И потому хозяева расставались с ними столь же легко, как и приобретали их. Более того, большинству подобные вещицы служили чем-то вроде страховки на черный день, поэтому, во-первых, продать их можно было в любой лавке, причем не привлекая особого внимания и излишнего интереса, и, во-вторых, хозяева частенько даже не сразу обнаруживали пропажу. Впрочем, и здесь Беневьер следовал определенным правилам, одним из которых было — не продавать похищенные вещи в том же городе, в котором состоялась кража, а также не продавать их скопом в одном месте. Так что сейчас ему в первую очередь надо было найти какую-нибудь ювелирную лавку и избавиться от добычи прошлой охоты.
Ювелира он отыскал довольно быстро. Как обычно, лавки с «тонким» товаром располагались на улице, ведущей от рыночной площади к воротам герцогского замка. Когда-то, изначально, рынок и сам бурлил прямо у ворот, но затем герцога, очевидно, стало раздражать столь шумное соседство, и рынок перенесли подальше.
Сначала Беневьер зашел в несколько лавок и приценился. Цены его не обрадовали. Нет, если бы он собирался покупать, то они бы его вполне удовлетворили, но ведь он-то собирался продавать… Наконец, выбрав лавку с наиболее, на его взгляд, приемлемыми ценами, Беневьер подозвал продавца.
Торги закончились довольно быстро. Продавец отсчитал положенную сумму и, горестно вздохнув, сгреб с прилавка проданные Беневьером безделушки. Тот окинул взглядом неприлично пустую в столь бойкий час лавку и понял причину его горестного взгляда. На его осторожный вопрос торговец, боязливо оглянувшись, пояснил:
— Э-э, дело в том, уважаемый, что наш герцог, да продлят боги его дни, чрезвычайно ревностно относится к дворянству. То есть всякий, назвавшийся дворянином, как правило, удостаивается чести отобедать с герцогом в его замке. Где он непременно подвергается испытанию на древность рода и чистоту крови и, только лишь пройдя его, имеет возможность чувствовать себя в Парвусе в полной свободе и безопасности.
У Беневьера екнуло под ложечкой.
— А как Его светлость узнает, что в городе появился дворянин?
— Так хозяева таверн обязаны сразу же, как кто-то из постояльцев займет комнату на «дворянской» половине, поставить в известность городскую стражу.
Беневьер растянул губы в небрежной улыбке, вежливо поклонился и двинулся к выходу из лавки. В голове быстро разбегались по полочкам все плюсы и минусы его положения. То, что из Парвуса надо было срочно рвать когти, не вызывало никаких сомнений. В трактир возвращаться было опасно, так что о всех вещах, которые он аккуратно, радуясь удобной мебели и просторной комнате, разложил в шкафу и сундуке, можно было забыть. Деньги он всегда носил с собой, к тому же, на его счастье, он въехал в город практически пустой. У Беневьера в графстве Леконсур, в саду, окружающем один старый, заброшенный дом, был устроен схрон, в котором было закопано уже два кувшина с золотом. Вернее, основательно закопан был только один кувшин, а второй прикопан, поскольку заполнился золотыми монетами только наполовину. Больше всего было жалко коня и сбрую. Конь был добрый, еще молодой — трехлетка, но уже хорошо выезженный, да и сбрую он купил всего около луны назад в столице, в самой дорогой скорняжной лавке. Сбруя стоила немало, но зато по ней даже прохожие или полуслепые конюхи дорожных трактиров сразу же принимали его за дворянина. Ну кто знал, что это может оказаться опасным?.. Значит, так: деньги есть — поэтому не все потеряно… сейчас надо купить коня, к тому же, как он знал, в городской стене были еще одни ворота, так что… Что там будет дальше, он додумать не успел. Когда Беневьер, толкнув дверь, шагнул из сумрака лавки на яркий свет полудня, то нос к носу столкнулся с дюжим лейтенантом городской стражи, одетым в начищенную кирасу и с парадной шпагой на перевязи. Тот окинул оторопевшего посетителя ювелирной лавки придирчивым взглядом, а затем его усы встопорщились, обнажая то ли услужливую, то ли насмешливую улыбку, и он склонился в глубоком, так называемом «придворном» поклоне.
— Господин…
— Э-э… Беневьер, — припомнил гость Парвуса имя, под которым ему вздумалось зарегистрироваться в той клятой таверне (кто ж мог знать, что отныне это имя прилипнет к нему, что твой медовый пластырь, а то бы выбрал что-нибудь позвучнее). — Чем могу служить?
— Лейтенант Гаррен, городская стража, к вашим услугам. Наш господин, герцог Эгмонтер, да продлят боги его дни, приглашает вас отужинать вместе с ним в его замке.
Беневьер отвесил не менее пышный поклон, лихорадочно соображая, что ему делать. Сказаться больным? Отговориться тем, что-де в Парвусе была назначена встреча, но тот, с кем Беневьер собирался встретиться, прислал весточку, что ему надо срочно двигать куда-то еще? Не поверят. Ничего себе больной — щеки от румянца лопаются. Да и со встречей не пройдет. Он же только что приехал. При встречах принято ждать не менее недели — мало ли как сложится путь. Убежать? Но позади лейтенанта маячили два стражника с пиками и, что было намного неприятнее (от одетых в кирасы и шлемы стражников убежать было делать нечего), лучник. Ну скажите, на кой ляд лучник в городском патруле, средь бела дня, в тихом, мирном городе? Похоже, технология по доставке дворян на трапезу к этому клятому герцогу здесь отлично отработана. Поэтому Беневьер натянул на лицо свое самое любезное выражение и велеречиво поблагодарил лейтенанта. Тот в ответ сдержанно поблагодарил Беневьера от имени герцога за принятое приглашение и, пряча в усы улыбку, объявил, что оставляет обоих стражников и лучника в качестве почетного эскорта.
За полчаса до назначенного срока Беневьер (почти два часа до этого неустанно пялившийся в окно, в надежде, что его «почетный» эскорт не выдержит и отлучится куда-нибудь слегка промочить горло) спустился по лестнице таверны, одетый в свой лучший камзол.
У входа в таверну его вновь ждал давешний лейтенант. На этот раз он был в довольно изысканном камзоле и широкополой шляпе со страусиным пером. Окинув Беневьера одобрительным взглядом, он коротко кивнул и элегантным жестом указал в сторону замка.
— Прошу вас, господин Беневьер, герцог ждет.
Едва Беневьер в сопровождении почетного (почетного ли?) конвоя ступил под арку замковых ворот, на него накатило… Как только его голова пересекла тень от арки, падавшую на выщербленный булыжник, Беневьер вздрогнул и, стиснув зубы, тихо застонал. Внутренности прострелило резкой болью, позвоночник будто закрутился вокруг своей оси, а голову словно пронзило стрелой от виска к виску. Несомненно, это была ловушка, ловушка на таких, как он, но Беневьер совершенно не собирался в нее попадать. Вернее, он не собирался в ней оставаться. Поэтому вор стиснул зубы и, лишь чуть сузив глаза и стараясь не замечать огромного колокола, со всей дури вызванивавшего у него в голове каждый его шаг, двинулся вперед. Через три шага у него в голове осталась только боль, заполнившая все его существо от начавшей рано лысеть макушки до самых кончиков пальцев, но он все шел, шел и шел вперед, прекрасно сознавая, что остановиться — значит умереть…
