимую тоску бытия. Тогда я решил позвонить Скульптору и предложить ему составить мне нетрезвую компанию. Он живо и художественно представил себе подобную перспективу и размашистым эмоциональным мазком выразил свое экспрессивное согласие. Я, порядком уже поднакачавшись, кое-как залез в машину и в состоянии автопилота доехал до его мастерской в Бирюлево. Мы выпивали и говорили о самых различных вещах, в том числе и о тех, которые стали происходить со мной в последнее время. Он ударял рукой по столу и кричал: «Поверь мне, это не шутки! Не знаю, каким образом, но ты действительно соприкоснулся с чем-то Запредельным, а уж оно то существует, я точно знаю… Ну ладно, давай еще по маленькой хряпнем». Мы хряпали по маленькой, закусывали яичницей на шкварках и бронзовобокими шпротами, и он снова продолжал: «Поверь моей творческой интуиции, моему художественному чутью, тот тип в Сохо и старуха, которая все время является тебе, они связаны какой-то единой таинственной нитью. Ведь ты же прекрасно отдаешь себе отчет в том, что твои встречи с ними были на самом деле! Чего же тебе еще надо?»
– Да, но почему именно ко мне они имеют отношение, а не к кому-то другому, более мистически настроенному и более достойному кандидату на подобное общение?
– Почему? А вот почему. Это некое предупреждение. Вспомни, чем ты занимался в последнее время, я имею в виду, какой предмет занимал твой научный интерес? Что ты пытался исследовать и над чем работал в последнее время?
– Да в общем-то ничего особенного.
– И все же, какая тема?
– Ну… тема вырождения, дегенерации, попытка определить источник и механизм этого явления, заключено ли оно только внутри человека, или же имеет свои корни и за пределами личности…
– И ты это называешь: «ничего особенного»?
– А что в этом, действительно, особенного? Обычное научное исследование.
– Ишь ты какой обычный выискался. Ведь ты же предпринял попытку залезть в самую сердцевину зла! Ты тронул дерьмо и хочешь при этом, чтобы оно еще и не завоняло? Такого, голубчик, не бывает. Ты расшевелил дерьмо, и оно начало вонять, и первая вонь пошла на тебя. Но это еще пока только вонь. Если ты не будешь себя защищать, то, пожалуй, и потонешь в нем. Захлебнулся в говне и был таков. И здесь есть два пути. Первый – внять предупреждению и убраться подальше, просто отойти от этой темы, и все тут, переключиться на что-нибудь более нейтральное. И второй – научиться защищаться и при этом продолжать заниматься подобными исследованиями. Тогда тебя никакое зло не тронет.
– А что значит защищаться? И с помощью чего? Медитацией или популярными ныне, но во мне лично вызывающими некоторую смешливость, психоэнергетическими методами? Вот ты, например, творишь, тебе просто. Изваял нечто прекрасное и защитился творчеством.
– Э-э, брат, тут ты не совсем прав. Творчество – вещь довольно коварная и именно творческая личность часто оказывается в наиболее опасных и уязвимых ситуациях с точки зрения той проблемы, которую мы с тобой рассматриваем. Ведь что такое творчество по большому счету? Творчество – это магия. А магия, как ты знаешь, бывает черной и белой. Стало быть, творчество – это то пространство, где влияния дьявола и влияния Бога соседствуют. И если ты не подпадаешь под одно влияние, то обязательно подпадаешь под другое. Ты обратил внимание, что немалое количество творцов заканчивало сумасшествием или дегенерацией? Ван Гог поселился в дурдоме, Ницше также окончательно свихнулся, активный педераст Рембо сгнил, его любовник, пассивный педераст Верлен, выродился и превратился в кучу хлама. Разрушители, ниспровергатели, революционеры, бунтари, поджигатели – все они закончили свое существование самым естественным и закономерным образом, как и подобает дегенератам. Видишь ли, талант – это такая штука, которая управляется нездешними силами, и если ты его хочешь реализовать, то волей или неволей ты входишь в тот мир, часть твоего существа окунается в потусторонние владения. Начинается магия. И не последнее слово за тобой, какую форму ее выбрать – черную или белую.
– А ты сам какую выбрал?
