— Но Сохраб — не апасак! — возмутился Рустам.
— Знает ли Сохраб воинское дело? — поддержал его Рами, отец Артабаза.
— Сохраб — массагет! — резко сказал Кунхаз. — Он знает воинское дело лучше, чем я, и лучше, чем ты, Рами! Старейшина рода Оленя будет нашим верховным вождем, — пока не кончится война. Все согласны?
Кунхаз созвал народ и объявил решение Совета Старейшин. В знак одобрения воины издали звон оружием — все любили Сохраба. Старика подняли на трех сдвинутых вместе щитах. Затем Кунхаз не спеша сиял с головы обруч из белого, сплавленного с серебром золота и торжественно возложил его на темя Сохраба.
— Отныне ты наш отец! Да не перейдет враг твою тропу спереди, да не переступит он твои следы сзади! Да и не будет препятствия твоим ногам! Что прикажет начальник своим воинам?
— За дело!
Сохраб нанизал Рами и Рустама на клинок своего страшного взгляда.
— Слушайте меня, вы, двое! Вы не хотите, чтобы Сохраб стал вашим военачальником? Ладно! Однако помните: Сохраб пойдет туда, куда поведет его долг вождя, Кунхаз пойдет туда, куда поведет его Сохраб, племя апасаков — туда, куда его поведет Кунхаз! Если вы изберете другую тропу и откажете нам в помощи против персов, я прорублю топором ваши затылочные ямки! Дошли до вас мои слова?
Рустам переглянулся с Рами. Оба ответили в одии голос, первый — угрюмо, второй — заискивающе:
— Да, начальник!
— За дело! — повторил Сохраб.
Из городища поскакали во все стороны быстрые гонцы. В селениях апасаков тревожно звучали отрывистые выкрики вестников:
— Война!
— Война!
— Война!
В крепости стало тесно. С утра до ночи прибывали отряды, вооруженные как попало: одни несли мечи, луки, палицы, другие — дротики, секиры, а то и просто палки, камни и веревки.
Ширак наконец увидел знаменитых островитян: они пришли по глухой тропе, приземистые, облаченные в шкуры шакалов, и руки их сжимали огромные дубины из корневищ черного дерева. Всего, как и говорил Кунхаз, вожди собрали около семи тысяч воинов; около трех тысяч апасаков пропадало где-то на юго-западе, возле озера Желтых Тростников, и гонцы не нашли их в зарослях лоха.
Предводители отрядов требовали лучших мест. Чтобы все были довольны, Сохраб сам отводил воинам жилища. На крышах стен, достигавших двадцати локтей в толщину, и на верхних площадках четырех башен, под защитой выступов с бойницами, Сохраб поселил воинов. Внутри стен, в длинных сводчатых помещениях, он укрыл женщин и детей. Двор городища, свободный от построек, служил загоном для скота. На южной башне, через которую вели в поле ворота, старейшина разместил воинов своего рода. В случае внезапного нападения персов «олени» отразили бы врага более стойко, чем апасаки, владевшие мотыгами лучше, чем острыми мечами.
Стариков и женщин, не поместившихся в главном городище, Сохраб отправил в другие родовые укрепления, расположенные далеко в болотах. Для охраны мелких городищ (их было, около десяти) Сохраб выделил всего двести воинов: если апасаки победят, все так и так уцелеют, если потерпят поражение — все так и так погибнут, или попадут в плен, или разбегутся по зарослям. Словом — там будет видно.
Кунхаз извлек из тайника тяжелые слитки бронзы. Задымили костры. Металл плавили в каменных тиглях, отливали в глиняных формах наконечники для стрел и дротиков. Меняли на луках тетиву, заготовляли из тростинок древки для стрел, плели из ивовых веток щиты, чинили кожаные шлемы и панцири.
В общих заботах принимали живое участие и рабы.
— Видят боги — тяжела наша доля, — сказал невольник тохар, услышав о нашествии Дария. — Но лучше вечная служба Кунхазу, чем год рабства в стране персов.
— Рассказывают, что в Иране при постройке городов, дорог и каналов гибнет в месяц до сорока тысяч пленников! — отозвался раб яксарт, раздувая горн.
— Нас же посадили на землю, у каждого из рабов — свое хозяйство, — добавил раб авгал. — Нас редко подвергают побоям, заключают в оковы. Наши дети растут вместе с ребятишками господ.
— Поможем Кунхазу! — подал голос юноша из Хорезма, захваченный апасаками. — Мы, хорезмийцы, и вы, тохары, яксарты и авгалы, — такие же массагеты, как и апасаки.
— И царь персов — нам враг, как и апасакам! — подхватил тохар, взмахивая молотом.
Рабы работали старательно — Кунхаз обещал им свободу.
— Если победим, — прибавил он со вздохом.