– А я – серую. Я не лезу в гении. С меня достаточно того, что я выполняю заказы и придаю официозу офисов статуэточно-интерьерный вид своими полуфабрикатами. Ведь кто-то должен выполнять и такую работу. Не каждый же должен специализироваться исключительно по Никам или Венерам Милосским. Хотя, разумеется, в юности у меня были и свои мечты и амбиции. Я грезил высокими полетами и в общем-то небезуспешно. Но однажды я понял, что начинаю входить в этот самый запредельный мир, который, разумеется, требует жертв. А жертвы все те же самые – время, «Я», душа. Ведь ты как бы нанимаешься на работу в Высший департамент и отныне все силы должен отдавать служению ему и только ему. Заманчиво, волнующе. Но тут тебе и условия контрактика показывают: мол, мы тебя обеспечиваем тем-то и тем-то, ну вдохновением, например, минутами озарения и неземной радости, но ты за это обязан… Всякое служение есть в своем роде жертвоприношение. А кроме того, как я уже говорил, входя в этот департамент, ты обязан определиться в своих пристрастиях и выбрать покровителя, то есть ту силу, которой собираешься служить. А для этого нужно иметь свою собственную силу, силу духа что ли. Вот я и подумал в тот момент, что не готов к подобным испытаниям, оставил этот путь и выбрал свою маленькую прикладную дорожку. И мне спокойно. Мне открывалась возможность того, про что говорят «многое дано», но ведь ты знаешь – «кому многое дано, с того многое и взыщется». Что же касается тебя, то ты, Герман, переступил порог этого департамента и назад тебе ходу нет. Слишком далеко ты зашел, но тут же и попал в клубок этих противоречивых влияний. Ты готов был жертвовать собой, и тебе сопутствовал успех, но ты пользовался как даром одной стороны, так и услугами другой, и настал момент, когда там тебе сказали: «Стоп! Определись, кому служить. Пока достаточно с тебя известности, денег и жизненных красот. Подумай и давай ответ». И если бы ты был художником или музыкантом, то и разговор был бы другой, более простой и короткий, как у меня, допустим. Но постольку, поскольку ты начал уже вторгаться своими исследованиями в святая святых того департамента, значит ты забрался на достаточно высокую ступеньку. А это уже небезопасно. Ты чувствуешь, что пробрался дальше, и вот уже душа твоя наполняется гордыней и тщеславием, дескать, вот я какой незаурядный. А ведь это смертельный удар, который наносится тебе некоторыми структурами все того же департамента. Тебя пытаются защитить, но если ты не принимаешь защиту, то автоматически подвергаешься нападению с другой стороны. Так что все происходящее с тобой, закономерно. Ты влетел на развилку, но тут тебе действительно нужно остановиться, подождать, подумать и выбрать. Ну ладно… давай еще хряпнем.
– Давай хряпнем. Ну а все-таки, как же защищаться?
– Это тебе Даниил объяснит лучше моего.
– А кто этот Даниил?
– Я тебя познакомлю с ним. Ты мне звякни, напомни. Это личность, которая более глубоко разбирается в подобных вопросах.
* * *
Мы просидели со Скульптором всю ночь, выпивая, закусывая и беседуя. Потом до полудня отсыпались. Затем я поехал к себе и обнаружил входные двери открытыми. Квартиру обчистили. Нельзя сказать, чтобы уж совсем начисто. Но чисто. После первого осмотра места происшествия я обнаружил у порога необычной формы булавку, которая, однако, показалась мне странно знакомой. Где же я ее видел? Ну да… конечно же, она была на пиджаке карлика, что вместе со старухой являлся в мой сон.
Преображение
После этого случая Герман перестал пить, но впал в глубокое уныние. Мир показался ему чужим и отчужденным, а какие-либо действия бессмысленными. Он заперся дома и не отвечал на телефонные звонки и даже пропустил очередное собрание в салоне Николая Павловича, хотя и жил неподалеку. Механически перелистывая свои архивы – кипы бумаг, в которых были записаны многочисленные клинические случаи, он только монотонно приговаривал: «Боже, ну откуда все это берется?», после чего бродил по квартире, бесцельно и тихо, без удовольствия попыхивая то сигаретой, то трубкой, да изредка притрагивался к давно остывшему чаю.
Странные звонки внезапно прекратились, а по ночам перестала являться старуха, сны стали спокойными и вялыми, как позднеосенние дни. Даже одно из своих излюбленных удовольствий – баню – он отменил – «к чему все это»? И таким вот плавным и замедленным образом уныние переползло в апатию. Душа словно бы задремала и перестала реагировать на сигналы окружающего мира. Но в то же время какая-то глубинная часть личности сопротивлялась этому состоянию, она пыталась активизироваться и пробиться на поверхность, чтобы утвердить себя и утвердить жизнь. Герман чувствовал ее смутные шевеления, ее попытки, пока еще слабые, но упорные и настойчивые. И в какой-то миг он осознал, что стремится помочь этой части развиться, укрепить силы и позиции, что он ищет более тесного контакта с ней. И наконец в один момент он снял телефонную трубку, следуя за тонкой ниточкой интуиции, и позвонил Скульптору, чей глуховатый голос не замедлил откликнуться на том конце провода.