Страшное наступило время. Кто знает, что ждет человека впереди? Кто останется жив, кто погибнет? Фароат уже не думала о жестоких обычаях племени. Она тайком проникала в глухое нутро северной башни и нетерпеливо ждала Ширака. Фароат пожелтела от тревоги за пастуха — чуткое сердце подсказывало массагетке, что для Ширака столкновение с персами добром не кончится.
Она долго смотрела в его глаза и спрашивала:
— Почему они у тебя синие?
— Моя мать происходила из племени яксартов. Говорят, этот народ высок, светловолос и синеглаз. Глаза у меня — от матери, волосы — от отца.
— Когда я гляжу в твои глаза, мне почему-то становится страшно. В них холод зимнего неба.
— Ничего не бойся. Мы будем вечно вместе. Разве я тебя оставлю? Ты лучше всех на земле! Из рук других женщин — вино как мутная вода, из твоих рук — мутная вода как вино.
Тут, в башне, и застал их Кунхаз. Все трое на некоторое время оцепенели. Придя в себя, старейшина схватился за меч:
— Преступление! Боги покарают наше племя! Так вот кто навлек нашествие персов! Ветру отдам тебя, беспутная девчонка!
Видя, что дело оборачивается плохо, Ширак оттолкнул Фароат и выдернул из ножен кинжал.
— Не кричи, старик, — сказал он угрюмо. — Бороду твою вырву!
Кунхаз, стискивая оружие, неподвижно стоял у входа и во все глаза глядел на Фароат. Она медленно подошла к Шираку, обвила его плечи тонкими бронзовыми руками. Очи женщины гневно вспыхнули.
— Разве преступление, когда человек соединяется с человеком? — крикнула она звонко. — Проклинаю обычаи, которые называют это преступлением!
— А-а… — прохрипел Кунхаз. — Вот что…
— Да! — бросила она старейшине в лицо. — Беги, кричи, что Фароат навлекла бедствие на племя! Бейте меня, бросайте в костер — все равно не оставлю Ширака!
Она затопала ногами.
— Хм…
Кунхаз повернулся и вышел.
— Все пропало, — сказал Ширак. — Сейчас прибегут.
— Так что же? Ты испугался? Не дрожи, спасемся!
Она сунула в руки юноши лук, сама взяла его кинжал. Они услышали за углом взволнованное дыхание. Вошел Сохраб.
— Опусти лук, — сердито сказал старик. Он посмотрел на Фароат, сжимавшую в руке оружие, и усмехнулся. — С таким телохранителем, Ширак, тебя не пронзит стрела, не разрубит секира. Ну, ладно. Идите. Вас призывает Кунхаз.
— Зачем? — крикнул Ширак.
— Там увидите.
— Отец! — прорычал Ширак. — Неужели ты предал сына?
— Осел!..
— Я никому не отдам Фароат! Я не могу без нее. Она не может без меня.
— Кто отнимает ее у тебя?
— Значит, мы умрем вместе?!
— Не умрете. Идите, вас призывает Кунхаз!
С недоумением поглядывая друг на друга, они пошли за Сохрабом. Кунхаз ждал их на площади в толпе воинов и женщин. Лицо вождя апасаков посерело, глаза потускнели. Узнав о святотатстве, совершенном в его племени, Кунхаз пережил тяжелые мгновения. По заветам отцов преступница заслуживает казни. Но эта преступница — его дитя! Старейшина дорожил Фароат, как своим дыханием. Кроме того, если Кунхаз накануне сражения расправится с Фароат и Шираком что скажет Сохраб? Кунхаз хватался за голову. Сохраб, конечно, покинет городище. Воины, которым этот пастух почему-то дорог (как они дрожали за него, когда Бахрам пришел с отрядом!), поднимут ропот, разбредутся, и персы сломят всех одним ударом! До боли напрягая мозг, старейшина нашел, наконец, нужное решение.
— Идите сюда, — сказал он коротко.
Ширак и Фароат подошли. Кунхаз вывел из толпы пожилую массагетку с плаксивым ребенком на руках.
— Ширак! Эта женщина тебя усыновляет.
Ширак ничего не понимал. Сохраб ткнул его кулаком в спину и прошипел на ухо: «Делай, как велят!» Ширак покорно опустил голову. Женщина передала сына Кунхазу, распахнула покрывало и открыла смуглые, морщинистые груди.
— Испей, мой сын, — сказала она Шираку ласково.
Ширак, немой от изумления, наклонился к массагетке, взял в рот коричневый сосок и почувствовал на языке сладкую влагу материнского молока. Кунхаз тронул его за плечо и отдал женщине ребенка.
— Слушай, Ширак. Теперь она тебе — вместо матери. Понял ты?
— Понял! — глухо сказал пастух.
— Еще слушай меня, Ширак. Твоя новая родильница происходит из племени апасаков, братства Рыбы рода Змеи. Отныне ты тоже человек этого племени, этого братства, этого рода. Если тебе надобна жена, бери любую девушку из племени апасаков, однако из другого братства, как велят обычаи.
